Музей ЧерномырдинаКартина Мадам Камю Эдгара Дега. Камю картины
Картины,насыщеные культурой и искусством великих эпох . Olga and Sergey Kamennoy (KAMU) | The Muses
С 2003 года работает в соавторстве с Ольгой Каменной. Живут и работают во Франции.
Члены союза художников Франции.
Мне этой ночью снился дивный сон,
Как к главной музе я явилась на поклон.
И добрые её бояре и вельможи
Волшебный эликсир втирали в мою кожу.
Камю - это творческий союз двух художников, Ольга и Сергей работает под псевдонимом.
"Искусство Камю сочетает мужской и женский -( инь и ян, ) образ
Инь -.. Пассивный, восприимчивый, женский мир
Янь - мужской мир.
Инь и Ян вполне естественно дополняют друг друга и
противостоят друг другу.
Я видела, как все они кружились в вальсе,
И как чудесные узоры рисовали руки, пальцы
. И сказочный средневековый замок
Был полон пышных тел и горделивейших осанок.
И королева-муза мне сказала,
Чтоб я тебе об этой встрече рассказала,
Чтоб ты во сне мог также к ней явиться,
Отдать ей почести и в ноги поклониться
© Copyright: Муза Художника, 2008
"Сильное влияние на работу оказал также был стиль "модерн",
одно из основных средств выражения является орнамент,
отказ от прямых линий и углов в пользу более естественных, «природных» линий, сочетание декоративных и конструктивных элементов
Состав, динамика и плавность формы.
Контраст на этом фоне является иллюзорным, объемное изображение - женское лицо.
Сергей создает новый визуальный язык.
Ольга, будучи тонким колористом и, одновременно, моделью и музой, создаёт в картинах уникальный гармоничный путь.
Вечные темы сделали эти работы вне времени "|.
VARotenberg,
искусствовед
li-ga2014.livejournal.com
Репродукция картины "Мадам Камю" Эдгара Дега
Интернет-магазин BigArtShop представляет большой каталог картин художника Эдгара Дега. Вы можете выбрать и купить понравившиеся репродукции картин Эдгара Дега на натуральном холсте.
Дега Эдгар Илер Жермен родился в семье банкира.
В школу Изящных искусств в Париже поступил в возрасте 21 год. Занимался в классе французского художника Ламота. Через год неожиданно для всех бросает учебу и отправляется в Италию. В течение двух лет самостоятельно изучает произведения великих мастеров XVI века и Раннего Возрождения.
Вернувшись в Париж, Дега пишет картины на историческую тему, но не идеализируя античность, а приближая ее к реальности тех лет.
В 1860-е годы копирует старых мастеров в Лувре.
Дега свойственно неприятие академического салонного искусства, он также не любил работать на открытом воздухе, предпочитая мир театра и оперы.
Появление фотографии дало художнику опору в поисках новых композиционных решений своих картин. Примером тому служит картина «Портрет в хлопковой конторе», которая явилась результатом его поездки в Северную Америку и представляет собой композицию, производящую впечатление случайного снимка репортера.
Будучи человеком замкнутым, Дега предпочитает проводить большую часть своего времени за работой.
Он с удовольствием посещает танцевальные классы в Опере, наблюдая за тяжелым трудом балерин. Образы танцовщиц часто появляются на его картинах.
В середине 1880-х годов Дега начинает использовать пастель. Причиной тому был обострившийся конъюнктивит, которым художник заболел во время военной службы в качестве добровольца при осаде Парижа.
С помощью пастели он создает свои знаменитые изображения обнаженной натуры. Эти восхитительные работы были показаны на восьмой, последней выставке импрессионистов в 1886 году.
В своих поздних работах художник растворял пастель горячей водой, превращая ее в некое подобие масляной краски, и кистью наносил ее на холст. Таким образом ему удавалось передать ритм и движение сцены.
Одна из излюбленных тем Дега - изображение лошадей перед стартом. Для того, чтобы лучше передать нервное напряжение людей и животных в этот ответственный момент, он часто посещал скачки в Лоншане и впитывал в себя азартную атмосферу соревнований.
В личной жизни Дега был одновременно сдержанным и вспыльчивым. Он очень боялся потерять свою независимость. Художник никогда не был женат и не имел детей.
Потеряв зрение в 1908 г., он вынужден был отказаться от занятий живописью и последние годы провел в глубоком одиночестве.
Текстура холста, качественные краски и широкоформатная печать позволяют нашим репродукциям Эдгара Дега не уступать оригиналу. Холст будет натянут на специальный подрамник, после чего картина может быть оправлена в выбранный Вами багет.
bigartshop.ru
Камю, Альбер — википедия фото
Жизнь в Алжире
Альбер Камю родился 7 ноября 1913 года во франкоалжирской семье в Алжире, на ферме «Сан-Поль» у местечка Мондови. Его отец, Люсьен Камю, эльзасец по происхождению, был смотрителем винного подвала в винодельческой фирме, во время Первой мировой войны служил в лёгкой пехоте, в 1914 году получил смертельное ранение в битве на Марне и умер в лазарете. Мать Кутрин Сантэ, испанка по национальности, полуглухая и неграмотная, переехала с Альбером и его старшим братом Люсьеном в район Белькур (фр.)русск. города Алжир, жили в бедности под началом своевольной бабушки. Кутрин, чтобы содержать семью, работала сперва рабочей на фабрике, затем уборщицей.
В 1918 году Альбер стал посещать начальную школу, которую закончил с отличием в 1923 году. Обычно сверстники его круга на этом бросали учёбу и шли работать, чтобы помогать семьям, но учитель начальной школы Луи Жермен смог убедить родственников в необходимости для Альбера продолжить образование, подготовил одарённого мальчика к поступлению в лицей и добился назначения стипендии[4][5]. Впоследствии Камю с благодарностью посвятил учителю Нобелевскую речь. В лицее Альбер глубоко познакомился с французской культурой, много читал. Начал серьёзно заниматься футболом, играл за юношескую команду клуба «Racing Universitaire d'Alger (англ.)русск.», в дальнейшем утверждал, что спорт и игра в команде повлияли на формирование его отношения к морали и долгу[6]. В 1930 году у Камю был обнаружен туберкулёз, он был вынужден прервать образование и навсегда прекратить занятия спортом (хотя любовь к футболу сохранил на всю жизнь), несколько месяцев провёл в санатории. Несмотря на выздоровление, долгие годы страдал от последствий перенесённой болезни. Позже по состоянию здоровья ему было отказано в последипломном обучении, по той же причине он не был призван в армию.
В 1932—1937 годы Альбер Камю учился в Алжирском университете (англ.)русск., где изучал философию. Во время учёбы в университете также много читал, начал вести дневники, писал эссе. В это время испытал влияние А. Жида, Ф. М. Достоевского, Ф. Ницше. Его другом стал преподаватель Жан Гренье — писатель и философ, имевший значительное влияние на молодого Альбера Камю. Попутно Камю был вынужден работать и сменил несколько профессий: частный учитель, продавец запчастей, ассистент в метеорологическом институте. В 1934 году женился на Симоне Ийе (развод в 1939 году), экстравагантной девятнадцатилетней девушке, оказавшейся морфинисткой. В 1935 году получил степень бакалавра и в мае 1936 года степень магистра философии c работой «Неоплатонизм и христианская мысль» о влиянии идей Плотина на теологию Аврелия Августина. Начал работу над повестью «Счастливая смерть». В это же время Камю входил в проблематику экзистенциализма: в 1935 году изучал произведения С. Кьеркегора, Л. Шестова, М. Хайдеггера, К. Ясперса; в 1936—1937 годы познакомился с идеями абсурдности человеческого существования А. Мальро[7][8].
На старших курсах университета увлёкся социалистическими идеями. Весной 1935 года вступил во Французскую коммунистическую партию, солидаризируясь с восстанием 1934 года в Астурии. В местной ячейке Французской компартии состоял более года, пока его не исключили за связи с Алжирской народной партией, обвинив в «троцкизме».
В 1936 году создал самодеятельный «Театр труда» (фр. Théâtre du Travail), переименованный в 1937 году в «Театр команды» (фр. Théâtre de l'Equipe). Организовал, в частности, постановку «Братьев Карамазовых» по Достоевскому, играл Ивана Карамазова. В 1936—1937 годы путешествовал по Франции, Италии и странам Центральной Европы. В 1937 году вышел в свет первый сборник эссеистики «Изнанка и лицо».
После окончания университета Камю некоторое время возглавлял Алжирский дом культуры, в 1938 году был редактором журнала «Побережье», затем леворадикальных оппозиционных газет «Альже репюбликен» и «Суар репюбликен». На страницах этих изданий Камю в то время выступал за проведение социально-ориентированной политики и улучшение положения арабского населения Алжира. Обе газеты были закрыты военной цензурой после начала Второй мировой войны. В эти годы Камю пишет в основном эссе и публицистические материалы. В 1938 году издана книга «Бракосочетание». В январе 1939 года написан первый вариант пьесы «Калигула».
Обложка первого издания повести «Посторонний» После запрета «Суар репюбликен» в январе 1940 года, Камю с будущей женой Франсин Фор, математиком по образованию, переехали в Оран, где давали частные уроки. Через два месяца переехали из Алжира в Париж.
Период войны
В Париже Альбер Камю – технический редактор в газете «Пари-суар». В мае 1940 года закончена повесть «Посторонний». В декабре того же года оппозиционно настроенного Камю увольняют из «Пари-суар» и, не желая жить в оккупированной стране, он вернулся в Оран, где преподавал французский язык в частной школе. В феврале 1941 года закончен «Миф о Сизифе».
Вскоре Камю вступил в ряды Движения Сопротивления и стал членом подпольной организации «Комба», снова в Париже.
В 1942 году был издан «Посторонний», в 1943 году — «Миф о Сизифе». С 1943 года начал печататься в подпольной газете «Комба», затем стал её редактором. С конца 1943 года начал работать в издательстве «Галлимар» (сотрудничал с ним до конца жизни). Во время войны опубликовал под псевдонимом «Письма к немецкому другу» (позже вышли отдельным изданием). В 1943 году познакомился с Сартром, участвовал в постановках его пьес (в частности, именно Камю впервые произнёс со сцены фразу «Ад — это другие»).
В 1944 году был написан роман «Чума» (опубликован только в 1947). В семье Камю родились двойняшки Жан и Катрин.
Послевоенные годы
После окончания войны Камю продолжил работать в «Комба», издательство опубликовало его ранее написанные произведения, вскоре принёсшие писателю популярность. В 1947 году начинается его постепенный разрыв с левым движением и лично с Сартром. Он уходит из «Комба», становится независимым журналистом — пишет публицистические статьи для разных изданий (позже опубликованные в трёх сборниках под названием «Злободневные заметки»). В это время им создаются пьесы «Осадное положение» и «Праведники».
Сотрудничает с анархистами и революционными синдикалистами и печатается в их журналах и газетах «Либертер», «Монд Либертер», «Революсьон пролетарьен», «Солидариад Обрера» (издание испанской Национальной конфедерации труда) и других. Участвует в создании «Группы интернациональных связей».
А. Камю во время Нобелевского банкета 10 декабря 1957 года В 1951 году в анархистском журнале «Либертер» выходит «Бунтующий человек», где Камю исследует анатомию бунта человека против окружающей и внутренней абсурдности существования. Левые критики, включая Сартра, сочли это отказом от политической борьбы за социализм (которая, по Камю, ведёт к установлению авторитарных режимов вроде сталинского). Ещё большую критику левых радикалов вызвала поддержка Камю французской общины Алжира после начавшейся в 1954 году Алжирской войны. Некоторое время Камю сотрудничает с ЮНЕСКО, однако после того, как в 1952 году членом этой организации становится Испания во главе с Франко, он прекращает свою работу там. Камю продолжает внимательно следить за политической жизнью Европы, в своих дневниках он сожалеет о росте просоветских настроений во Франции и готовности французских левых закрывать глаза на, как он считал, преступления коммунистических властей в Восточной Европе, их нежелании видеть в спонсируемом СССР «арабском возрождении» экспансию не социализма и справедливости, а насилия и авторитаризма.
Его всё больше увлекает театр, с 1954 года он начинает ставить пьесы по своим инсценировкам, ведёт переговоры об открытии в Париже Экспериментального театра. В 1956 году Камю пишет повесть «Падение», на следующий год выходит сборник рассказов «Изгнание и царство».
В 1957 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе «за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести». В речи по случаю вручения премии, характеризуя свою жизненную позицию, он сказал, что «слишком крепко прикован к галере своего времени, чтобы не грести вместе с другими, даже полагая, что галера провоняла селёдкой, что на ней многовато надсмотрщиков и что, помимо всего, взят неверный курс».
Памятник Камю в городе Вильблевен Смерть и похороны
Днём 4 января 1960 года автомобиль, в котором Альбер Камю вместе с семьёй своего друга Мишеля Галлимара, племянника издателя Гастона Галлимара, возвращался из Прованса в Париж, вылетел с дороги и врезался в платан неподалёку от городка Вильблёвен в ста километрах от Парижа. Камю погиб мгновенно. Галлимар, который был за рулём, умер в больнице через два дня, его жена и дочь выжили. Среди личных вещей писателя были найдены рукопись неоконченной повести «Первый человек» и неиспользованный железнодорожный билет. Альбер Камю был похоронен на кладбище в Лурмарене в районе Люберон на юге Франции.
В 2011 году итальянская газета «Corriere della Sera» предала огласке версию, согласно которой автокатастрофа была подстроена советскими спецслужбами в качестве мести писателю за осуждение советского вторжения в Венгрию и поддержку Бориса Пастернака[9]. В числе лиц, осведомлённых о планировавшемся убийстве, газета называла министра иностранных дел СССР в 1956 — 1957 годах Шепилова[10]. Мишель Онфре, готовивший публикацию биографии Камю, отверг в газете «Известия» эту версию как инсинуацию[11].
В ноябре 2009 года президент Франции Николя Саркози предложил перевезти прах писателя в Пантеон, но не получил согласия родственников Альбера Камю[12].
Сам Камю не считал себя ни философом, ни тем более экзистенциалистом. Тем не менее работы представителей этого философского направления оказали на творчество Камю большое влияние. Вместе с этим, его приверженность экзистенциалистской проблематике обусловлена и тяжёлым заболеванием (а значит, и постоянным ощущением близости смерти), с которым он жил с детства.
В отличие от «бунтаря» Сартра и религиозных экзистенциалистов (англ.)русск. (Ясперса) Камю полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности. В «Мифе о Сизифе» Камю пишет, что для понимания причин, заставляющих человека совершать бессмысленную работу, нужно представить спускающегося с горы Сизифа, находящего удовлетворение в отчётливом осознании тщетности и безрезультатности собственных усилий; по мнению Камю, практически такое отношение к жизни реализуется в перманентном бунте[13]. Многие герои Камю приходят к похожему состоянию души под влиянием обстоятельств (угроза жизни, смерть близких, конфликт с собственной совестью и т. д.), их дальнейшие судьбы различны.
Высшим воплощением абсурда, по Камю, являются разнообразные попытки насильственного улучшения общества — фашизм, сталинизм и т. п. Будучи гуманистом и антиавторитарным социалистом, он полагал, что борьба с насилием и несправедливостью «их же методами» могут породить только ещё большие насилие и несправедливость, но, отвергая понимание бунта, не признающего за ним положительных аспектов, в эссе «Бунтующий человек» рассматривает бунт как способ солидарности с другими людьми и философию меры, определяющую и согласие, и несогласие с существующими реалиями; перефразируя картезианскую максиму в «я бунтую, следовательно мы существуем»[13]. Камю выделяет две формы проявления бунтарства: первая выражена в революционной деятельности, вторая, которой он отдаёт предпочтение, в творчестве[1]. Вместе с тем, он оставался в пессимистической уверенности, что несмотря на положительную роль бунта в истории, окончательно победить зло невозможно[1].
org-wikipediya.ru
20 экзистенциальных цитат Альбера Камю
Альбера Камю ещё при жизни прозвали «Совестью Запада» и одним из ярчайших представителей «властителей дум» мировой интеллигенции. Его творчество и взгляды существенно отличались от классической литературы – он одним из первых в художественной литературе заявил о том, что мир не устроен разумно. Он одним из первых приходит к выводам об абсурдности существования. Согласно Камю, не нужно и не стоит искать высший смысл жизни – просто живите. В 1957 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе «за творчество, которое освещает проблемы, поставленные современностью перед сознанием человека». - Жизнь слишком быстро входит в привычку. Хочешь заработать деньги, чтобы жить счастливо – и в итоге все силы, весь цвет жизни уходят на их добывание. Счастье забыто, средство принято за цель.
- Истинная щедрость по отношению к будущему — это всё посвятить настоящему.
- Вы никогда не будете счастливы, если будете продолжать искать, в чем заключается счастье. И вы никогда не будете жить, если ищете смысл жизни.
- Важный вопрос, который следует разрешить «на практике»: можно ли быть счастливым и одиноким?
- Кто ничего не даёт, тот ничего не имеет. Самое большое несчастье не в том, что тебя не любят, а в том, что не любишь сам.
- Путешествие как самая великая и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя.
- Там, где больше всего опасности — больше всего надежды.
- Рано или поздно наступает время, когда нужно выбирать между созерцанием и действием. Это и называется: стать человеком.
- Ни одно гениальное произведение никогда не основывалось на ненависти или презрении.
- Привычка к отчаянию куда хуже, чем само отчаяние.
- Гениальность может оказаться лишь мимолётным шансом. Только работа и воля могут дать ей жизнь и обратить её в славу.
- Невозможно быть равнодушным к несправедливости. С несправедливостью либо сотрудничают, либо сражаются.
- Школа готовит нас к жизни в мире, которого не существует.
- Этот мир лишен смысла, и тот, кто осознал это, обретает свободу.
- Не ждите Страшного суда. Он происходит каждый день.
- Именно свободный выбор создаёт личность. Быть — значит выбирать себя.
- Лучше быть свободным бедняком, чем богатым невольником. Конечно, люди хотят быть и богатыми, и свободными — и из-за этого подчас становятся бедными рабами.
- Моя беда в том, что я всё понимаю.
- Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.
- Не иди впереди меня — я могу не успеть. Не иди позади меня — я могу завести не туда. Просто иди рядом со мной и будь моим другом.
worldartdalia.blogspot.com
Дега, Эдгар - Мадам Камю ~ картины Национальной галереи искусств ~ Beesona.Ru
Главная ~ Картины великих ходожников XV - XX века ~ Национальная галерея искусств (Вашингтон) ~ Дега, Эдгар - Мадам Камю
Описание: 1869/1870. Холст, масло, 72.7 x 92.1 см. Эдгар Дега (Франция, 1834 - 1917). Полный размер: 3000 х 2310 px. Открыть оригинал | Скачать на диск Другие картины «Национальной галереи искусств»:
Дега, Эдгар - Мадам Рене Дега
Дега, Эдгар - Мадмуазель Мало
Дега, Эдгар - Танцовщицы за кулисами
Дега, Эдгар - Упавший жокей
Дега, Эдгар - Урок танца
Дега, Эдгар - Четыре танцовщицы
Дега, Эдгар - Эдмондо и Тереза Морбилли
Дейк, Антонис ван - Дама с веером
Дейк, Антонис ван - Дева Мария - Заступница
Дейк, Антонис ван - Изабелла Брант
Дейк, Антонис ван - Королева Генриетта Мария с сэром Джеффри Хадсоном
Дейк, Антонис ван - Кэтрин Говард, дама д’Обиньи
Мне нравится: 0 |
Количество просмотров: 51Количество комментариев: 0
© Национальная галерея искусств (Вашингтон)www.beesona.ru
Луи Мартинес. Камю в Париже
Альбер Камю в кафе Les Deux Magots. Париж, 1945. Фото Рене Сен-Поль
Воспоминания "малыша Луи"
9 февраля 20166 февраля во французском Экс-ан-Провансе скончался Луи Мартинес, выдающийся переводчик русской литературы на французский язык, писатель, эссеист, педагог, человек редкостного благородства и душевных качеств. В память о нем мы предлагаем вниманию читателей фрагмент его воспоминаний об авторе "Постороннего", " Чумы", "Падения", "Человека бунтующего", лауреате Нобелевской премии Альбере Камю, переведенный на русский язык по просьбе Льва Бруни.
В холодном и дождливом Париже, под низким небом, зимой 1950—1951 гг. еще не выветрились затхлые запахи войны. По-прежнему бывали жестокие забастовки, нищета и общественное озлобление бросались в глаза, сыновья тех, кто пережил чистки, жались к стенам или «перекрещивались» в марксизм. Буржуа и важные приказчики, сыновья крупных литераторов, не скомпрометировавшие себя во время оккупации, старели и понемногу уходили в прошлое, уступая место учителям и классным дамам, которые еще долго будут насаждать свой жаргон и какографию. Новый роман уже наносил первые удары по литературе.
Прошло время единодушного ликования победителей 1945 года, мало рисковавших жизнью, время воодушевленных дружеских бесед в дыму кафе Les Deux Magots. Вскоре Камю столкнется с происками конторских служащих, дипломированных специалистов, сидящих с чистой совестью на теплых доходных местечках, инквизиторов из журнала Temps Modernes. Они будут смотреть сверху вниз на этого любителя, дилетанта, провинциала, нет, хуже — выходца из колонии, который явился баламутить их болотце. Для Камю наступали не лучшие времена.
В тот момент я пребывал в мрачном настроении. Учеба на подготовительных курсах лицея Людовика Великого четко обозначила ту пропасть, которая отделяла меня от большинства моих товарищей, гораздо более образованных, которым не надо было поднимать целину нечитаных классиков и которые легко жонглировали цитатами из критиков последнего десятилетия. Одна моя подруга посоветовала мне пойти к Камю, и это показалось мне сравнимым с вожделенным заходом в гавань в негостеприимном море Парижа. Камю, без сомнения, был «своим», из Алжира, но в то же время он уже крепко встал на якорь в столице. Впервые я встретился с Камю, когда мне было 17 лет. Той зимой, когда улица Сен-Жак казалась мне дорогой в ад, когда еще я общался только с друзьями из Алжира и греками, той зимой — не помню точной даты — я вошел в гостиную на улице Мадам, красивую, немного холодную. Квартира на третьем этаже дома №29 по улице Мадам — единственный парижский порог, который я переступал в период с 1950 по 1956 год.
Меня любезно представила подруга детства, двоюродная сестра Франсины, жены Камю, и я направился к нему, известному писателю, с надлежащей робостью. Но в то же время я шел к блестящему человеку, связанному с моими детскими воспоминаниями. Наши семьи дружили: летние каникулы на пляже, прогулки, нашествие крыс и начало чумы, которая сводила с ума город в 1944 году, вылазки в книжную лавку «Колин», где грозная свояченица Альбера Кристиана Фор (в моих романах — Бронто) сказала мне однажды своим пропитым голосом: «Мы возьмем вас на роль статиста, если вдруг будем снимать «Чуму» в Оране».
Мне было тогда лет 14, и это предложение курьезным образом сблизило меня с писателем, которого тогда я еще не читал, а жители нашего города поражались, почему он выбрал Оран для изображения пришествия Зла. Удивленные, даже задетые, они все же были польщены. Они-то считали свой город островом, мало известным человечеству. Оран любили только его жители, но и те подшучивали над ним, находя его забавным, трогательным, не таким, как все. Увидеть название города в книге, опубликованной в Париже, все равно что успешно сдать экзамен на степень бакалавра для ребенка из бедной семьи. У Камю было двойное преимущество: он женился на жительнице Орана и рассказал всему свету о нем. Отношение к городу, который любили его обитатели, но возненавидел Камю, делало писателя вроде как «нашим». Много лет спустя после смерти Камю я спросил у его свояченицы Кристианы, как он мог остаться равнодушным к очарованию старых кварталов и к поэзии гор, нависавших над городом, к почти атлантической утонченности света, словом, ко всему, что так любил его преподаватель Жан Гренье. «Что поделаешь? Он был болен туберкулезом и маялся от скуки в доме Франсины».
Ей следовало бы сказать просто «у нас», в семье женщин, отмеченных печатью мучительного подросткового возраста. Их бабушка, мать мадам Фор, еврейка из кочевого племени, говорившего на берберском наречии, скончалась от расстройства рассудка. Ее сестра, должно быть, страдала одной из тяжелых форм депрессии, которые могут передаваться из поколения в поколение. Ставшая вдовой после битвы на Марне, она получила в связи с этим место на почте и в строгости воспитывала трех дочерей: Кристиану, язвительную и критичную, которая всегда считала Альбера «младшеньким», «в некоторой степени одаренным»; Сюзи, благородную и бестолковую, склонную к мистицизму; Франсину, родившуюся после смерти отца, красивую, немного меланхоличную, хорошо игравшую на фортепиано. Камю женился на младшей, Франсине, но, не в силах вывести ее из-под лихорадочной опеки матери и двух старших сестер, бросил, не соизволив даже развестись.
В Париже эти старшие всякий раз оказывались при своей сестричке, они раздражали писателя своими ссорами, безапелляционными суждениями, черным юмором и суровой бдительностью по отношению к младшей сестре. Своим покровительственным тоном первородства. Для меня они были и оставались до самой смерти подругами, которые дополняли или уточняли то, что я узнавал об Альбере, которого они так величали всегда, а я ни разу не назвал его по имени. Для него я был «малышом Луи», это прозвище прилипло ко мне еще в нашей ватаге в Оране.
Разумеется, не могло быть и речи ни о близости, ни о панибратстве между нами. Скорее, что-то вроде парадоксального, не высказанного на словах товарищества, невзирая на разницу в возрасте и положении. Посредственный ученик подготовительных курсов, я мог похвастаться только тем, что самостоятельно выучил греческий язык и что моя команда по гребле дважды стала чемпионом Алжира и Франции. Об этих подвигах Камю мог не знать, но, если б узнал, не стал бы смеяться. За девять лет наши отношения, разумеется, изменились. Мальчишка, которого приглашали в гости из жалости к тому, что он совсем один в большом городе, стал собеседником, закаленным службой в армии и путешествием в Россию. Между нами были доверие и дружба, причины которых оставались для меня неясными всю жизнь.
Мы виделись с зимы 1950 по зиму 1959 года довольно регулярно, с перерывом из-за депрессии Франсины и ее попытки самоубийства, которая произошла, когда я был в Москве. Об этих встречах у меня сохранилось только одно письменное упоминание, найденное в октябре 2005-го, накануне поездки в Москву и встречи с сыном Бориса Пастернака: «9 февраля (1958) отнес Камю свою часть рукописи «Доктора Живаго». Сейчас мне сложно восстановить даты остальных встреч, за исключением последней, так и не состоявшейся 4 января 1960 года. Я должен был присоединиться к боевому подразделению в Сахаре, мне хотелось поговорить с Камю об Алжире, я шел к нему и на улице Мадам встретил Франсину. Она сказала мне: «Альбера нет. Я приехала на ночном поезде с детьми, а он возвращается с Галлимарами». Несчастный случай, о котором я узнал через несколько часов, довлеет над моей жизнью даже после того, как я описал его в одном из своих романов. Он жжет меня до сих пор. Я все время думаю, докатилась бы война в Алжире до такого позора и низости, если бы голос Камю был услышан.
Первый ужин на улице Мадам. Когда я приехал, он работал над «Человеком бунтующим». Меня представила Николь, кузина его жены. Он был один в своем продолговатом кабинете, примыкавшем к гостиной. На стенах до потолка, как ковры, располагались книги, в основном белые. Он пригласил меня в кабинет, любезно расспрашивая о моих работах на подготовительных курсах, о которых мне особо нечего было рассказать, и чувстве потерянности в чужом городе, которое было ему знакомо. Он работал, стоя за конторкой, на которой скапливались напластования листов бумаги. На стене — известная фотография Толстого, глядящего на незваного гостя проницательным и недобрым взглядом. «Я ожидал увидеть здесь Достоевского», — осмелился сказать я. «Это потому что Толстой умер не в своей постели», — ответил он с красивой, немного застенчивой улыбкой.
За столом говорили о том о сем, мне запомнились лишь жалобы на климат Парижа, классические шутки об акценте жителей Орана и странные фамилии, которые, как утверждал Камю, встречались только в Оране.
Где еще существует семейство Геродотов? А этот депутат-коммунист Жюстрабо, фамилия которого звучит, как грозная форма латинского глагола в будущем времени? Камю всегда был актером, и сейчас он протягивал руку над столом карающей дланью: «Justrabo!». Франсина вспомнила гостеприимство, оказанное Андре Жидом ей и ее мужу, и брусья, на которые автор «Коридона» прыгал и победно раскачивался, когда маленький телеграфист приносил какое-нибудь послание. Разрыв с Сартром был еще впереди, и Камю вспомнил, что его соперник охотно высказывался об «алжирцах с виду грубых, но умных», имея в виду и французов, живущих в Алжире. Самого Камю он будет позже называть «мелким алжирским хулиганом». Упоминание о великих друзьях и беседах в барах с Сартром, Симоной де Бовуар и особенно с Кестлером имели уже тогда, кажется, ностальгический оттенок. Что-то ломалось или уже сломалось в связях Камю с семейным окружением и в его отношениях с левыми интеллектуалами, какая-то неловкость сквозила в радушии совместных ужинов и в непринужденном юморе хозяина дома.
Разлад в семье был уже заметен? Возможно. Тревога, связанная с написанием «Человека бунтующего», предчувствие глубокого непонимания и недоразумений? Это более вероятно. Несмотря на элегантность хорошо скроенного костюма и безупречных блестящих ботинок, он показался мне в тот вечер взволнованным гостем не в своей тарелке: диван и глубокие бархатные кресла бежевого или песочного цвета, убранство богатое, но банальное, за исключением одного большого прекрасного полотна Балтуса. Ничего особо запоминающегося не было в этой первой встрече, разве что он отказался от сигареты, которую я ему предложил. В то время он еще много курил, но мне сказал, что его алжирский врач посоветовал ему по возможности систематически откладывать на потом некоторые привычные удовольствия, чтобы сохранить и усилить внутреннюю энергию. «То же самое можно сказать о любви или о странице, которую собираешься написать». Любовь? В тот момент я не представлял себе диссонанса между этим словом и присутствием женщины, которую он покинул, но я об этом не знал. Я заметил только, что он был тяжело болен и должен был отдыхать большую часть истекшего года. Позднее он признается мне, что, несмотря на его страсть к морю и купанию, он испытывал невыразимую тревогу, когда надо было плыть вперед. Отчасти неловкость, замеченная мной, была, наверное, связана с весьма своеобразной манерой речи Франсины. Ее жесты и слова были как бы заторможены, при этом зрачки темных глаз почти не двигались. Я не знал, чем она больна, и находил ее немного застывшую улыбку поэтичной, она придавала ее лицу с выступающими скулами египетскую торжественность.
«Давайте отведаем пищи скудной, но здоровой». Он любил шутливо повторять эту фразу перед тем, как пройти к столу. Встречались и другие фразы по обстоятельствам, взятые из популярных романов: «Молодой человек приятной внешности, бедно, но чисто одетый». Почти во всем, что он говорил, была нотка юмора, он произносил слова, улыбаясь уголком рта, слегка наклонив голову. Литота была, вероятно, его любимой фигурой речи. Он не боялся показать себя в невыигрышном свете и со смехом рассказывал о том, как впал в ступор, когда в одном из ночных клубов Гарлема — их тогда называли дансингами — крупный негр (эвфемизм «черный» тогда еще не был в ходу) положил ему руку на плечо, собираясь без лишних слов увести у него партнершу. И о том, какой страх его охватил в окружении торжествующих и провокационных улыбок. «Тогда я ретировался на заранее подготовленные позиции».
Юмор и пародия, вероятно, позволяли ему побороть смущение, которое он испытывал в обстановке французской буржуазной комедии, номинально являясь главой дома, фундамент которого уже был разрушен. Ненадежный семьянин, побаивающийся семейства, где солидарные женщины образуют мощный костяк. Член фамилии, из которой придется в конце концов сбежать. Это семейство должно было питать к нему те же двойственные чувства, что и его алжирские соотечественники: его упрекали в предательстве, дезертирстве, но не могли отделаться от гордости, которую испытывают родители за ребенка, добившегося успеха. Однако он очень любил своих детей: шаловливую и скрытную Катрин и Жана с худым лицом и кругами под глазами. Катрин еще совсем маленькой была настоящим пацаном в юбке, у нее было жгучее и необузданное чувство справедливости, и она часто колотила своего братца. В Жане очень рано появилась горечь цинизма. Вплоть до жестокости. Продавцу конфет, изготовленных инвалидами, он сказал: «Зачем? Они что, лучше?» Близнецы, казалось, поделили между собой черты характера отца: один унаследовал иронию, а другая — страстную жажду справедливости. Оба стали мне очень близки и очень дороги, особенно после смерти их отца. Фортепиано в углу гостиной осталось безмолвным в тот вечер. Позже, после депрессии, Франсина, которая брала уроки у Андре Букурешлиева, прекрасно играла на фортепиано в отсутствие Альбера, насколько я помню.
О своих произведениях он никогда не говорил, за исключением случая, когда они стали почвой курьезного недоразумения. В ресторане Lipp к нему подошел незнакомец, чтобы сказать, что из всего его творчества он предпочитает фильм «Черный Орфей» (Orfeo Negro)… Марселя Камю. Или в ответ одному многословному обожателю он сказал: «Нет, экзистенциальная тревога — это, думаю, у Сартра, у меня, скорее, абсурд». Из современных писателей, я слышал, он упоминал только Мориака, чьи фарисейские статьи от редакции в журнале L’Express вызывали у него улыбку, Ионеско и Марселя Эме, в котором ему нравилось все: и книги, и странный вид, и «длинное скорбное лицо над кожаным плащом». Тот соответствовал некоему мужскому типу в представлении Камю — молчаливый человек с неправильными вытянутыми чертами лица. Богарт, художник Спаситель Галлиеро, прототип внешности Постороннего, быть может, образ отца, каким он его себе представлял. Среди писателей прошлого он упоминал при мне только Толстого — как писателя, умершего не в своей постели, и как автора охоты на волков в «Войне и мире», Достоевского, Местра, Шатобриана, которого он считал самым дерзким, самым новаторским из французских писателей, и, конечно, очень часто Симону Вейль. Однажды, говоря о Шатобриане, я употребил выражение «способность к изобретательству» (inventivité). В ответ Камю заметил, что это слово еще не существует во французском языке, встал и направился в коридор, примыкавший к столовой, за словарем Littré.
Гости квартиры на улице Мадам представляли два полюса, которые то притягивали его, то отталкивали последовательно или одновременно на протяжении всей жизни. Алжир был представлен свояченицами (слишком часто), реже его матерью и братом Люсьеном и странными друзьями, привезенными оттуда, с другой стороны. Париж — это приятели из политических сфер и друзья из литературных, художественных, философских кругов.
Его сентиментальные воспоминания об Алжире постепенно вытеснялись воспоминаниями его военной и журналистской молодости: неспокойная совесть, искажение и преувеличение фактов, мучения и бойни, реальные или вымышленные.
Альбер Камю 7 лет у дяди Этьенна (в первом ряду в черной сорочке). Алжир. 1920
Камю не мог отделаться от некоторой снисходительности к алжирским националистам, но он был ироничен к их союзникам или к сочувствовавшим им французам — жителям метрополии, таким как Мориак или Мандуз. Появление этого последнего на митинге в концертном зале Плейель он вспоминал со смехом. Мандуз явился в шортах и скаутских носках и изрек: «Я несу вам привет от алжирского Сопротивления». «Представляю себе, — говорил Камю с косой улыбкой, — приезжаю я в Берлин в 1942-м и кричу немецкой интеллектуальной элите: «Я несу вам привет от французского Сопротивления!» До самого конца, вероятно, он мучительно метался между юношеским пылом и любовью и уважением к своим. Сам Париж и то, чем он там стал, слава пленника Парижа мешали ему слушаться своего внутреннего голоса. Солидарность с соотечественниками, вошедшая в его плоть и кровь, тормозила долгое время интеллектуальное и художественное освобождение, которое видно в повести «Первый человек». Ужасный прием, оказанный Камю в Алжире в 1956 году, был, увы, приговором: он был оттуда и не оттуда, и это ему показали в резкой форме. Ровно за год до вручения Нобелевской премии в 1957-м он в компании Андре и Поля Бенишу встретит в ресторане Closerie des Lilas представителей Фронта национального освобождения (FLN), среди которых был профессор естественных наук Мохамед Иреш. «У вашего Иреша есть только одно слово — Братья. Братья здесь, братья там, наши братья требуют, братья думают, черт, у нас там тоже есть братья!» Это возмущение было, вероятно, зародышем известной дилеммы «справедливость или мать», которую он произнесет в Стокгольме через несколько дней, он получит за нее прощение всех грехов в глазах одних, а других она приведет в бешенство. Судьба помешала ему сделать выбор в пользу повиновения неписаным законам. Он узнал раньше многих, какой выбор сделал генерал де Голль. Принятый генералом после получения Нобелевской премии, когда ставки, казалось, не были еще сделаны, он сказал генералу: «Вы можете рассчитывать на поддержку французов в Алжире». На что тот ответил: «Знаю-знаю. Они будут яростно требовать возмещения ущерба». Это произошло приблизительно за год до речи 1 сентября 1959 года о самоопределении… В тот вечер за ужином глава государства позволил себе резкость. Когда речь зашла об Иране, «тетушка Ивонна» сказала, что хотела бы посмотреть и узнать эту страну, «Бригадир» брякнул: «Какого хрена вы бы там делали?» — чем привел в замешательство всех гостей за столом.
Камю был все время «между» и «около», между двух огней, в прослойке, в просвете, в жизни, в политике и литературе, и тем не менее он всегда стремился к справедливости и правде. Близкий и далекий от своей семьи, близкий и далекий от Франции и от Алжира, человек левых взглядов, который не мог следовать до конца разрушительным или мелочным требованиям этой идеологии. Его литературный стиль рвется между лиризмом средиземноморского человека и ясненистской сдержанностью, он человек с раздвоенным видением себя и мира, роман «Падение» — наглядный тому пример. Его взгляд иногда скользил слишком быстро, как будто он не мог встретиться с самим собой безбоязненно. Камю слишком охотно прибегал к юмору, чтобы не осознавать того трагического разрыва, который подразумевает «креольское» видение, на горизонте которого всегда маячит «варварское», оно одновременно оспаривает и заполняет собой это видение. Видение Фолкнера и великих писателей Юга, видение Толстого, яростная забота которого о бедном и диком мужике привела к его иконоборчеству. Наши встречи происходили почти всегда в гостиной на улице Мадам. Но однажды мы смотрели вместе «Принца Гамбургского», потом он подвез меня до дома на своей машине и сказал о Жераре Филиппе с резкостью, которая выдавала в нем, таком любезном и галантном, средиземноморского мачо: «Вряд ли в нем есть что-то выдающееся, ни в душе, ни, боюсь, гораздо ниже».
Летом 1958 года, когда я сопровождал в качестве гида по Греции своих друзей, которые там снимали короткометражный фильм, я заметил Камю на яхте Галлимаров (она была приобретена в основном на средства от публикации «Доктора Живаго», перевод которого был нам так скупо оплачен). Загорелый, улыбающийся, Камю был в своей стихии, далеко от Парижа, на подступах к Коринфскому каналу. Он ненадолго оказался в той местности, которую называл своим «царством», между двух изгнаний, уже ставших привычными, от которых его так внезапно избавит несчастный случай.
Всего дважды я виделся с ним наедине: у Галлимаров, где я с трудом припарковал свою машину и привратник напомнил мне с досадой, что эти два места предусмотрены для Мальро и… Луи Арагона. Я был в полной готовности… В первый раз я отдал Камю четверть переведенного мной «Доктора Живаго», рассказал ему немного о своей жизни в Москве и при каких обстоятельствах я долго просидел в гостях у Пастернака. Во второй раз после чтения еще не изданного романа он сказал мне: «Видите, не стоит разочаровываться в человеке. Подобный роман возможен и после 40 лет коммунизма». Я заметил, что Пастернак был уже зрелым человеком и известным поэтом еще до революции. «Не имеет значения, — сказал он мне. — Если не он, то другой такой человек, родившийся после революции, появился бы в один прекрасный день». Именно о Камю я думал, еще ошарашенный последними месяцами моей жизни в Алжире, когда я прочитал «Один день Ивана Денисовича» и был потрясен: наконец разоблачен тот мир лжи и страха, который приводил меня в немой ужас.
Я провел четыре последних месяца 1959 года в Париже, в генеральном штабе Национальной безопасности. Часть времени я был в столице, где я видел Камю в спокойной домашней обстановке, часто в компании Бриса Парена, часть — в доме моих родителей недалеко от Ножан-ле-Руа, еще я ездил в коммуну Шеврез кататься на лошадях. Поскольку Камю жаловался, что задыхается в Париже, я предложил ему поехать на конную прогулку. «Я не могу», — сказал он, показывая мне свою руку. — Это мой рабочий инструмент. Я не могу себе позволить еще одно падение, правда?» Он снова заговорил со мной тогда без видимой необходимости о тревоге, которая его охватывала в море. Он признался, что его мутило от первых сцен картины «Хиросима, любовь моя» и он вышел из зала через несколько минут. Этот Дон Жуан был не только сдержан, но и стыдлив до крайности. Я извинился, что не посмотрел его постановку «Бесов». «Если кто-то может без этого обойтись, так это вы, ведь вы читали оригинал и знаете мир, о котором написано». Последующие годы и события 1968-го, которые он не застал, докажут, что мир Бесов не ограничивается Россией XIX века. События, которые он не видел, но, может быть, предугадывал, подкрепили бы его тезисы «Человека бунтующего». Я задыхался от неимоверных заданий генерального штаба и попросил назначения в Алжир. Согласно приказу, я должен был отплыть 6 января 1960 года. Утром 4-го, как я сказал... Это неосуществившееся рандеву с Камю было началом диалога с его тенью, диалога, который так никогда и не кончился, и, если я написал три романа о разрушении нашего родного универсума, это для того, чтобы лучше выразить то, чего он не мог ни знать, ни сказать о нашей коммуне, обреченной на смерть. Странная дружба, всегда недосказанная и без малейшего письменного следа — ни одного автографа, ни одной фотографии. И тем не менее дружба на равных между признанным писателем и молодым человеком, который не понимал своего призвания и ограничивался накоплением впечатлений, не давая себе труда их даже записать.
Дружба тем более странная, что не всем его творчеством я безмерно восхищался, отнюдь нет. Лиризм «Брачного пира» меня не трогал. Чисто повествовательная часть «Постороннего» превосходна, но я был разочарован образом «недолюбленного и непонятого» убийцы и наивным и банальным судом над обществом и его институтами. «Чума», несмотря на лестную географическую локализацию и сильный эффект узнавания, была не столько романом, сколько скреплением дискурсов, более или менее распределенных между разными персонажами. Его драматические произведения были несколько утяжелены философскими тезисами, это проявлялось слишком прямо, но таков был порок времени. На самом деле я восхищаюсь безоговорочно только сборниками «Изнанка и лицо», «Изгнание и царство» и романом «Падение» — книгой, не имеющей равных во французской литературе, если не считать страшного «Племянника Рамо», впрочем, вдохновившего Достоевского, вероятного предка «Человека из подполья». «Человек бунтующий», над которым так издевались писаки из Temps Modernes, вызывает восхищение, как и «Злободневные заметки», своей неуемной жаждой честности и своим отказом от «деревянного» казенного языка и революционной мифологии. И, конечно, я высоко ценю «Первого Человека», этот потрясающий набросок в духе «сторонников Юга», который от нас долго скрывали и который нам наконец вернули.
Я никогда не говорил Камю ни слова о его произведениях. Я уважал этого безупречно честного человека, влюбленного в справедливость, стойко переносившего свое одиночество, но я знал, что он часто попадался в ловушки фальшивых ситуаций. Думаю, он догадывался о том, что мое уважение исключало любую лесть. Может быть, он был благодарен мне за то, что я никогда не менял своего отношения к нему. Эксплуататоры его посмертной славы отнюдь не отстаивали его, когда он стал добычей философов, в том смысле, как это слово употреблял Руссо. Может быть, мне он платил за мою немую преданность, молчаливой симпатией, которая до сих пор меня удивляет, но в которой я никогда не сомневался. Другого объяснения я не нахожу.
Луи Мартинес
Перевод с французского Екатерины Белавиной, 2009
Люди: Шатобриан Франсуа Рене де , Толстой Лев, Сартр Жан-Поль, Пастернак Борис, Мориак Франсуа, Мартинес Луи, Камю Альбер, Достоевский Федор, Вейль Симона, Бруни Лев Иванович, Белавина Екатеринаwww.kultpro.ru
Экзистенциальная и гуманистическая психология
Наш сайт был задуман в 2000 году как пространство, объединяющее студентов и специалистов: психологов, психотерапевтов, психиатров, педагогов, всех, кто интересуется экзистенциально-гуманистическим направлением в психологии. До сих пор hpsy.ru - единственное место в Сети (да и за ее пределами) где можно найти хоть и не исчерпывающую, но достаточно полную картину о жизни экзистенциального и гуманистического подхода в пространстве exUSSR, ознакомиться с публикациями и учебными программами, узнать о тренингах, семинарах и конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Томске и Биртшонасе и других городах России, ближнего и дальнего зарубежья.
Со временем наш проект рос, и в нем появились самостоятельные разделы, посвященные отдельным наиболее актуальным темам, такие как «Смысл жизни», «Одиночество», «Счастье» и «Психологическое тестирование он-лайн». В качестве отдельных разделов мы сделали страницы посвященные основоположникам экзистенциального и гуманистического направления психологии.
Как будет расти наш проект дальше, зависит в значительной степени от вас, мы открыты для любых предложений и пожеланий. Пишите, мы всегда будем признательны за конструктивные предложения и критику.
Вы также можете подписаться на рассылку новостей сайта, общаться с коллегами в сообществах экзистенциальных психологов в ЖЖ и на Facebook, или следовать за нами в Twitter.
Публикации
Мероприятия
- Долгосрочные программы обучения
- Конференции, симпозиумы
- Семинары, тренинги, мастер-классы
- Психотерапевтические группы
- Архив: 2001, 02, 03, 04, 05, 06, 07, 08, 09, 10, 11, 12, 13, 14, 15
- Мероприятия в городах: Архангельск, Астрахань, Бирштонас, Вена, Вентспилс, Вильнюс, Владивосток, Владимир, Волгоград, Воронеж, Донецк, Екатеринбург, Звенигород, Иваново, Иркутск, Казань, Каунас, Кемерово, Киев, Краснодар, Курган, Курск, Львов, Магнитогорск, Мариуполь, Минск, Могилев, Москва, Набережные Челны, Нижний Новгород, Новосибирск, Норильск, Одесса, Оренбург, Пермь, Пятигорск, Ржев, Рига, Ростов-на-Дону, Самара, Санкт-Петербург, Саратов, Севастополь, Силламяе, Симферополь, Смоленск, Сочи, Сургут, Таганрог, Таллин, Тамбов, Тольятти, Томск, Тюмень, Уфа, Харьков, Химки (Моск.обл.), Челябинск, Ялта, Ярославль
Планируйте поездки, заказывая билеты и бронируя гостиницы онлайн.
hpsy.ru
