Музей ЧерномырдинаЕсли картина — рассказ, то на каком языке она повествует? Рассказ картина
РАССКАЗ «КАРТИНА». Легенды и притчи, рассказы о йоге
РАССКАЗ «КАРТИНА»
Возле подъезда двухэтажного дома стояла дубовая скамья. К вечеру сюда слетались почирикать старушки, как воробьи на прикормленное место. Вот и сейчас две товарки расклевывали теплый мякиш новостей:
— Ромка-то, паренек из семнадцатой, картины свои стал продавать! Слышите, Алевтина Александровна, утром пошла на базар, смотрю — толпа стоит. Протиснулась в середку, вижу — ба-атюшки, Ромка наш! Сидит на асфальте, как факир индийский! Сидит в позе «мотоса». Глаза прикрыл и молчит. И люди молчат. Картину Ромкину разглядывают. Только вот деньги что-то никто не достает. Да и про цену никто не спрашивает.
— И че, шибко хороша картина-т? Может, не зазря Ромку Рафаэлем кличут? — усмехнулась в юношеские усики Алевтина Александровна, маленькая, бойкая пенсионерка лет пятидесяти пяти.
— Знаете, сперва я пришла как-то в замешательство. Казалось, альтермотива тут одна: или нам пора на погост, или Ромке в психушку. Но, вот…
— В психушку, говоришь? Да, давно ему пора. А че, опять че ль запретное че намулевал, противозаконное? Не тяни, сказывай. Ты ведь учительша, все знаш-понимаш. Да и я как-то шла мимо магазина и видела, как он разговаривает все с кем-то. Хотя в замочной скважине окромя его никого и не было…
— Вы знаете, Алевтина Александровна, заумь какая-то… Да, но заумь-то — заумь, а вот, поди ж ты, — глаз не оторвать, дьявольщина какая-то! Я и уходила от картины, и снова возвращалась, и опять уходила в магазин, но сила неведомая вновь приводила мои ноги к ней…
— А че там, на картинке-т?
— А на картине, а на картине, Алевтина Александровна, — город… Радужный, мажорный, с голубиной душой… Навроде бы это наш город, Тутаев. А только не он это! Не наш. Собор Воскресенский… Легкий, прозрачный, и на картине прозрачность слегка дрожит, вся — голубая, золотая… Звонница в небе плавает в малиновых полутонах. И левобережье — кра-си-во-е! — будто бы наше. Только не наше. И вид такой, как откуда-то сверху. Как на водокачку поставить еще три водокачки, потом забраться на самый верх и посмотреть вниз… И крупнопанельных домов там нету. И современных зданий нет. И нашего моторного завода нету и в помине!
— И моторного не-е-ет? Как это — нет? Да ты что говоришь? Это как же? А где же мой сынок Гришаня вкалывать теперича будет? Да за это, знашь, да за это — и в тюрьму мало!
— Ой, Алевтина, там вместо нашего промотного завода — серебряный пруд стоит и выпускает не дизеля, а белых гусей-лебедей. А вокруг — рощи, перелески, парки, скверы изумрудные. В общем, не Тутаев это наш, а сады Едема.
— А Казанска церква?
— И Казанская, и Покровская на месте!
— Хи-хи, так это он, Таньк, наш город Романов-Борисоглебск в прошлом намулевал, до революции!
— Да нет же, говорю. Ты слушай! Вместо наших девятиэтажек и «хрущеб» другие дома стоят — инопланетные! Такие, ты знаешь, египетские пирамидки, только размерами с двухэтажный дом. Пирамидки изнутри светятся, радугой играют. А вокруг, а вокруг — сады цветут, фонтаны искрятся, птицы поют. От фонтанов даже у меня лицо увлажнилось… И запах парного молока идет от картины.
— Опамятуйся, Тьянсергевна, свят-свят, — перекрестилась Алевтина, — да где ж это видано, чтоб из картины брызги летели, чтоб из картины птицы пели и запахом пахло?..
— И деревья сандальные, фиговые и миртовые — и кругом ароматы распускают. И еще запах Черного моря, профсоюзного курорта и звезд… И детей там много-много, как тараканов на кухне. И взрослые-то — все, как дети, все веселые, смеются, по газонам и паркам скачут, подобно саранче.
— Этого с трезва не нарисуешь, — покачала головой собеседница.
— А сверху над этим разноцветным городом, над малиновым пением колоколов, над золотою дымкою реки Волги, над пшеничными полями, изумрудными лесами летит мальчик. Мальчонка, ну, ему лет 12–13 на вид, он, может, вовсе и не летит, а висит на чем-то. Крыльев-то у него на картине нету. Ты знаешь, обыкновенный мальчишка, щека в чернилах, в перештопанных штанах с пузырящимися коленками. Похожий очень на Петьку из четвертой квартиры. Босиком, локоточки в ссадинах, лоб в зеленке. И глядит сорванец на эти поля-леса, на волшебный город внизу широко распахнутыми глазами. И проплывает он по картине в неестественной позе — будто бы он залез на забор яблоки воровать в Катькином саду, а увидел вдруг такое, такое…
— Свят-свят-свят… Да-а, тут без конопли и мака явно не обошлося! Ну и че, купили картину-т?
— Картину-т, не… Ты же знаешь — у наших горожан поголовно очень среднее образование… Да и на кой она им? Я тут вот что подумала, Алевтина Александровна — а может, это будущее нашего города? А может, этот ненормальный уже побывал там, в нашем будущем, и захотел всем людям рассказать о том, что увидел? А может… Ох, стой, кажется, кто-то сюда идет! — вдруг встрепенулась Татьяна Сергеевна, и разговор двух сверстниц прервался.
Во двор морской походкой ввинчивался, как дым из трубы парохода, странный субъект. Он был плотен, невысок, легок. Черные бородка и усы украшали его горбоносое лицо. На голове был лихо сдвинут набок черный берет. Клок черных, как смоль, волос, похожий на перо, выбивался из-под берета. Незнакомец, насвистывая знакомую мелодию, направлялся прямо к двум чирикающим товаркам.
— А вот и я! — пропел он приятным баритоном.
«Это он из «Фауста» мелодию насвистывает, — про себя удивилась Татьяна Сергеевна. — Не к добру…»
— Мое почтение, благородные дамы! — театрально склонил голову бородач.
— Да это же Диомид Иосифович, художник из Питера! — толкнула плечом соседку Алевтина Александровна. — Дом-то евонный на той стороне. У Федоры с водокачки давече купил, ну помнишь, я тебе говорила — под дачу!..
— Дио-мид, художник? — переспросила Татьяна Сергеевна, нет, не помню…
— Можно просто Дима, голубушка. Давайте будем проще, без фамильярностей. Или — Дёма… Как вам будет угодно-с…
«Дема, Демонид», — промелькнуло у Татьяны Сергеевны, — и гость в берете немедленно отозвался: «Сатана там правит ба-ал, там правит бал…»
— А вас, Татьяна Сергеевна, как звать-величать? — склонился черноголовый.
— Тьянсергевна, — одеревенела бывшая учительница.
Саблезубые глаза чернобородого радостно сверкнули:
— Очч-ень, оччень р-рад! Весьма приятно-с! А вас, Алевтина Александровна, как по имени-отчеству?
— Алевтина…
— Какое прекрасное имя! А не подскажете ли, синички мои сизокрылые, не в этом ли теремочке в 17 квартире обитает мой юный друг Роман Восьмеркин по прозвищу Рафаэль?
— В семнадцатой келье и числится, — ожила Алевтина. — Только, малиновый ты наш, дома его счас нетути!
— Нехорош-шо-с-с, некрасиво-с обманывать столичных гостей. Нельзя же так, ласточки мои, ко всем без разбору, с подозрением! Я же не горланю, не бью стекла. И потом, у меня чувство верной ноты-с! Ваши шутки, мадам-с, могут закончиться для вас отнюдь не весело. Тем более, что мой друг Рафаэлло только что вернулся с рыночной площади! — гость отвесил реверанс и растворился в подъезде.
Подруги как-то сразу сникли и погасли. Неожиданный визит затемнил обстоятельства их беседы. Через четверть часа из подъезда донеслась знакомая мелодия из «Фауста», и перед ними вновь возник подозрительный субъект в черном берете.
— Мое почтение, мадам-с! Честь имею! — в левой руке он держал завернутую в мешковину картину. Товарки ее узнали сразу.
— Че, купить решил, сынок? Че молчишь-то, тебя, чай, спрашивают! — зло скривила губы Алевтина Александровна.
— Да как вам сказать… В некотором роде это моя картина. Моей кисти, моего усердного труда плод…
— Неужели Ромка отважился продать картину? — прошептала Татьяна Сергеевна. — Ведь это… Это — как душу… Значит, у нас не будет теперь никакого будущего… Как же мы теперь — без души, без будущего?.. И что теперь нам — вот так вечно по-колено в грязи и в нищете по-брови?..
— Искренне сожалею, — холодно поклонился гость, — но в этой стране все так живут. Живут же, и ничего… До свида…
Но тут Алевтина Александровна мертвой хваткой вцепилась в холст:
— Граблют! Убива-аю-ут! Спаси-ите! Мириция, мириция-а, карау-ул!..
— Ах, как горяча ваша кровь, сударыня! — отбросил старушку чернобородый. — Что ж ты, девица, вся дрожишь? Али не рада мне? Али дар мой не хорош? Так я вам компенсацию выдам от нашего ведомства за причиненное беспокойство! — гость вынул из безразмерного кармана брюк огромный пук пятитысячных купюр и подбросил его вверх. — До свидания, девочки-и… до скорого свида-а… — и гость растаял, растворился в дрожащем воздухе, как дым над трубой парохода.
— А деньги-т, деньги-т настоящие, Тьянсергевна! — Алевтина ползала на четвереньках по земле, выискивая среди пожухшей травы вечнозеленые купюры…
— Настоящие, да не наши!
— Да брось ты, Таньк! Че ты? Да черт с ней, с картиной евоной! Все равно наш народ ниче не поймет в ней! Не по нам такие картины! Ой, не по на-ам… Смотри, Таньк, че кругом деется, а ты!.. Так, говоришь, люди там радостные и смеются, и дети на картине, как тараканы, по газонам бегают?
Алевтина выкатила грудь колесом, грудь, которую распирало от обложивших ее банкнот, и, подбоченившись, пошла лихо отплясывать под частушку на заросшей сорняками клумбе:
«Не ходите, девки, замуж за Ивана Кузина!..»
Следующая глава >
esoterics.wikireading.ru
РАССКАЗ «КАРТИНА». «Легенды и притчи, рассказы о йоге»
Возле подъезда двухэтажного дома стояла дубовая скамья. К вечеру сюда слетались почирикать старушки, как воробьи на прикормленное место. Вот и сейчас две товарки расклевывали теплый мякиш новостей:
— Ромка-то, паренек из семнадцатой, картины свои стал продавать! Слышите, Алевтина Александровна, утром пошла на базар, смотрю — толпа стоит. Протиснулась в середку, вижу — ба-атюшки, Ромка наш! Сидит на асфальте, как факир индийский! Сидит в позе «мотоса». Глаза прикрыл и молчит. И люди молчат. Картину Ромкину разглядывают. Только вот деньги что-то никто не достает. Да и про цену никто не спрашивает.
— И че, шибко хороша картина-т? Может, не зазря Ромку Рафаэлем кличут? — усмехнулась в юношеские усики Алевтина Александровна, маленькая, бойкая пенсионерка лет пятидесяти пяти.
— Знаете, сперва я пришла как-то в замешательство. Казалось, альтермотива тут одна: или нам пора на погост, или Ромке в психушку. Но, вот…
— В психушку, говоришь? Да, давно ему пора. А че, опять че ль запретное че намулевал, противозаконное? Не тяни, сказывай. Ты ведь учительша, все знаш-понимаш. Да и я как-то шла мимо магазина и видела, как он разговаривает все с кем-то. Хотя в замочной скважине окромя его никого и не было…
— Вы знаете, Алевтина Александровна, заумь какая-то… Да, но заумь-то — заумь, а вот, поди ж ты, — глаз не оторвать, дьявольщина какая-то! Я и уходила от картины, и снова возвращалась, и опять уходила в магазин, но сила неведомая вновь приводила мои ноги к ней…
— А че там, на картинке-т?
— А на картине, а на картине, Алевтина Александровна, — город… Радужный, мажорный, с голубиной душой… Навроде бы это наш город, Тутаев. А только не он это! Не наш. Собор Воскресенский… Легкий, прозрачный, и на картине прозрачность слегка дрожит, вся — голубая, золотая… Звонница в небе плавает в малиновых полутонах. И левобережье — кра-си-во-е! — будто бы наше. Только не наше. И вид такой, как откуда-то сверху. Как на водокачку поставить еще три водокачки, потом забраться на самый верх и посмотреть вниз… И крупнопанельных домов там нету. И современных зданий нет. И нашего моторного завода нету и в помине!
— И моторного не-е-ет? Как это — нет? Да ты что говоришь? Это как же? А где же мой сынок Гришаня вкалывать теперича будет? Да за это, знашь, да за это — и в тюрьму мало!
— Ой, Алевтина, там вместо нашего промотного завода — серебряный пруд стоит и выпускает не дизеля, а белых гусей-лебедей. А вокруг — рощи, перелески, парки, скверы изумрудные. В общем, не Тутаев это наш, а сады Едема.
— А Казанска церква?
— И Казанская, и Покровская на месте!
— Хи-хи, так это он, Таньк, наш город Романов-Борисоглебск в прошлом намулевал, до революции!
— Да нет же, говорю. Ты слушай! Вместо наших девятиэтажек и «хрущеб» другие дома стоят — инопланетные! Такие, ты знаешь, египетские пирамидки, только размерами с двухэтажный дом. Пирамидки изнутри светятся, радугой играют. А вокруг, а вокруг — сады цветут, фонтаны искрятся, птицы поют. От фонтанов даже у меня лицо увлажнилось… И запах парного молока идет от картины.
— Опамятуйся, Тьянсергевна, свят-свят, — перекрестилась Алевтина, — да где ж это видано, чтоб из картины брызги летели, чтоб из картины птицы пели и запахом пахло?..
— И деревья сандальные, фиговые и миртовые — и кругом ароматы распускают. И еще запах Черного моря, профсоюзного курорта и звезд… И детей там много-много, как тараканов на кухне. И взрослые-то — все, как дети, все веселые, смеются, по газонам и паркам скачут, подобно саранче.
— Этого с трезва не нарисуешь, — покачала головой собеседница.
— А сверху над этим разноцветным городом, над малиновым пением колоколов, над золотою дымкою реки Волги, над пшеничными полями, изумрудными лесами летит мальчик. Мальчонка, ну, ему лет 12–13 на вид, он, может, вовсе и не летит, а висит на чем-то. Крыльев-то у него на картине нету. Ты знаешь, обыкновенный мальчишка, щека в чернилах, в перештопанных штанах с пузырящимися коленками. Похожий очень на Петьку из четвертой квартиры. Босиком, локоточки в ссадинах, лоб в зеленке. И глядит сорванец на эти поля-леса, на волшебный город внизу широко распахнутыми глазами. И проплывает он по картине в неестественной позе — будто бы он залез на забор яблоки воровать в Катькином саду, а увидел вдруг такое, такое…
— Свят-свят-свят… Да-а, тут без конопли и мака явно не обошлося! Ну и че, купили картину-т?
— Картину-т, не… Ты же знаешь — у наших горожан поголовно очень среднее образование… Да и на кой она им? Я тут вот что подумала, Алевтина Александровна — а может, это будущее нашего города? А может, этот ненормальный уже побывал там, в нашем будущем, и захотел всем людям рассказать о том, что увидел? А может… Ох, стой, кажется, кто-то сюда идет! — вдруг встрепенулась Татьяна Сергеевна, и разговор двух сверстниц прервался.
Во двор морской походкой ввинчивался, как дым из трубы парохода, странный субъект. Он был плотен, невысок, легок. Черные бородка и усы украшали его горбоносое лицо. На голове был лихо сдвинут набок черный берет. Клок черных, как смоль, волос, похожий на перо, выбивался из-под берета. Незнакомец, насвистывая знакомую мелодию, направлялся прямо к двум чирикающим товаркам.
— А вот и я! — пропел он приятным баритоном.
«Это он из «Фауста» мелодию насвистывает, — про себя удивилась Татьяна Сергеевна. — Не к добру…»
— Мое почтение, благородные дамы! — театрально склонил голову бородач.
— Да это же Диомид Иосифович, художник из Питера! — толкнула плечом соседку Алевтина Александровна. — Дом-то евонный на той стороне. У Федоры с водокачки давече купил, ну помнишь, я тебе говорила — под дачу!..
— Дио-мид, художник? — переспросила Татьяна Сергеевна, нет, не помню…
— Можно просто Дима, голубушка. Давайте будем проще, без фамильярностей. Или — Дёма… Как вам будет угодно-с…
«Дема, Демонид», — промелькнуло у Татьяны Сергеевны, — и гость в берете немедленно отозвался: «Сатана там правит ба-ал, там правит бал…»
— А вас, Татьяна Сергеевна, как звать-величать? — склонился черноголовый.
— Тьянсергевна, — одеревенела бывшая учительница.
Саблезубые глаза чернобородого радостно сверкнули:
— Очч-ень, оччень р-рад! Весьма приятно-с! А вас, Алевтина Александровна, как по имени-отчеству?
— Алевтина…
— Какое прекрасное имя! А не подскажете ли, синички мои сизокрылые, не в этом ли теремочке в 17 квартире обитает мой юный друг Роман Восьмеркин по прозвищу Рафаэль?
— В семнадцатой келье и числится, — ожила Алевтина. — Только, малиновый ты наш, дома его счас нетути!
— Нехорош-шо-с-с, некрасиво-с обманывать столичных гостей. Нельзя же так, ласточки мои, ко всем без разбору, с подозрением! Я же не горланю, не бью стекла. И потом, у меня чувство верной ноты-с! Ваши шутки, мадам-с, могут закончиться для вас отнюдь не весело. Тем более, что мой друг Рафаэлло только что вернулся с рыночной площади! — гость отвесил реверанс и растворился в подъезде.
Подруги как-то сразу сникли и погасли. Неожиданный визит затемнил обстоятельства их беседы. Через четверть часа из подъезда донеслась знакомая мелодия из «Фауста», и перед ними вновь возник подозрительный субъект в черном берете.
— Мое почтение, мадам-с! Честь имею! — в левой руке он держал завернутую в мешковину картину. Товарки ее узнали сразу.
— Че, купить решил, сынок? Че молчишь-то, тебя, чай, спрашивают! — зло скривила губы Алевтина Александровна.
— Да как вам сказать… В некотором роде это моя картина. Моей кисти, моего усердного труда плод…
— Неужели Ромка отважился продать картину? — прошептала Татьяна Сергеевна. — Ведь это… Это — как душу… Значит, у нас не будет теперь никакого будущего… Как же мы теперь — без души, без будущего?.. И что теперь нам — вот так вечно по-колено в грязи и в нищете по-брови?..
— Искренне сожалею, — холодно поклонился гость, — но в этой стране все так живут. Живут же, и ничего… До свида…
Но тут Алевтина Александровна мертвой хваткой вцепилась в холст:
— Граблют! Убива-аю-ут! Спаси-ите! Мириция, мириция-а, карау-ул!..
— Ах, как горяча ваша кровь, сударыня! — отбросил старушку чернобородый. — Что ж ты, девица, вся дрожишь? Али не рада мне? Али дар мой не хорош? Так я вам компенсацию выдам от нашего ведомства за причиненное беспокойство! — гость вынул из безразмерного кармана брюк огромный пук пятитысячных купюр и подбросил его вверх. — До свидания, девочки-и… до скорого свида-а… — и гость растаял, растворился в дрожащем воздухе, как дым над трубой парохода.
— А деньги-т, деньги-т настоящие, Тьянсергевна! — Алевтина ползала на четвереньках по земле, выискивая среди пожухшей травы вечнозеленые купюры…
— Настоящие, да не наши!
— Да брось ты, Таньк! Че ты? Да черт с ней, с картиной евоной! Все равно наш народ ниче не поймет в ней! Не по нам такие картины! Ой, не по на-ам… Смотри, Таньк, че кругом деется, а ты!.. Так, говоришь, люди там радостные и смеются, и дети на картине, как тараканы, по газонам бегают?
Алевтина выкатила грудь колесом, грудь, которую распирало от обложивших ее банкнот, и, подбоченившись, пошла лихо отплясывать под частушку на заросшей сорняками клумбе:
«Не ходите, девки, замуж за Ивана Кузина!..»
litresp.ru
Рассказ «Картина» – читать онлайн
Джесси и её друзья шли на очередную пьянку. Каждый шаг, Джесси проделывала с трудом, ей даже не верелось, что она, с группой извращенцев, пойдёт на тусу где их ещё больше! Тэд наблюдал за каждым её шагом, каждым движением и сменой выражении лица. В таких случаях, ей просто хотелось прыгнуть в окно.
– Знаешь, – начал Тэд – У меня куча работы, дел и т. д. Может расслабимся?
– Тэд! – крикнула Джесси – Мне ещё и 18 нет! А ты что-то предлагаешь?
Макс стоящий с Тэдом, прищурился, разглядывая грудь и зад девушки. Джесси понимала что, просто так, ей не уйти. Она посмотрела в небо, и указала на луну.
– Тэд смотри! – завопила она – Лунатик на Луне!
Тэд и Макс подняли головы и в один голос спросили:
– Где?!
– В жопе твоей! – съязвила Джесси.
Она побежала ближе к отелю. Каждое движение ей довелось с трудом, т. к., она была на высоченных каблуках, в золотых цепочках, тяжёлых браслетах и т. п. Она начала колотить по дверям отеля, и услышала звонок. В её сумке звенел телефон.
– Джесси – скрипел голос в телефоне – Джесси...
– Кто это?! – спросила Джесси.
– Свободный номер... Дверь открыта...
Джесси прислонила дрожащие руки к ржавой ручке. Дверь со скрипом открылась и Джесси вошла внутрь. Впереди была распахнута дверь. Джесси начала маленькими шагами направляется к номеру. В номер сиротливо висела лампочка, была пыльная кровать, грязный ковёр и скрипящий пол. Джесси осень боялась что они найдут её, поэтому закрыла на замок входную дверь. Она посмотрела на часы на телефоне. 00:00. Джесси подняла одеяло и легла под него.
******
01:00. Джесси никак не может уснуть. И устремляет свой взгляд в потолок. Потом это ей надоедает и она пялится на картину. Картина очень странная. На ней бледный мужик, с белыми глазами, седыми волосами и красным пятном на лице. Почему-то Джесси сразу уснула.
*****
Утро. Джесси проснулась и устремила взгляд на стену. Её охватил ужас. Оказалось это было окно. Она от шока не могла пошевелится. И тут за её спиной хриплый голос сказал:
– Бу.
ГАЗЕТА: В заброшенном отеле " Череп", была убита девушка 17 лет. Все органы лежали около неё. Полиция выясняет убийцу.
yapishu.net
ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА - блог Наталии Юшковой.: Притча-рассказ: Картина сына.
Богатый человек и его сын любили собирать редкие произведения искусства. Они часто собирались вместе, чтобы любоваться каким-нибудь великолепным шедевром.Когда началась война во Вьетнаме, сын был призван в армию. Он проявил себя отважным и смелым солдатом и, спасая жизнь другого бойца, потерял свою собственную. Отец был извещён о потере сына и глубоко горевал об этом.
Примерно через месяц, как раз перед Рождеством, раздался стук в дверь. У дверей стоял молодой человек с большим свёртком в руках. Он сказал:
— Сэр, вы не знаете меня, но я тот солдат, за которого ваш сын отдал свою жизнь. В тот день он спас многих. В то время, когда он нёс меня на своих плечах, пуля пробила его сердце, и он мгновенно умер. Он часто рассказывал о вас и о вашей любви к искусству.
Молодой человек протянул сверток:
— Я знаю, что это немного. На самом деле я не великий художник, но я подумал, что ваш сын хотел бы, чтобы вы имели это.
Отец открыл свёрток. Это был портрет его сына, нарисованный молодым солдатом. Он был глубоко взволнован той точностью, с которой солдат изобразил черты лица его сына. Глаза молодого человека, изображённого на портрете, так сильно притягивали его, что он не смог сдержать слёз. Он поблагодарил солдата и предложил ему плату за портрет.
— О, нет, сэр, я никогда не смогу оплатить то, что сделал ваш сын. Это подарок.
Отец повесил картину над своим пальто. Каждый раз, когда посетители приходили в его дом, он показывал им портрет своего сына, а уже потом остальную коллекцию картин.
Спустя несколько месяцев этот человек умер. После его смерти должен был состояться большой аукцион его картин. Собралось большое количество людей, среди которых было много знатных и влиятельных лиц. Для них это был хороший шанс приобрести картины. На платформе была выставлена картина с изображением сына. Ведущий аукционом ударил своим молотком.
— Аукцион мы начнем с продажи картины «Сын». Кто даст свою цену за нее?
В зале была тишина. Затем с конца зала послышался голос:
— Мы хотим видеть знаменитые картины, пропускайте эту.
Но ведущий настаивал на своём:
— Кто даст цену за эту картину? Кто начнёт, предлагайте, двести, триста долларов?
Послышался другой раздражённый голос:
— Мы пришли сюда не на эту картину играть, мы хотим видеть картины Ван Гога, Рембрандта. Нам нужно настоящее искусство!
Однако ведущий аукционом продолжал настаивать на своём предложении:
— «Сын»! «Сын»! Кто возьмет «Сына»?
Наконец, из самых последних рядов аукционного зала прозвучал голос. Это был садовник, который долгие годы служил этому человеку и его сыну.
— Я дам десять долларов за картину.
Будучи бедным человеком, это было всё, что он мог предложить.
— У нас есть первое предложение на десять долларов, кто даст двадцать? — объявил ведущий.
— Дайте ему за десять. Мы хотим видеть шедевры!
— Было предложено десять, кто-нибудь предложит двадцать?
Публика начала волноваться и высказывать недовольство. Они не хотели картину «Сына», они рассчитывали на более выгодное инвестирование своего капитала. Ведущий ударил молотком:
— Десять долларов — раз, десять долларов — два, десять долларов — три. Продано за десять долларов!
Человек, сидящий на втором ряду закричал:
— Теперь давайте нам настоящую коллекцию!
Ведущий положил свой молоток и сказал:
— Мне очень жаль, но аукцион закончен.
— Но как же остальные картины?
— Прошу прощения, но когда я был приглашён для проведения этого аукциона, мне было сказано о секретном распоряжении владельца коллекции, и до этого момента я не мог сообщить об этой последней воле хозяина картин. Только картина «Сын» будет разыгрываться. Тот, кто купит её, получит в наследство всё имение и всю коллекцию картин.
Человек, который приобрел «Сына», получил всё!
Это интересно:Притча: Каждый находит то, что умеет искать. Правила жизни в картинках. Часть 2. Красивая фигура - это просто! Секреты стройного тела. На краю света - Salar de Uyuni (Солончак Уюни). Часть 1.
litavherdi.blogspot.com
Легенды и притчи, рассказы о йоге. Содержание - РАССКАЗ «КАРТИНА»
— А ты сам возьми и придумай такую теорию, чтобы видимый мир не противоречил научным фактам!
— Да ты что, Машенька! Легко сказать, придумай… Даже если и предположить невозможное — придумаю: да кто это опубликует? Никто, никогда, ни за что! Потому что тысячи институтов придется закрыть, тысячи заводов и фабрик станут бесполезными. Люди, ставшие безработными, получат свободное время. Они же начнут творить бог весть что! Да за одни только такие мысли с работы в два счета уволят. И ославят: психически больным назовут. Потом и на работу никуда не устроишься. А семью кормить, а тебя растить-одевать, а научные труды публиковать кто будет, кентавр что ли?
— Не надо меня кормить-одевать, я скоро стану феей… Ой, папа, смотри-смотри, там внизу на дне оврага кто-то ползает. Он так похож на тебя!
Ученый поглядел вниз и заметил грязного обрюзгшего незнакомца с огромными бело-коричневыми крыльями за спиной. Бинокль приблизил это нелепое создание: оно рылось в земле, выкапывая личинки насекомых. Когда существо запрокидывало голову, чтобы проглотить червячка, то хорошо высвечивалось лицо этого создания. Существо чем-то напоминало то ли Икара, то ли падшего ангела. Безрадостный тупой взгляд, мешки под глазами, обвисшая кожа на заросших щеках и подбородке. Занятый мыслями о еде, «падший ангел» страстно копался в земле и не замечал стоящих наверху людей. Склеенные грязью крылья постоянно мешали ему рыть землю и искать личинки насекомых. Через каждые две-три минуты «Икар» старался избавиться от своих огромных крыл: он то резко отбрасывал крылья рукой назад, то ощипывал их, как старую коросту, то периодически выдергивал маховые перья…
— Ангел мой, Машенька: это всего лишь интерференция света и дифракция солнечных лучей. Вы будете изучать это явление в школе, в следующем классе: преломление и наложение солнечных лучей на нагретую поверхность. Так мое отражение вверху создает видимость меня там, внизу, на дне оврага… — ученый оглянулся. Девочки нигде не было… Она исчезла, она стала невидимой…
— Машенька-а! Ау, а-у-у-у… А-у-у…
Дорогие мои, когда человек заплутает в лесу или запутает в своей жизни, то он вспоминает о Боге и зовет Его: «А-у-у-у». Подсознательно все мы знаем, все мы помним о том, как звать Всевышнего — имя его «АУМ»!
РАССКАЗ «КАРТИНА»
Возле подъезда двухэтажного дома стояла дубовая скамья. К вечеру сюда слетались почирикать старушки, как воробьи на прикормленное место. Вот и сейчас две товарки расклевывали теплый мякиш новостей:
— Ромка-то, паренек из семнадцатой, картины свои стал продавать! Слышите, Алевтина Александровна, утром пошла на базар, смотрю — толпа стоит. Протиснулась в середку, вижу — ба-атюшки, Ромка наш! Сидит на асфальте, как факир индийский! Сидит в позе «мотоса». Глаза прикрыл и молчит. И люди молчат. Картину Ромкину разглядывают. Только вот деньги что-то никто не достает. Да и про цену никто не спрашивает.
— И че, шибко хороша картина-т? Может, не зазря Ромку Рафаэлем кличут? — усмехнулась в юношеские усики Алевтина Александровна, маленькая, бойкая пенсионерка лет пятидесяти пяти.
— Знаете, сперва я пришла как-то в замешательство. Казалось, альтермотива тут одна: или нам пора на погост, или Ромке в психушку. Но, вот…
— В психушку, говоришь? Да, давно ему пора. А че, опять че ль запретное че намулевал, противозаконное? Не тяни, сказывай. Ты ведь учительша, все знаш-понимаш. Да и я как-то шла мимо магазина и видела, как он разговаривает все с кем-то. Хотя в замочной скважине окромя его никого и не было…
— Вы знаете, Алевтина Александровна, заумь какая-то… Да, но заумь-то — заумь, а вот, поди ж ты, — глаз не оторвать, дьявольщина какая-то! Я и уходила от картины, и снова возвращалась, и опять уходила в магазин, но сила неведомая вновь приводила мои ноги к ней…
— А че там, на картинке-т?
— А на картине, а на картине, Алевтина Александровна, — город… Радужный, мажорный, с голубиной душой… Навроде бы это наш город, Тутаев. А только не он это! Не наш. Собор Воскресенский… Легкий, прозрачный, и на картине прозрачность слегка дрожит, вся — голубая, золотая… Звонница в небе плавает в малиновых полутонах. И левобережье — кра-си-во-е! — будто бы наше. Только не наше. И вид такой, как откуда-то сверху. Как на водокачку поставить еще три водокачки, потом забраться на самый верх и посмотреть вниз… И крупнопанельных домов там нету. И современных зданий нет. И нашего моторного завода нету и в помине!
— И моторного не-е-ет? Как это — нет? Да ты что говоришь? Это как же? А где же мой сынок Гришаня вкалывать теперича будет? Да за это, знашь, да за это — и в тюрьму мало!
— Ой, Алевтина, там вместо нашего промотного завода — серебряный пруд стоит и выпускает не дизеля, а белых гусей-лебедей. А вокруг — рощи, перелески, парки, скверы изумрудные. В общем, не Тутаев это наш, а сады Едема.
— А Казанска церква?
— И Казанская, и Покровская на месте!
— Хи-хи, так это он, Таньк, наш город Романов-Борисоглебск в прошлом намулевал, до революции!
— Да нет же, говорю. Ты слушай! Вместо наших девятиэтажек и «хрущеб» другие дома стоят — инопланетные! Такие, ты знаешь, египетские пирамидки, только размерами с двухэтажный дом. Пирамидки изнутри светятся, радугой играют. А вокруг, а вокруг — сады цветут, фонтаны искрятся, птицы поют. От фонтанов даже у меня лицо увлажнилось… И запах парного молока идет от картины.
— Опамятуйся, Тьянсергевна, свят-свят, — перекрестилась Алевтина, — да где ж это видано, чтоб из картины брызги летели, чтоб из картины птицы пели и запахом пахло?..
— И деревья сандальные, фиговые и миртовые — и кругом ароматы распускают. И еще запах Черного моря, профсоюзного курорта и звезд… И детей там много-много, как тараканов на кухне. И взрослые-то — все, как дети, все веселые, смеются, по газонам и паркам скачут, подобно саранче.
— Этого с трезва не нарисуешь, — покачала головой собеседница.
— А сверху над этим разноцветным городом, над малиновым пением колоколов, над золотою дымкою реки Волги, над пшеничными полями, изумрудными лесами летит мальчик. Мальчонка, ну, ему лет 12–13 на вид, он, может, вовсе и не летит, а висит на чем-то. Крыльев-то у него на картине нету. Ты знаешь, обыкновенный мальчишка, щека в чернилах, в перештопанных штанах с пузырящимися коленками. Похожий очень на Петьку из четвертой квартиры. Босиком, локоточки в ссадинах, лоб в зеленке. И глядит сорванец на эти поля-леса, на волшебный город внизу широко распахнутыми глазами. И проплывает он по картине в неестественной позе — будто бы он залез на забор яблоки воровать в Катькином саду, а увидел вдруг такое, такое…
— Свят-свят-свят… Да-а, тут без конопли и мака явно не обошлося! Ну и че, купили картину-т?
— Картину-т, не… Ты же знаешь — у наших горожан поголовно очень среднее образование… Да и на кой она им? Я тут вот что подумала, Алевтина Александровна — а может, это будущее нашего города? А может, этот ненормальный уже побывал там, в нашем будущем, и захотел всем людям рассказать о том, что увидел? А может… Ох, стой, кажется, кто-то сюда идет! — вдруг встрепенулась Татьяна Сергеевна, и разговор двух сверстниц прервался.
Во двор морской походкой ввинчивался, как дым из трубы парохода, странный субъект. Он был плотен, невысок, легок. Черные бородка и усы украшали его горбоносое лицо. На голове был лихо сдвинут набок черный берет. Клок черных, как смоль, волос, похожий на перо, выбивался из-под берета. Незнакомец, насвистывая знакомую мелодию, направлялся прямо к двум чирикающим товаркам.
— А вот и я! — пропел он приятным баритоном.
«Это он из «Фауста» мелодию насвистывает, — про себя удивилась Татьяна Сергеевна. — Не к добру…»
— Мое почтение, благородные дамы! — театрально склонил голову бородач.
— Да это же Диомид Иосифович, художник из Питера! — толкнула плечом соседку Алевтина Александровна. — Дом-то евонный на той стороне. У Федоры с водокачки давече купил, ну помнишь, я тебе говорила — под дачу!..
www.booklot.ru
Рассказ об одной картине
Однажды бывает так: увидел случайно картину и голова закружилась! Это же из моей жизни кадр:
Я ехал в парк кататься на лыжах с этой девушкой. И её собакой. Может тоже с эрделем… не помню. Но помню её голубую курточку и голубые же лыжи! И я всё думал и любовался: женщина которая даже лыжи подбирает под цвет курточки достойна меня, надо продолжать отношения. Может курточку подбирала под цвет лыж, но царила гармония: за окном трамвая были тоже голубые деревья…
Нет, точно это кадр из моей молодости! Я даже слышу хруст снега и лёгкий морозец, щипающий нас за щёки. И её серебристый смех… Я влюблялся неспешно, потому всё и запомнил.
Стал искать данные о художнице и о времени. Время немного позже моего, но я это предчувствовал по кассовому аппарату – конец 80-х. Но точно Ленинград! За окном ведь деревья ленинградские…Теперь гуголь творит чудеса, легко нашёл картину и автора. Год написания 1989. Художник почти моя ровесница, тоже питерская, окончила Репинку, правда только на троечку… Лимантова Ирина Феликсовна (1958-2000) «Воскресный маршрут» 1989
Как рано умерла… в 42 года. И в Тамбове. Где и выставлена сия картина. Но не один я, которого задело её творчество: «… а также в частных собраниях Тамбова, Москвы, Петербурга, Украины, Литвы, Франции, Японии, Австралии её картины».
А японцы реально понимают русскую душу! И Чебурашка у них наравне с Микки Маусом, Чайковский выше всех композиторов. А про Девятый вал Айвазовского я писал в своём посте:
… однажды на юбилее одного японского музея простой японский народ спросили. О простом. Спрашивали в музее Токио "Фуджи музей" в 2003 году , в год 30-летия музея. Администрация провела опрос среди посетителей: какое из произведений, виденных ими за время работы музея, больше всего запомнилось? И японские зрители дружно ответили: "Девятый вал" Айвазовского. 95% зрителей... И её вновь привезли в Токио. Вот так картина русского художника оказалась на юбилее японского музея.
В картине Айвазовского, в луче света, который видят люди , спасающиеся на обломках корабля, японцы увидели ассоциации с их собственной драмой, - рассказывает заместитель директора Русского музея по научной части Евгения Петрова . - На открытии люди подолгу стояли у картины , многие плакали. И это было нам лучшей наградой за решение показать "Девятый вал" в Японии.
Картина крайне редко уезжает из музея. За всё время только семь раз.
«До сегодняшнего дня семь раз отправляли в дальний путь "Девятый вал", – рассказывает Лада Вихорева. – Два раза в Москву ездила, дважды была в Японии, даже была за океаном в Америке, ну и в последний раз три года назад ездила в Австрию, там была огромная выставка». Теперь побывала в Третькоке...
И так мне понятно, что картины Лимантовой купили японцы, и так приятно.
kartina-ru.livejournal.com
Если картина - рассказ, то на каком языке она повествует?
Картина - рассказ, но вместо слов в ней пятна! Именно так следует читать картины, потому что в них нет букв, нет литературных смыслов, нет детективных, приключенческих, любовных и иных сюжетов, их фабула проста, а суть - мгновение, да и только.
Сколько бы Вы не пыжились, не нагружали своё творение смыслами, подтекстами, тайными мыслями и прочей чепухой, у Вас есть только миг, и именно он будет запечатлён на плоскости, ни до, ни после Вам изобразить не удастся. (Я имею в виду станковую картину, произведение, выполненное в реалистической манере).
Осознав эту страшную правду, приходишь в ужас. Только миг! Этого мало, ничтожно мало, особенно когда ты начинающий художник, когда ты ещё не до конца воспринял невозможность обратить миг в вечность.
Писателям повезло больше. Они превращают время в слова и могут столько его переварить, переплавить, что не хватит и сотни жизней прочесть все библиотеки, прожить все написанные строки, вдохнуть аромат всех ими созданных миров.
К сожалению или к счастью, но художники ограничены в средствах, им достался только миг, тот самый, как в одноименной песне, между прошлым и будущим. Художники ограничены во многом, у них нет права на ошибку, а у писателей есть.
Да, можно быть плохим писателем, что-то писать, например, на злобу дня, и читатели будут читать. Сразу и не разберёшь, хороший ты писатель или плохой. Также может быть, что в начале книги ты плохой, а в конце уже хороший или наоборот. Когда твой союзник время, у тебя есть шанс, у художника шанса нет.
Дело даже не в художниках, собственно, для них миг - это вечность, они знают, что было до и будет после. Дело в главном персонаже. Вы спросите, кто он? Его Величество зритель.
Только зритель знает, победил ли художник в неравном бою с мгновением, смог ли передать краткий миг правдиво, или туман сомнения и лжи украл заветную победу. Только зрителю открываются мгновения, удавшиеся талантливым трудягам, только зрителю очевидны все их неудачи.
Когда спрашивают Ваше мнение о незнакомом Вам писателе, то Вам доставляет немало труда сначала найти его книги, затем прочесть что-то, потратив на это массу драгоценного времени, и только потом составить впечатление о прочитанном.
Например, чтобы понять творчество Джеймса Джойса, придётся прочесть его знаменитый “Улисс”, а это тот ещё кирпич, но, безусловно, шедевр. Я сравнил бы его с персидским ковром, сотканным из сотен тысяч слов.
А что художники? С ними всё просто. Пара кликов в поисковике, и Вы небрежно бросаете нравится - не нравится, моё - не моё. Всё тот же миг решает участь художников – ловцов мгновений.
Если картина - рассказ, то на каком языке она повествует, какие буквы, цифры и слова следует знать, читая её?
Зрителю необходимо понимать язык изобразительного искусства, а автору уметь на нём выражаться. Так в чём же разница между писателем и художником? Орудие писателя - слово, а если быть точным, великое множество слов, у художника же только линия и пятно!
Да, Вы всё правильно прочитали. Именно пятно, а не глазки и носик на портрете, не ваза с цветами и не ровные шеренги солдат на картинах с батальными сценами. Если быть более точным, пятна, образующие гармонию на плоскости, пятна, расположенные, согласно замыслу автора, именно там, где им место, где они наиболее точно передают пережитое автором мгновение.
Не исключаю, что для Вас это открытие, и с такого ракурса на картину Вы никогда не смотрели. Давайте порассуждаем, в чём соль этой правды?
Понимая ограниченность своих возможностей, художник обязан с ювелирной точностью располагать все линии и пятна на плоскости, иначе результат может быть попросту никаким. Простыми словами, композиция - это сочинение, соединение, создание гармонии между всеми элементами картины.
Композиция - это капкан для мгновения, искусно поставленный художником так, чтобы самый осторожный миг попал в расставленные на него сети. Здесь будет уместно сравнение с охотником, потому что творчество - это поиск, охота на свежие смыслы, на новые идеи, интересные мысли.
Под пятном я понимаю любой изображённый объект. Неважно, есть у него носик и глазки, веточки и иголки, потому как все эти детали - частности, принадлежащие общему. Умение обобщать сложные формы до простых - наиважнейший навык, без которого художник не властелин, а раб натуры.
Кстати, когда художник перестаёт быть “рабом”, он может позволить себе коверкать, искажать, ломать гармонию просто потому, что он создатель собственных миров. Если ему это нужно, он манипулирует законами композиции намеренно.
Многие из начинающих художников (и не только начинающих) думают, что композиционная гармония - это когда на плоскости всё гармонично относительно классических канонов. К сожалению, подобный склад мышления свойственен “рабам”. Гармония - это не что иное, как завершённость замысла автора, ради которого он осознанно нарушил все правила или же следовал им.
Прежде чем что-то ломать, нужно научиться строить, то есть любимое некоторыми художниками оправдание «я так вижу» - всего лишь попытка спрятать своё неумение и не более того.
Думаю, моё заявление о том, что композиция и понимание её законов лежат в основе всего изобразительного искусства, будет уместным. Многие даже не представляют, сколько труда вложено в великие произведения. Пробегая по залам музея и останавливаясь вскользь у очаровательных носиков и глазок на портретах, мы бежим дальше. Да, не умея видеть, мы не видим!
Однако то, что простительно невнимательным, а главное, незнающим зрителям, совсем непростительно тем, кто держит в руках кисть либо иной смежный инструмент. Прочитав в учебниках об известных законах композиции, многие навсегда забывают о них. Если быть точным, забывают об их существовании, потому как из учебников с сухими школьными формулировками узнать практически ничего невозможно.
Зато можно нарыть горы информации о том, как нарисовать лошадь, как нарисовать лошадь поэтапно, как нарисовать лошадь карандашом, как нарисовать лошадь, жующую траву и т.д. Саму лошадь в данном случае можно заменить на любое другое животное, предмет или даже человека.
Лично я ничего не имею против рисования лошади как академической штудии, но я не прохожу мимо повального увлечения предметом рисования ради самого предмета. Художник работает с плоскостью, повторюсь, со всей плоскостью листа, холста и т.д., а значит, с композицией, и даже если лошадь — главный герой, она лишь часть целого.
Хочу обратить Ваше внимание на цельность завершённой картины. Хорошая картина — это пятно, внутри которого также гармония пятен, построенных автором согласно замыслу произведения. Всё просто. Если какие-либо пятна случайны, вываливаются из плоскости картины и не согласуются с общим замыслом, это пример неграмотного композиционного решения.
В следующий раз, когда Вы будете восхищаться изображённой кем-либо лошадью, цветком, портретом «по фотографии», обратите внимание, а всё ли в порядке с этой картиной? На месте ли лошадь, интересна ли композиция, или это всё то же фото на паспорт, изображённое в лоб, со страшными глазами, кислой миной на лице или морде.
Будьте художником, творите, создавайте, мыслите композиционно, в противном случае Ваши труды будут бесконечным аналогом документального фото, а Ваша гордость о проделанной работе будет из области соревнования с принтером. Хочу открыть Вам тайну - у лошадей паспортов нет, а принтеру глубоко безразлично, кто из вас двоих лучше копирует.
Повторюсь, у Вас есть только миг, и именно он будет запечатлён на плоскости, ни до, ни после Вам изобразить не удастся. То есть в кинофильм Вы картину не превратите, но благодаря пониманию законов композиции и умению манипулировать ими Вы можете вдохнуть время в запечатлённый миг, а зритель сам всё домыслит, дорисует, дофантазирует.
grigoryevalexandr.ru
