Музей ЧерномырдинаВосток на картинах Верещагина. Туркестан. Картины верещагина самарканд
Верещагин. Туркестанская серия
«Туркестанская серия» была написана Василием Верещагиным в 1871-1873 гг. в Мюнхене по мотивам поездок художника в Среднюю Азию в 1867-1868 и 1869-1870 гг. В состав Туркестанской серии входит и небольшая подсерия «Варвары» («Героическая поэма»), которую Верещагин решил выделить и придать ей самостоятельное значение. Эта подсерия посвящена исключительно военным сюжетам.
В 1871 г. Верещагин переехал в Мюнхен и начал работать над картинами по восточным сюжетам. Через два года он завершил Туркестанскую серию, в которую вошло 13 картин, 81 этюд и 133 рисунка – в таком составе она была показана на первой персональной выставке Верещагина в Хрустальном дворце в Лондоне в 1873 г., а затем в 1874 г. в Петербурге и Москве.
Верещагин поставил обязательным условием приобретение коллекции в её полном составе. В 1874 году П. М. Третьяков купил Туркестанскую серию за 92 тысячи рублей серебром. Он открыл её для широкой публики сначала в помещении Московского общества любителей художеств, а затем, после пристройки новых залов, – у себя в галерее.
Туркестанская серия частично посвящена военным событиям периода присоединения к России среднеазиатских ханств, частично – среднеазиатскому быту, традициям и культуре местного населения. Как тематика, так и живописная техника были новы и необычны для своего времени и поначалу вызвали неоднозначную оценку современников. Многим художникам (в том числе Перову, Чистякову, а поначалу и Репину) Туркестанская серия казалась чужеродной в русском искусстве, но со временем возобладало мнение Крамского, что эта серия – блестящий успех новой русской школы и её безусловное достижение.
Богатый киргизский охотник с соколомВнутренний вид юрты богатого киргиза
Киргизские кибитки на реке Чу
Киргиз
Киргизы. Кочевники
Олень. В горах Алатау
Гора Алатау. Кочевники на дороге
Калмыцкий лама
Калмыцкая молельня
Ак-Кент. Развалины китайской кумирни
Садовая калитка в Чугучаке
Развалины театра в Чугучаке
Развалины в Чугучаке
Портрет девушки-бачи
Портрет мальчика-узбека
Дети племени солонов
Индиец
Афганец
Китаец
Портрет цыгана
Верблюд во дворе караван-сарая
Постоялый двор близ Ташкента
Узбекская женщина в Ташкенте
Старшина деревни Ходжагент
Улица в деревне Ходжагент
Ташкент. Хор дервишей. Просят милостыню
Дервиши в праздничных нарядах
Нищие в Самарканде
У дверей мечети
Мулла Рахим и мулла Керим по дороге на базар ссорятся
Мавзолей Гур-Эмир. Самарканд
Самарканд. Медресе Шир-дор на площади Регистан
Мавзолей Шах-и-Зинда в Самарканде
Самарканд
Евнух у дверей гарема
Уличный музыкант. Дутарист
Политики в опиумной лавке в Ташкенте
Продавцы посуды в Узбекистане
Бухарский солдат-сарбаз
Двери Тимура
Апофеоз войны
Высматривают
Представляют трофеи
Торжествуют
После удачи
После неудачи
Туркестанский солдат в зимней форме
Туркестанский офицер, когда похода не будет
Парламентёры. «Сдавайся!» – «Убирайся к чёрту!»
Смертельно раненый
Нападают врасплох
У крепостной стены. «Пусть войдут»
Главная улица в Самарканде с высоты цитадели ранним утром
В Туркестанский цикл также входила картина «Окружили – преследуют», сожжённая автором
s30556663155.mirtesen.ru
Верещагин – путешественник и воин
КавказТуркестанИндияБалканыПалестинаПо РоссииСША, Куба, ФилиппиныЯпония
Письмо В.В.Стасову от 15/27.07.1877 //Верещагин В. Избранные письма. – М., 1981Голованов В. Русский «американец» //Новое время. – 2006. - №27 Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами В.В.Верещагина. – М., 1991 Марков С. Походы Василия Верещагина Чернов А. В.Верещагин: Путешествие как созидание (к проблеме «ментальных карт» российского культурного сознания рубежа веков) //Живопись – язык всемирный. – Череповец, 2007 Обер-Аммергау //Верещагин В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990
Туркестан
Из путешествий по Средней Азии //Верещагин В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990 Верещагин В. Самарканд, 1868 год //Русская старина. – 1888. – т.59. – №9 Верещагин В. От Оренбурга до Ташкента: Отрывки //Звезда Востока. – 1990. – №3 Верещагин В. Китайская граница. Набег //Русская старина. – 1889. – т.64 Письмо В.В.Стасову от сер. марта 1874 //Верещагин В. Избранные письма. – М., 1981 Вамбери Г. Очерки жизни и нравов Востока. – СПб., 1877 Каразин Н. Листки из записной книжки художника-путешественника //Художественный журнал. – 1882. – №1, 4 Юмашева Ю. Эти картины не продаются //Взор: Культура как образ жизни. – 2001. – №5 Антонова З. Тема опиума в творчестве В.В.Верещагина //Н.В.Верещагин и проблемы социально-экономического и культурного развития России конца XIX – начала ХХ века. – Череповец, 2009 Прищепова В. Традиционная культура населения Центральной Азии конца XIX века в творчестве В.В.Верещагина: (по коллекции Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого – «Кунсткамеры» Российской Академии наук) //В.В.Верещагин. Мир. Семья. Война. – Череповец, 2004 Музыка Мусоргский М. Забытый (баллада) / сл. Голенищева-Кутузова //Аудиопособие по музыкальной литературе для учебных заведений. 6 класс. – Диск №5. – М., 2005 Картины и рисунки Верещагина
Старшина деревни Ходжагент //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивПостоялый двор близ города Ташкента 1867 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивГолова казаха в войлочной шляпе 1867 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивСтарая крепость по дороге из Чимкента в Ташкент 1867 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивУзбек в чалме 1867 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивИндиец-мусульманин в чалме 1867 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивПортрет мужчины в белой чалме 1867 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивМальчик-узбек 1867-1868 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивАфганец 1867-1868 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивКазах в национальном головном уборе 1867-1868 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивКазах в меховой шапке 1867-1868 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивЛюлли (цыган) 1867-1868 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивКазашка 1867-1868 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивМальчик-персианин, раб 1867-1868 //Василий Васильевич Верещагин. 1842-1904. – М., 1955
архивВерблюд. Этюд. 1867-1870
архивЭтюд
архивПосле неудачи. Побежденные 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивУлица в деревне Ходжагент 1868 Рис. //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
Опиумоеды 1868 //Василий Васильевич Верещагин: Альбом репродукций. – М., 1954
архивВо дворе дома Верещагина в деревне Ходжагенте 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивВход в зиндан в Самарканде 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивМулла 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивЛестница в Шах-и-Зинда с виднеющимися куполами мавзолеев Амир-заде и Ширин-Бек-Ака в Самарканде 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивБача и его поклонники 1868 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивКашгарец из Яркенда. Этюд 1868 //Василий Васильевич Верещагин. – М., 1974. – (Русские художники)
архивКалмыцкий лама 1869 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивРазвалины театра в Чугучаке 1869-1870 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивАраб на верблюде 1869-1870 //Veresh.ru
Калмыцкая молельня 1869-1870 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивМедресе Шир-Дор на площади Регистан в Самарканде 1869-1870 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивПерекочевка киргизов 1869-1870 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивВ горах Алатау 1869-1870 //Василий Васильевич Верещагин: Альбом репродукций. – М., 1954
архивКочевая дорога в горах Алатау 1869-1870 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивВерблюд во дворе караван-сарая 1869-1870 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивРазвалины китайской кумирни 1869-1870 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивНищие в Самарканде 1869-1870 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивМавзолей Гур-Эмир 1869-1870 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивМальчик солон 1869-1870 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивАфганец 1869-1870 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивВнутренность юрты богатого киргиза 1869-1870 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивКитаянка 1869-1870 Рис. //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивКитайский домик 1869-1870 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивКитайский чиновник племени сибо 1869-1870 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивКокандский солдат-узбек 1869-1870 рис. //Лебедев А., Солодовников А. В.В.Верещагин. – М., 1988
архивНаряд киргизки невесты с головным убором, закрывающим лицо 1869-1870 рис. //Лебедев А., Солодовников А. В.В.Верещагин. – М., 1988
архивВорота в Чугучаке 1869-1870 рис. //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
Озеро Иссык-Куль вечером 1869-1870 //Кудря А. Верещагин. – М., 2010. – (ЖЗЛ)
архивДети племени солонов 1869-1870 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивКиргизские кибитки на реке Чу 1869-1870 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивРазвалины в Чугучаке //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивУлица среднеазиатского города конец 1860-х годов //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивОзеро в горах конец 1860-х годов //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивВ Чугучаке конец 1860-х годов //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивГлавная улица в Самарканде с высоты цитадели, ранним утром 1869-1870 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивДервиши в праздничных нарядах. Ташкент 1870 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивПолитики в опиумной лавочке 1870 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивХор дервишей, просящих милостыню. Ташкент 1870 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивУличный музыкант. Дутарист 1870 //veresh.ru
архивПерсиянин //Верещагин В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990
архивРежущийся (Добровольный мученик) //Верещагин В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990
архивМолодой имам, убитый //Верещагин В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990
архивС гор на долины нач. 1870-х годов //Лебедев А., Солодовников А. Василий Васильевич Верещагин. – Л., 1987
архивЗабытый. Не сохранилась 1871 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивАпофеоз войны («Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим») 1871 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивБогатый киргизский охотник с соколом 1871 с.4 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивУ крепостной стены. «Пусть войдут» 1871 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивУ крепостной стены. «Вошли» 1871 //Василий Васильевич Верещагин. – М., 1965
архивНападают врасплох 1871 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивДвери Тимура (Тамерлана) 1872 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивТоржествуют 1872 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивПредставляют трофеи 1872 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивПродажа ребенка-невольника 1872 //Кудря А. Верещагин. – М., 2010. – (ЖЗЛ)
архив«Окружили – преследуют…» . Не сохранилась 1872 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивСмертельно раненный 1873 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивВысматривают 1873 //Брук Я. Василий Верещагин. – М., 2004. – (Художник в Третьяковской галерее)
архивИндиец 1873 //Завадская Е. Василий Васильевич Верещагин. – М., 1986
архивУзбек – продавец посуды 1873 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивУ дверей мечети 1873 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивБухарский солдат (сарбаз) 1873 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивУзбекская женщина в Ташкенте 1873 //Лебедев А., Солодовников А. Василий Васильевич Верещагин. – Л., 1987
архивКитаец 1873 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивКалмыцкий лама 1873 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивТуркестанский офицер, когда похода не будет 1873 //Василий Верещагин. – М., 2000
архивСамаркандский зиндан (подземная тюрьма) 1873 //Лебедев А., Солодовников А. Василий Васильевич Верещагин. – Л., 1987
архивУ гробницы святого 1873 //Демин Л. С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивКокандский солдат 1873 //Василий Васильевич Верещагин. 1842-1904. – М., 1955
архивПарламентарии. – Сдавайся! 1873 //Верещагины: «России славу умножая…». – СПб., 2008
архивУ гробницы святого – благодарят всевышнего 1873 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивТуркестанский солдат в зимней форме //veresh.ru
архивМулла Керим и мулла Рахим по дороге на базар ссорятся //veresh.ru
архивСамарканд //veresh.ru
архивБогатый казах в тюбетейке 1876 //Лебедев А. Верещагин. – М., 1958
архивЕвнух у дверей гарема 1888 //veresh.ru
архивМавзолей Шах-и-Зинда в Самарканде 1889 //Верещагин. – М., 2002. – (Мир шедевров. Сто мировых имен в искусстве)
архивПобеда. После удачи 1889 //Демин Л С мольбертом по земному шару: Мир глазами Верещагина. – М., 1991
архивwww.booksite.ru
Верещагин. Туркестанская серия: mil_history
К вчерашней годовщине гибели художника представляю то, что мне удалось найти в сети.«Туркестанская серия» была написана Василием Верещагиным в 1871-1873 гг. в Мюнхене по мотивам поездок художника в Среднюю Азию в 1867-1868 и 1869-1870 гг. В состав Туркестанской серии входит и небольшая подсерия «Варвары» («Героическая поэма»), которую Верещагин решил выделить и придать ей самостоятельное значение. Эта подсерия посвящена исключительно военным сюжетам.
В 1867 г. К.П. Кауфман, генерал-губернатор Туркестана и командующий русскими войсками в Средней Азии, пригласил художника к себе на службу – тот должен был состоять при генерале в чине прапорщика. В августе 1867 г. Верещагин отправился в Ташкент и Самарканд. Он участвовал в обороне осаждённого Самарканда, был ранен и получил Орден Святого Георгия 4-го класса «В воздаяние за отличие, оказанное во время обороны цитадели г. Самарканда, с 2 по 8 Июня 1868 года». В конце 1868 г. художник приехал в Петербург, оттуда в Париж, а затем снова в Петербург. В 1869 г. он при содействии Кауфмана организовал в столице «Туркестанскую выставку». После окончания выставки Верещагин снова отправился в Туркестан, на этот раз через Сибирь.
В 1871 г. Верещагин переехал в Мюнхен и начал работать над картинами по восточным сюжетам. Через два года он завершил Туркестанскую серию, в которую вошло 13 картин, 81 этюд и 133 рисунка – в таком составе она была показана на первой персональной выставке Верещагина в Хрустальном дворце в Лондоне в 1873 г., а затем в 1874 г. в Петербурге и Москве.
Верещагин поставил обязательным условием приобретение коллекции в её полном составе. В 1874 году П. М. Третьяков купил Туркестанскую серию за 92 тысячи рублей серебром. Он открыл её для широкой публики сначала в помещении Московского общества любителей художеств, а затем, после пристройки новых залов, – у себя в галерее.
Туркестанская серия частично посвящена военным событиям периода присоединения к России среднеазиатских ханств, частично – среднеазиатскому быту, традициям и культуре местного населения. Как тематика, так и живописная техника были новы и необычны для своего времени и поначалу вызвали неоднозначную оценку современников. Многим художникам (в том числе Перову, Чистякову, а поначалу и Репину) Туркестанская серия казалась чужеродной в русском искусстве, но со временем возобладало мнение Крамского, что эта серия – блестящий успех новой русской школы и её безусловное достижение.
Богатый киргизский охотник с соколом
Внутренний вид юрты богатого киргиза
Киргизские кибитки на реке Чу
Киргиз
Киргизы. Кочевники
Олень. В горах Алатау
Гора Алатау. Кочевники на дороге
Калмыцкий лама
Калмыцкая молельня
Ак-Кент. Развалины китайской кумирни
Садовая калитка в Чугучаке
Развалины театра в Чугучаке
Развалины в Чугучаке
Портрет девушки-бачи
Портрет мальчика-узбека
Дети племени солонов
Индиец
Афганец
Китаец
Портрет цыгана
Верблюд во дворе караван-сарая
Постоялый двор близ Ташкента
Узбекская женщина в Ташкенте
Старшина деревни Ходжагент
Улица в деревне Ходжагент
Ташкент. Хор дервишей. Просят милостыню
Дервиши в праздничных нарядах
Нищие в Самарканде
У дверей мечети
Мулла Рахим и мулла Керим по дороге на базар ссорятся
Мавзолей Гур-Эмир. Самарканд
Самарканд. Медресе Шир-дор на площади Регистан
Мавзолей Шах-и-Зинда в Самарканде
Самарканд
Евнух у дверей гарема
Уличный музыкант. Дутарист
Политики в опиумной лавке в Ташкенте
Продавцы посуды в Узбекистане
Бухарский солдат-сарбаз
Двери Тимура
Апофеоз войны
Высматривают
Представляют трофеи
Торжествуют
После удачи
После неудачи
Туркестанский солдат в зимней форме
Туркестанский офицер, когда похода не будет
Парламентёры. «Сдавайся!» – «Убирайся к чёрту!»
Смертельно раненый
Нападают врасплох
У крепостной стены. «Пусть войдут»
Главная улица в Самарканде с высоты цитадели ранним утром
В Туркестанский цикл также входила картина «Окружили – преследуют», сожжённая автором
mil-history.livejournal.com
Василий Верещагин — вдохновленный ужасом войны
«Какую бы войну кто бы ни развязывал, она в любом случае — тупое желание владеть миром и его ресурсами» — В. Верещагин
Со времен Петра I и до наших времен в русской живописи сформировывался условный список из «100 самых великих русских художников». Конечно же эти цифры существенно занижены, и как мне кажется, настоящий список великих русских художников не так мелковат, и уж точно превышает эту магически выверенную сотню. Но, видимо, так уж повелось у настоящих ценителей и псевдолюбителей искусства, что непременно должен быть некий список, в который одни с учетом своей популярности попадают, а другие остаются за чертой этой безмерно-громадной «великости» (уж простите за тавтологию).
Справедливости ради, нужно понимать, что великими почти всегда становились исключительно самые «популярные». То есть не те, которые довольствуются вздохами восторженной публики — «я в восхищении!», «лепота!», «прелестно, прелестно!», и не те, кого узнают на улице, и даже не те, кто собирает толпы зевак на перво-второсортных выставках, а исключительно те художники, за творчество которых пылкие коллекционеры готовы друг друга порвать на части. Именно здесь, на этом этапе начинается популярность художника. Только тогда происходит трансформация безымянного и талантливого художника в «великие».
Говоря о великих русских художниках, вспоминаются самые яркие — Айвазовский, Репин, Серов, Шишкин, Малевич, Васнецов, Верещагин и другие не менее влиятельные и великие… Творчество каждого из них неоценимо и велико.
Но если измерять «величие», разбивая на множество составляющих, то «среди миров, в мерцании светил одной Звезды я повторяю имя…» — Василий Васильевич Верещагин — «самое одно время популярное во всём русском искусстве лицо – не только в России, но во всём мире, заставившее волноваться и горячиться до одурения не только Петербург и Москву, но и Берлин, Париж, Лондон и Америку» (А. Бенуа)
«Верещагин не просто только художник, а нечто большее», — записал Крамской после первого знакомства с его живописью и спустя несколько лет вновь заметил: «Несмотря на интерес его картинных собраний, сам автор во сто раз интереснее и поучительнее».
В литературе этим баталистом был Толстой (в «Войне и мире»), а в живописи — Верещагин. Нет, были и другие известные и великие — Рубо, Греков, Виллевальде, Каразин, но именно с приходом в живопись пацифиста Василия Верещагина, мир войны на полотнах перестает быть ярко розовой игрой, войнушкой, в которую во всю резвились лощено-глянцевые солдатики.
Из воспоминаний русского художника-искусствоведа Александра Бенуа:
«До Верещагина все батальные картины, какие только можно было видеть у нас во дворцах, на выставках, в сущности, изображали шикарные парады и манёвры, среди которых мчался на великолепном коне фельдмаршал со свитой. Здесь и там на этих картинах, в очень умеренном количестве и непременно в красивых позах, были разбросаны pro forma несколько чистеньких убитых. Самая природа, окружавшая эти сцены, была причёсана и приглажена так, как в действительности этого не могло быть даже в самые тихие и спокойные дни, и при этом ещё все такие картины и картинищи были всегда исполнены в той сладенькой манере, которую занесли к нам во времена Николая Первого Ладюрнер, Зауервейд и некоторое время проживавший у нас Раффе. Эту розовую манеру с успехом сумели перенять все наши доморощенные баталисты (Тимм, Коцебу, Филиппов, Грузинский, Виллевальде и др.), написавшие бесчисленные, очень вылощенные, очень вкусненькие и убийственно однообразные баталии.
Все так были приучены к изображениям войны исключительно в виде занятного, приглаженного и розового праздника, какой-то весёлой с приключениями потехи, что никому и в голову не приходило, что на самом деле дело выглядит не так. Толстой в своём «Севастополе» и в «Войне и мире» разрушил эти иллюзии, а Верещагин повторил затем в живописи то, что было сделано Толстым в литературе.
Естественно, что когда вместо чистоплотных картинок Виллевальде русская публика увидала картины Верещагина, вдруг так просто, цинично разоблачившего войну и показавшего её грязным, отвратительным, мрачным и колоссальным злодейством, то завопила на все лады и принялась всеми силами ненавидеть и любить такого смельчака…»
«Апофеоз войны», 1871 г.Современникам Верещагин известен по «Апофеозу войны» (1871). Самый известный шедевр художника покоится в стенах Третьяковской галереи. Известно и примечание к картине, оставленное художником на раме — «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим».
Сила этой картины была такова, что один прусский генерал советовал императору Александру II «приказать сжечь все военные картины художника, как имеющие самое пагубное влияние». И в течение тридцати с лишним лет государственные музеи России не приобрели ни одного полотна этого «скандального» художника.
В деталях прорисованный ужас войны, символизирующий смерть и опустошение, вопреки завещаниям мастера навсегда останется лишь гениальным полотном великого художника-пацифиста. Сама идея прозрачна, но не услышана. А сколько бы войн можно было предотвратить через искусство, через полотна только одного Верещагина. Но сильных мира сего, современных завоевателей, нанизывающих свое представление мира без войны в Третьяковке не встретишь.
«Одни распространяют идею мира своим увлекательным словом, другие выставляют в ее защиту разные аргументы — религиозные, политические, экономические, а я проповедую то же посредством красок», — говорил этот суровый, мужественный и бесстрашный человек.
История «Апофеоза»
Изначально полотно называлось «Торжество Тамерлана». Замысел был связан с Тамерланом, войска которого оставляли за собой такие пирамиды черепов, однако картина не носит конкретно-исторический характер.
Согласно истории, однажды к Тамерлану обратились женщины Багдада и Дамаска, которые жаловались на своих мужей, погрязших в грехах и разврате. Тогда он приказал каждому воину из своей 200-тысячной армии принести по отрубленной голове мужей-развратников. После того, как приказ был исполнен, было выложено семь пирамид из голов.
По другой версии, картина была создана Верещагиным под впечатлением рассказа о том, как правитель Кашгара Валихан-торе казнил европейского путешественника и приказал положить его голову на вершину пирамиды, сложенной из черепов других казненных людей.
В 1867 году Верещагин уехал в Туркестан, где он состоял прапорщиком при генерал-губернаторе К. П. Кауфмане. Россия тогда покоряла эти земли, и Верещагин насмотрелся на смерть и трупы, вызвавшие у него сострадание и человеколюбие. Здесь и появилась известная «Туркестанская серия», где художник-баталист изобразил не только боевые действия, но также природу и сцены быта Средней Азии. А после поездки в Западный Китай в 1869 году, где войска богдыхана безжалостно усмиряли восстание местных дунган и уйгуров, и появилась картина «Апофеоз войны».
Вдохновленный ужасом войны
Своими полотнами художник нисколько не восхищался. Его работы трагичны тем, что в них рассказано, но не тем, как это рассказано. С жаждой ученого, исследователя, историка, военного репортера и только потом уже художника он проникал в самое сердце военных действий. Был не просто наблюдателем, а участником сражений, являясь собой мужественным примером того, каким должен быть настоящий военный репортер — баталист:
«Выполнить цель, которою я задался, а именно: дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом – иначе картины мои будут «не то».
«Смертельно раненный» 1873. На раме авторские тексты — вверху: «Ой убили, братцы! … убили … ой смерть моя пришла!…»Свое боевое крещение, Верещагин получил в 25 лет, в Самарканде.
В 1867 году с радостью принял приглашение Туркестанского генерал-губернатора генерала К. П. Кауфмана состоять при нём художником. Приехав в Самарканд после взятия его русскими войсками 2 мая 1868 года, Верещагин выдержал с горстью русских солдат тяжёлую осаду этого города восставшими местными жителями. Выдающаяся роль Верещагина в этой обороне доставила ему орден Святого Георгия 4-го класса (14 августа 1868 года), который он с гордостью носил, хотя вообще отрицал всякие награды:
«Во время восьмидневной осады Самаркандской цитадели скопищами Бухарцев, прапорщик Верещагин мужественным примером ободрял гарнизон. Когда 3-го Июня неприятель в огромных массах приблизился к воротам и кинувшись на орудия успел уже занять все сакли, прапорщик Верещагин, несмотря на град камней и убийственный ружейный огонь, с ружьём в руках бросился и своим геройским примером увлёк храбрых защитников цитадели.»
У крепостной стены. «Пусть войдут». 1871, Государственный Русский музей, С.-Петербург
«После неудачи» 1868, Государственный Русский музей, С.-ПетербургИз Самарканда художник вернулся в подавленных настроениях. Подостывшая доблесть и проявленный героизм уступила место разочарованию и опустошенности. С этих пор, с осады Самаркандской цитадели представления о жизни и смерти, о войне и мире становятся всепоглощающим смыслом большинства работ художника, прожженных «глубоким чувством историка и судьи человечества». Отныне ему есть что сказать, вот только бы услышали.
Но слышать не хотели. Видеть — видели, а услышать не хотели. Несмотря на мировое признание и популярность, в России к художнику относились прохладно, а после одной из выставок в Петербурге обвинили в антипатриотизме и сочувствии к врагу. Многие картины вызвали неудовольствие в верхах. Так, президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович велел заменить вызывающие подписи к картинам. А император Александр II, обозрев выставку, с грустью сказал: «Все это верно, все это так было», – но автора видеть не пожелал. Великий князь Александр Александрович, — будущий император-миротворец Александр III, — так выразил своё мнение о художнике:
«Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек.»
Однако это не помешало через месяц Императорской академии художеств присвоить Верещагину звание профессора, от которого Верещагин отказался.
Верещагина не страшила неприязнь двора. Своему другу Стасову он писал: «Все это… показывает, что я стою на здравой, нелицемерной дороге, которая поймется и оценится в России».
В 1871 году Верещагин переезжает в Мюнхен. В своих желаниях рассказать миру о настоящих ужасах войны, он не встречал преград. Его с овациями приветствуют в Берлине, в Хрустальном дворце Лондона, в Париже и других городах Европы. Выставленные полотна, подчеркивающие нелепость и преступность войны вызвали настоящую бурю обсуждений, всколыхнув общественное мнение.
О его популярности можно судить из цифр: его выставку в Петербурге в 1880 г. посетили 240 тыс. человек (за 40 дней), в Берлине – 140 тыс. человек (за 65 дней), в Вене – 110 тыс. (за 28 дней). Такая слава не снилась многим поп-звездам современности.
После удачи. 1868, Государственный Русский музей, С.-ПетербургЗатем Верещагин почти два года живёт в Индии, выезжая также в Тибет. Весной 1876 года художник возвращается в Париж.
Узнав весной 1877 года о начале русско-турецкой войны, он тотчас же отправляется в действующую армию, участвует в некоторых сражениях.
В июне этого же года он получает тяжёлое ранение: Верещагин попросился в качестве наблюдателя на борт миноносца «Шутка», устанавливавшего мины на Дунае. Во время атаки на турецкий пароход, их обстреляли турки и шальная пуля пробила насквозь бедро.
«В ожидании того, что вот-вот мы сейчас пойдем ко дну, я стоял, поставив одну ногу на борт; слышу сильный треск подо мною и удар по бедру, да какой удар! — точно обухом.
Ранение оказалось серьёзным, из-за неправильного лечения началось воспаление, появились первые признаки гангрены. Пришлось сделать операцию по вскрытию раны, после чего он быстро пошёл на поправку.
Ночной привал великой армии. 1896-1897, Государственный Исторический музей, Москва
Нападают врасплох. 1871, Государственная Третьяковская галерея, МоскваПоследнияя война и смерть В. В. Верещагина
С 1882 по 1903 гг. Верещагин много путешествует: Индия, Сирия, Палестина, Пинега, Северная Двина, Соловки, Крым, Филиппины, США, Куба, Япония, продолжая творить, создавать, удивлять.
И снова человечество его не слышит. На очереди ещё одно кровопролитие. Русско-японская война — третья и последняя по счету в его жизни. Подтянутый, стройный, но уже во всю поседевший дедушка снова отправляется на фронт. Жить художнику останется считанные дни…
В.В. Верещагин в Порт-Артуре (справа от В.В. Верещагина – главнокомандующий А.Н. Куропаткин)До нас о последнем дне Василия Верещагина дошли воспоминания журналиста и по совместительству художника Кравченко Н.И. :
«К Пасхе я из Мукдена собрался в Артур. Ехал довольно долго, что-то около сорока часов, и когда приехал туда, то уже там оказался поезд великого князя Бориса Владимировича, который, уезжая, я видел еще в Мукдене. Нас, очевидно, перегнали ночью. Василий Васильевич в этом поезде приехал из России, и в нем же жил, когда поезд стоял в Мукдене.
В Артуре мне сказали, что «приехал Верещагин». Потом, говорят, он часто бывал у адмирала Макарова на «Петропавловске» как старый хороший знакомый, как боевой товарищ.
В последний раз я видел Василия Васильевича 30 марта. Сидя в ресторане «Саратов», я завтракал и через стекла глядел на улицу…
– Господа, Верещагин идет! – крикнул кто-то.
И почти моментально все глаза устремились на стройную, легкую фигуру В. В., в синей пиджачной паре, быстрыми шагами проходившую мимо. Его красивая белая борода под лучами горячего солнца отливала серебром. На голове была барашковая шапка.
Он прошел прямо к почтовому ящику; видно было, как он опустил туда большой пакет, заглянул в отверстие и потом таким же мерным, спокойным шагом пошел назад к станции.»
Как оказалось — это было одно из писем художника императору Николаю II. Но об этом стало известно гораздо позже. Верещагин в своих письмах больше всего боится, как бы царь не вздумал «смиловаться» над Японией и не заключил бы с ней мира, «не наказавши ее полностью». Привести Японию к «смирению», смыть нанесенное ею «оскорбление царю» – этого требует, по его мнению, русский престиж в Азии. Он засыпает царя советами о немедленной постройке крейсеров, мостов, присылке в Порт-Артур дальнобойных пушек, отправке войск к границам Индии и т.д. и т.п. Как реагировал царь на военные советы своего штатского корреспондента, неизвестно: на сохранившихся подлинниках писем нет никаких помет. По мнению историков из этих писем совершенно точно прослеживался отнюдь не пацифистские настроения постаревшего художника-патриота, а скорее призыв царя к жесткости и непоколебимости.
Воспоминания Великого Князя Кирилла Владимировича:
Адмирал Степан Осипович Макаров«Пасмурное утро 31 марта. Ночью погиб в неравной борьбе наш миноносец «Страшный». Эту печальную весть нам передал вернувшийся «Баян», которому под сильным огнем удалось спасти из команды «Страшного» всего только пятерых. Макаров не мог примириться с мыслью, что там, на месте гибели «Страшного», могло остаться еще нисколько человек из команды миноносца, беспомощно боровшихся со смертью. Он хотел лично убедиться, надеясь хоть с боем, но спасти своих … и «Баяну» было приказано идти вперед, чтобы указать место гибели «Страшного». Наша эскадра стала выходить из гавани, и «Петропавловск», на который я перешел со штабом адмирала Макарова с «Дианы», уже около 7 час. утра вышел на внешний рейд; остальные броненосцы несколько задержались на внутреннем рейде.
Весь штаб адмирала находился на мостике.
Вскоре «Баян» сигнализировал, что заметил неприятеля, который, немного спустя, открыл огонь по «Баяну».
Адмирал Макаров решил идти вперед, и наш отряд стал отвечать на огонь неприятеля. При нашем приближении японцы повернули и стали быстро удаляться. Немного спустя на горизонте показалась другая неприятельская эскадра. Увидя перед собою значительно превосходные силы противника, адмирал Макаров решил повернуть назад, чтобы быть ближе к береговым батареям. Мы повернули и пошли большим ходом к Артуру. Неприятель остановился в какой-то нерешительности. Находясь уже под защитой береговых батарей, «Петропавловск» уменьшил ход, и команда была отпущена обедать; офицеры стали понемногу расходиться. На мостике остались: адмирал Макаров, командир «Петропавловска» капитан 1 ранга Яковлев, контр-адмирал Моллас, лейтенант Вульф, художник Верещагин и я.
Я стоял с Верещагиным па правой стороне мостика. Верещагин делал наброски с японской эскадры и, рассказывая о своем участии во многих кампаниях, с большой уверенностью говорил, что глубоко убежден, что, где находится он, там ничего не может случиться.
Вдруг раздался неимоверный силы взрыв… Броненосец содрогнулся, и страшной силы струя горячего, удушливого газа обожгла мне лицо. Воздух наполнился тяжелым, едким запахом, как мне показалось – запахом нашего пороха. Увидя, что броненосец быстро кренится на правый борт, я мигом перебежал на левую сторону… По дороге мне пришлось перескочить через труп адмирала Молласа, который лежал с окровавленной головой рядом с трупами двух сигнальщиков. Перепрыгнув через поручни, я вскочил на носовую 12″ башню. Я ясно видел и сознавал, что произошел взрыв наших погребов, что броненосец гибнет… Весь правый борт уже был в бурунах, вода огромной волной с шумом заливала броненосец… и «Петропавловск», с движением вперед, быстро погружался носом в морскую пучину.
В первый момент у меня было стремление спрыгнуть с башни на палубу, но, сознавая, что так могу сломать себе ноги, я быстро опустился на руках, держась за верхнюю кромку башни, и бросился в воду…»
В тот день двоюродного брата Николая II князя Кирилла и еще около 80 человек удалось спасти. Остальные — более 650 человек до сих пор считаются пропавшими без вести.
Гибель «Петропавловска» крайне отрицательно повлияла на боевую деятельность Тихоокеанской эскадры. Эта трагедия потрясла не только Россию, но и весь мир. Ведь вместе с гибелью талантливого руководителя и организатора обороны Порт-Артура вице-адмирала С. О. Макарова, также погиб и один из величайших художников Российской империи, непреклонно воспевающий жизнь вне войны и мир во всем мире.
Офицеры и команда броненосца «Петропавловск» в июле 1904 годаФакты о Василии Верещагине
В Америке ему предлагали почётное гражданство и мечтали, что он станет родоначальником американской школы живописи.
∇
Со своей первой женой Верещагин предпринял восхождение в Гималаи. Они тогда поднялись очень высоко безо всякого оборудования, сопровождающие отстали, и молодой паре пришлось устраивать холодную ночёвку, они чуть не погибли. Англичане, кстати, очень испугались этого верещагинского путешествия. Они считали, что он как разведчик зарисовывает военные тропы. В газетах тогда писали, что Верещагин кистью прокладывает дорогу русских штыкам.
∇
Во Франции Верещагин познакомился с художником-баталистом Мейссонье. Тот рассказывал о работе над картиной «Наполеон в 1814 году». Художник, чтобы писать с натуры разбитую войной дорогу, покрыл специальную платформу слоем глины, несколько раз провез по ней бутафорскую пушку на колесах, подковой сделал следы лошадиных ног, посыпал все мукой и солью, чтобы создать впечатление блестящего снега. «А как вы решаете такие проблемы, мсье Верещагин?» – спросил он. «У меня нет таких проблем, – ответил Верещагин. – У нас в России в мирное время достаточно выехать на любую дорогу, и она окажется изрытой и непроезжей как после битвы».
Перед Москвой в ожидании депутации бояр. 1891-1892, Государственный Исторический музей, Москва∇
В быту Верещагин был тяжёлым человеком. Всё в доме было подчинено его расписанию. В 5-6 часов утра художник уже был в мастерской. Заходить туда никому не разрешалось — в приоткрытую дверь просовывали поднос с завтраком. Если тарелки звякали, он тут же срывался. У него была фантастическая работоспособность. Сплетничали, что у Верещагина в подвалах сидят рабы и рисуют за него.
∇
Он был идеалистом и в жизни, и в работе. Не врал сам и других за это критиковал. О картине Иванова «Явление Христа народу» Верещагин пишет: «Как можно писать Палестину, сидя в Италии, не видя этого солнца, отражения от земли этого марева? Все мы знаем, что Иоанн Креститель не мылся, не стригся, не чесал бороды 30 лет. А мы видим красавца с умытыми кудрями, с аристократическими пальчиками…»
∇
За излишнюю реалистичность, за то, что Верещагин изображал Иисуса Христа как исторического персонажа, наша Церковь запретила к ввозу в Россию серию его евангельских работ. А архиепископ Венский проклял художника и запретил жителям Вены ходить на его выставку. Но это только разожгло интерес. Когда Верещагин показывал эти картины в Америке, импресарио составил документы таким образом, что вся серия стала принадлежать ему. В 2007 г. одна из картин — «Стена плача» — была продана на аукционе за $ 3 млн 624 тыс.
∇
Недобросовестно составленный документ, по которому все права на редчайшие полотна Верещагина перешли к прощелыге импресарио, организовавшему его выставку в Америке до сих пор не оспорены его исторической Родиной!
Побежденные. Панихида. 1878-1879, Государственная Третьяковская галерея, Москва∇
На том броненосце должен был плыть художник Метелица. Он заболел. И Макаров, старый приятель по кадетскому корпусу, позвал в поход Верещагина. Подорвавшийся корабль за 2 минуты ушёл на дно.
∇
Останков художника нет, памятника на месте его гибели — тоже. По злой иронии судьбы могилы всех родственников Верещагина тоже исчезли под водой Рыбинского водохранилища, когда была принята программа затопления земель.
Наполеон и маршал Лористон («Мир во что бы то ни стало!»). 1899-1900, Государственный Исторический музей, Москва∇
Герой фильма «Белое солнце пустыни» Павел Верещагин в конце фильма ведёт баркас, который взрывается. Однако никаких сведений о том, получил ли таможенник такую фамилию от режиссёров и сценаристов фильма специально, или это просто совпадение, не имеется.
∇
Длительное время художник вынашивал замысел написать большой цикл картин, посвященных Отечественной войне 1812 года, для чего изучал архивные материалы, посещал места боев. «Цель у меня была одна, – писал он, – показать в картинах двенадцатого года великий национальный дух русского народа, его самоотверженность и героизм…». Так в память об этом событии на свет явились одни из самых известных полотен Верещагина: «Наполеон и маршал Лористон», «Перед Москвой в ожидании депутации бояр», «Наполеон I на Бородинских высотах» и др.
Наполеон I на Бородинских высотах. 1897, Государственный Исторический музей, Москва∇
Герой романа Драйзера «Гений» художник Юджин испытал сильное влияние Верещагина. «Во всей его дальнейшей жизни имя Верещагина продолжало служить огромным стимулом для его воображения. Если стоит быть художником, то только таким».
∇
В. В. Верещагин написал около двадцати книг: «Очерки путешествия в Гималаи», «На Северной Двине. По деревянным церквам», «Духоборы и молокане в Закавказье», «На войне в Азии и Европе», «Литератор», статьи «Реализм» и «О прогрессе в искусстве».
Богатый киргизский охотник с соколом. 1871, Государственная Третьяковская галерея, Москва∇
Узнав о гибели Верещагина, Санкт-Петербургские ведомости одни из первых опубликовали короткое обращение:
«Весь мир содрогнулся при вести о трагической гибели В. Верещагина, и друзья мира с сердечной болью говорят: „ушел в могилу один из самых горячих поборников идеи мира“. Макарова оплакивает вся Россия; Верещагина оплакивает весь мир».
∇
Одна из последних работ Верещагина:
Портрет японского священника, 1904 год«Я всю жизнь любил солнце и хотел писать солнце. И после того, как пришлось изведать войну и сказать о ней свое слово, я обрадовался, что вновь могу посвятить себя солнцу. Но фурия войны вновь и вновь преследует меня».
Рекомендуем также:
Нашли ошибку? Выделите ее и нажмите левый Ctrl+Enter.
moiarussia.ru
«Торжествуют»: картина в деталях
Что происходит на центральном полотне Туркестанской серии Верещагина
© Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 годаГосударственная Третьяковская галерея
Что происходит на центральном полотне Туркестанской серии Верещагина
В обширной Туркестанской серии Верещагина (около 250 работ) есть цикл «Варвары» — семь картин, в которых рассказывается история одного русского отряда, сражающегося против туркестанского ополчения. Сам Верещагин говорил, что цикл «может быть назван эпической поэмой, в которой картины заменяют главы». Центральная точка этого сюжета — картина «Торжествуют», на которой туркестанцы празднуют победу над русскими.
Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года © Государственная Третьяковская галерея
Мы видим оживленную площадь, где, несмотря на палящее солнце, толпится множество народа вперемешку со скотом и бродячими собаками («Вам каждую минуту угрожает опасность быть опрокинутым ослом или раздавленным верблюдом», — пишет Верещагин об улицах Самарканда). Площадь, изображенная на картине, — это Регистан, главное общественное пространство Самарканда, окруженное тремя медресе (мусульманскими высшими школами).
На переднем плане мы видим дервишей — монахов-бедняков, постоянных обитателей улиц туркестанских городов XIX века. В предисловии к каталогу первой выставки Туркестанской серии Александр Гейнс, приятель и сослуживец Верещагина, описывает их как бродячий хор людей «в конических высоких шапках и типичных длинных халатах, иногда сшитых из разноцветных кусков всевозможных материй. В руках у них длинные посохи и миски или баклаги, сделанные из темной тыквы. Бродя из города в город, они наберут много "коканов", двугривенных, а при случае распалят фанатизмом правоверные головы».
Дервиши. Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
Видно здесь и других жителей города: среднего достатка воинов на конях по правую сторону и вереницу торговцев на верблюдах по левую. Но лица их разобрать толком невозможно: все они как бы отвернулись от зрителя, взгляды устремлены вглубь картины.
Воины на конях. Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
Здесь, в самом центре композиции, мы видим небольшую фигуру муллы. Он громко и эмоционально обращается к толпе. На раме картины Верещагин написал сопроводительный текст: «Так повелевает Бог! Нет Бога, кроме Бога». Видимо, что-то в этом роде мулла проповедует собравшемуся народу.
Мулла проповедует. Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
Гейнс тоже вспоминает подобные выступления мулл на улицах: «Вдруг, вероятно припомнив что-то страшное, он метнется вперед, к самому носу слушающего его жирного торгаша, и не своим голосом закричит и завопит на весь базар. Не беспокойтесь; это только ловкий ораторский прием. Через несколько секунд он вернется на свое место и спокойно обводя слушателей глазами, будет продолжать свою проповедь тихим и расчитанным голосом».
После того, как русская армия захватила Самарканд и Верещагин перебрался туда вместе со штабом генерала Кауфмана, при котором состоял, у художника завязались дружеские отношения со старшим муллой медресе Шердор. Верещагин этим знакомством очень гордился и оттого особенно расстроился, когда мулла перестал здороваться с ним на улице, а через несколько дней стал одним из организаторов восстания против русских. Когда восстание было подавлено, приятеля Верещагина сбросили с одного из минаретов медресе Шердор — эти минареты видно на заднем плане картины.
Медресе Шердор. Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
Фасадные орнаменты медресе настолько скрупулезно выписаны, а яркие халаты зевак на переднем плане настолько красочны, что картина кажется почти радостной — и при этом от нее веет ужасом. Посмотрите, куда указывает палец муллы. Это двенадцать голов на шестах, возвышающиеся над толпой.
Головы убитых русских солдат. Василий Верещагин, «Торжествуют», около 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
В цикле «Варвары» художник разместил картины в особом порядке. Картину «Торжествуют» предваряет полотно «Представляют трофеи», изображающее эмира, который рассматривает отрезанные головы русских солдат.
Василий Верещагин, «Представляют трофеи», 1872 года, фрагмент © Государственная Третьяковская галерея
Верещагин не понаслышке знал о сохранившейся в Средней Азии традиции отрубания головы поверженному неприятелю (распространенность этого варварского обычая подтверждает и Гейнс).
Обыденность происходящего и спокойствие толпы усиливают зловещее впечатление от картины. Как верно подметил современник Верещагина Крамской, «он не ставил себе задачей выражение человеческого лица самого по себе, — он всегда предпочитал перенести выражение на всю фигуру, или, еще лучше, на много людей».
tretyakovgallery.bm.digital
Восток на картинах Верещагина. Туркестан. – Ярмарка Мастеров
Василий Васильевич Верещагин (1842-1904 г.г.) - живописец и литератор. А еще - военный, несмотря на то, что пробыл он на службе не более месяца после окончания морского кадетского корпуса.
Известен как баталист. Сюжеты для батальных картин брал только из действительности и писал их для протеста против ужасов войны.
Но в этой заметке я хочу показать "мирные" картины Верещагина. Некоторое время художник жил на Кавказе, в Туркистане, Индии, Болгарии, Палестине и Сирии. По этюдам, привезенным оттуда, писались коллекции его картин.Они очень реалистичны, картины - в основном не портретные, написаны как бы "на ходу". Как фотографии путешественника. Тем мне и интересны.
Вот немногие из них:
Туркестанская серия:
Главная улица в Самарканде с высоты цитадели ранним утром.
Мавзолей Гур-Эмир. Самарканд.
Верблюд во дворе караван-сарая.
Перекочевка киркизов.
Мулла Рахим и мулла Керим по дороге на базар ссорятся.
Калмыцкий лама.
Двери Тимура (Тамерлана).
Бухарский солдат (сарбаз).
Киргиз.
Богатый киргизский охотник с соколом.
Узбекская женщина в Ташкенте.
Портрет Бачи.
Узбек-продавец посуды.
Политики в опиумной лавочке. Ташкент.
Опиумоеды.
Самарканд. Медресе Шир-дор на площади Регистан
www.livemaster.ru
Глава седьмая САМАРКАНД. Верещагин
Глава седьмая
САМАРКАНД
Наступила весна, расцвела природа. Верещагин всё острее ощущал жажду перемен. Не слишком ли засиделся он в городе? Наконец в марте он получает предписание К. П. Кауфмана отправиться в Сырдарьинскую и Семиреченскую области для этнографических наблюдений. Впрочем, эта поездка должна была преследовать и иные, более серьезные цели: своего рода зондаж эффективности российской политики в подчиненных областях. «При этом поручаю Вам, — было сказано в предписании, — обратить особое внимание на то, каким значением пользуется местная русская администрация в среде населения и имеет ли имя русское то высокое нравственное влияние, какое оно должно иметь по своему положению в отношении цивилизации и правильного гражданского устройства края. И если не имеет, то выяснить личным наблюдением, от чего это происходит»[61].
Двадцать второго марта 1868 года Верещагин в сопровождении трех человек — переводчика, слуги из местных жителей и казака — выехал из Ташкента в направлении города Ходжент. В пути могло случиться всякое, и все четверо были вооружены. Документ, которым снабдил художника Кауфман, удостоверял его полномочия как личного представителя генерал-губернатора и предписывал местным властям оказывать ему всяческое содействие.
Уже в начале этой поездки Верещагин понял, что теперь ему помимо выполнения зарисовок в альбомах придется делать много других дел, к чему он был готов далеко не столь же хорошо. В населенной сартами[62] деревне Ходжакенте сын хозяина дома, где остановился художник, страдал от желтой лихорадки. Подобное заболевание в местных краях было весьма распространенным, и в походной аптечке, которой снабдили Верещагина перед отъездом из Ташкента, было лекарство от него. Юноша, страдавший от болезни четыре месяца, уже на следующий день после принятия порошка почувствовал себя намного лучше. Слава о русском лекаре мгновенно распространилась от дома к дому, и страдающие разными хворями, которых в селении оказалось немало, стали одолевать его просьбами о помощи. Пришлось вновь изображать лекаря, действуя по принципу «не навреди».
Что же касалось его главного занятия — зарисовок людей и построек, — то оно подобного успеха не имело. Люди подчас боялись, когда он брался за карандаш и хотел сделать чей-то портрет, спрашивали, не случится ли с ними от этого беды. Вероятно, художника многие из них видели впервые в жизни, и некоторые воспринимали его как колдуна. Дружелюбный вид молодого русского и небольшие подарки обычно помогали успокоить людей, но не всегда. Достаточно было кому-то пустить слух, что всех парней селения, которых изобразит на бумаге этот русский, заберут в армию, как люди начали старательно избегать общения с художником, а некоторые мальчишки в страхе даже стремглав убегали от него.
В пути случались ситуации, когда специальный уполномоченный генерал-губернатора не мог ограничиться простым наблюдением местных нравов. В одном из селений он увидел бежавшую по улице женщину, преследуемую несколькими всадниками. Вскоре ее догнали, заткнули кляпом рот, чтобы не кричала, и привязали арканом к седлу, вынудив бежать за лошадью, пока есть силы. Возмущенный варварской сценой художник посчитал, что надо вмешаться, и строго спросил: «Зачем вы мучаете эту женщину?» Ему ответили: «Это жена нашего друга. Она бежала из дома. А наш друг заплатил за нее триста коканов». По требованию Верещагина беглянку отпустили. Но он понимал, что изменить ее участь не в силах: стоит ему покинуть деревню, как она вновь попадет во власть немилого мужа — слишком еще сильны вековые жестокие традиции, такие порядки, когда человека можно купить или продать.
Пребывание в большом селении Бука поначалу складывалось вполне спокойно. Вспомнив о просьбе Н. А. Северцова, Верещагин начал собирать для него коллекцию скорпионов. Никто ему не мешал. Но вскоре он заметил: что-то менялось в настроении жителей. Те, кто еще вчера относился к их небольшому отряду если не дружественно, то вполне терпимо, сегодня бросали на них откровенно враждебные взгляды. И кто-то на улице уже прошипел вслед призыв к мести: «Газават». Причину растущей напряженности прояснило письмо, доставленное прискакавшим в деревню нарочным. В нем сообщалось, что бухарский эмир, находившийся в Самарканде, объявил русским «священную войну». В ответ войска Туркестанского военного округа приведены в боевую готовность и передовой отряд уже движется в сторону Самарканда. Вспоминая свои чувства в тот момент, Верещагин писал: «Война! И так близко от меня! В самой Центральной Азии! Мне захотелось поближе посмотреть тревогу сражений, и я немедленно покинул деревню, где рассчитывал пожить гораздо дольше»[63].
Желание увидеть войну заставило художника несколько скорректировать свой маршрут. На пути к селению Ура-Тюбе спутники предупредили начальника отряда, что здесь, в ущелье, где течет река Як-Су («Белая вода»), места опасные и часто бродят карака, то есть разбойники. Что ж, время и место для нападения вполне подходящие: ночь, луна освещает мрачные, уходящие к облакам скалы. Но надо было дать спутникам понять, что их начальник не из тех людей, кто при малейшей опасности празднует труса. Верещагин достает из кармана револьвер и говорит проводнику: «Успокойся, друг мой! Меня взять не так просто, и вот этим я перебью пять-шесть ваших карака».
Недалеко от Самарканда Верещагин присоединился к русскому отряду, в котором был купец Хлудов со своим караваном. Приближаясь к городу и достигнув цветущей, орошаемой каналами долине Зеравшана, они узнали, что битва за Самарканд была недолгой. Понесшие урон войска эмира отошли, дав русским солдатам возможность беспрепятственно войти в город. И вот уже видны следы недавнего боя — трупы бухарских солдат, мертвые лошади. «Я никогда не видел поле боя, — вспоминал эту мрачную картину художник, — и сердце мое облилось кровью»[64].
О том, почему генерал Кауфман решил идти на Самарканд при угрозе газавата со стороны бухарского эмира, написал участник этого похода и впоследствии видный военный деятель России А. Н. Куропаткин[65] в книге «Завоевание Туркмении»: «При таком положении дела неизбежность вооруженной борьбы с Бухарою стала очевидною. Предстояло решить, будет ли эта борьба с нашей стороны оборонительная или наступательная. Генерал Кауфман решил, что для оборонительной войны у нас недостаточно войск для прикрытия обширных границ от вторжения противника и для борьбы внутри наших пределов с бухарцами и восставшим населением… Напротив, быстрый и решительный удар, нанесенный бухарцам в центре их сосредоточения, обещал скоро затушить начинавшийся в мусульманском мире пожар»[66].
С волнением, вызванным мыслью, что совсем скоро он увидит один из древнейших городов мира, Верещагин обозревал Самарканд с холма Чапан-Ата: «Самарканд был тут, у моих ног, потопленный в зелени. Над этими садами и холмами возвышались громадные древние мечети. И я, приехав так издалека, готовился вступить в город, некогда столь великолепный, бывший столицею Тимура Хромого». В занятом русскими войсками городе Верещагин встретил и К. П. Кауфмана, и начальника его канцелярии А. К. Гейнса. Художнику выделили комнату в небольшом доме по соседству с помещением, в котором расположились генералы. Через двор от этих строений находился великолепнейший самаркандский дворец. Территория с древними, времен Тамерлана, постройками и современными домами, в которых расположился русский гарнизон, была обнесена высокой стеной со рвом под ней и представляла собой своего рода цитадель. Впрочем, крепостная стена в нескольких местах разрушилась, и в ней виднелись проломы. Так что крепость отнюдь не была неприступной для неприятеля, и это выяснилось довольно скоро.
Но пока всё было спокойно. В очерке, запечатлевшем события тех майских дней 1868 года, Верещагин писал, что каждый день он ездил из крепости в город, где проживало в основном местное население, осматривал базар и старые мечети, «между которыми уцелело еще немало чудных изразцов». Впечатления его ярки, необыкновенны: «Материала для изучения и рисования было столько, что буквально трудно было решиться, за что ранее приняться». И всё же он был разочарован, что картина сражения вновь ускользнула от него, и потому без раздумий присоединился к отряду генерала Н. Н. Головачева, выступившего для занятия близлежащей крепости Каты-Курган. «Я сделал с ним этот маленький поход, — вспоминал Верещагин, — в надежде увидеть хоть теперь битву вблизи, но кроме пыли, ничего не видел — крепость сдалась без боя…» Такой исход огорчил не только художника. Раздосадованы — правда, по иной причине — были и офицеры отряда. Верещагин мягко иронизировал: «Дело, которого так пламенно желал отряд, ускользнуло из рук, а с ним и награды, отличия, повышения — грустно!»
Не увидев битвы, художник всё же получил возможность стать свидетелем (и даже участником) военной дипломатии, когда в расположение русского отряда прибыли два посланника бухарского эмира, уполномоченные вести переговоры. Российскую сторону на них представлял генерал Гейнс, и он попросил Верещагина выступить в качестве его секретаря и всё тщательно записывать. Увы, реальных результатов переговоры не дали — прийти к соглашению о прекращении военных действий не удалось.
Между тем, узнав, что войско эмира выступило в направлении Зерабулакских высот, генерал Кауфман принял решение вывести большую часть своего отряда из Самарканда и там, на этих высотах, дать бухарцам бой. Однако Верещагин теперь предпочел остаться в городе вместе с небольшим, человек в пятьсот, гарнизоном. У него накопилось много работы: надо было писать старую мечеть «с остатками чудесных изразцов, когда-то ее покрывавших», да еще этюд весьма живописного афганца. К тому же он стал сомневаться в том, что скоро сможет наблюдать битву: «Так надоели песок, пыль и пыль, которую я видел везде вместо настоящих сражений».
Но спокойно поработать художнику не удалось. Случилось непредвиденное: как только основные части вместе с генералом Кауфманом покинули город, казавшийся вполне мирным, обстановка в нем начала быстро меняться. Поползли слухи о враждебности местного населения к русским, о готовящемся восстании и о том, что на помощь жителям Самарканда подходит вооруженное подкрепление. И вот уже майор Серов, из уральских казаков, которому К. П. Кауфман поручил перед своим уходом всю непростую работу с местными жителями, настойчиво уговаривает Верещагина не выходить более за крепостные стены: обстановка в городе тревожная, могут и убить, пропадете, мол, бесследно, и нельзя будет дознаться, кто убил. Не прошло и дня, как подтвердились слухи о подходе к городу большого отряда войск эмира. Рано утром, по воспоминаниям Верещагина, «и в бинокль, и без бинокля ясно было видно, что вся возвышенность Чапан-Ата, господствующая над городом, покрыта войсками, очевидно, довольно правильно вооруженными, так как блестели ружья, составленные в козлы. По фронту ездили конные начальники, рассылались гонцы…». Штурм самаркандской крепости, обороняемой небольшим гарнизоном, начался на следующий день и продлился более недели. И это время, проведенное в бесконечных сражениях, оказалось очень важным для всей дальнейшей жизни Василия Васильевича Верещагина.
Воспоминаниями о том, что довелось тогда пережить, художник поделился лишь 20 лет спустя, в очерке «Самарканд в 1868 году», опубликованном в журнале «Русская старина». К тому времени об этих событиях было написано уже немало, но в основном это были скупые отчеты, добросовестно излагавшие, как действовали нападавшие и как отбивался от их атак гарнизон крепости. На таком фоне очерк Верещагина стоит особняком: это живой, богатый реалистическими деталями рассказ очевидца, написанный в лучших традициях русской военной прозы.
Всю тяжесть положения Верещагин осознал уже в первое утро осады крепости, когда повстречал озабоченно крутившего ус майора Серова. Тот растерянно бормотал: «Вот так штука, вот так штука!» На вопрос художника: «Неужели так плохо?» — Серов ответил: «Пока еще ничего, но у нас 500 человек гарнизона, а у них, по моим сведениям, двадцать тысяч»[67]. Начало штурма застало Верещагина у Бухарских ворот крепости. Интенсивный обстрел со стороны противника уже привел к первым потерям. «Я, — описывал свои действия художник, — взял ружье от первого убитого около меня солдата, наполнил карманы патронами от убитых же и 8 дней оборонял крепость вместе со всеми военными товарищами и… не по какому-либо особенному геройству, а просто потому, что гарнизон наш был уж очень малочислен, так что даже все выздоравливающие из госпиталя, еще малосильные, были выведены на службу для увеличения числа штыков — тут здоровому человеку оставаться праздным грешно, немыслимо»[68].
Раненых, но способных держать оружие, упоминает Верещагин, привел из лазарета арестованный Кауфманом за дерзость полковник Н. Н. Назаров. Именно он, а не назначенный Кауфманом комендантом крепости майор Штемпель, из обрусевших немцев, стал душой обороны. Узнав о штурме, Назаров тут же решил, что он должен быть вместе с ее защитниками, явился на самое опасное место и постарался успокоить растерянных солдат, бежавших к нему со словами: «Врываются, ваше высокоблагородие, врываются!» Назаров спокойно ответил: «Не бойтесь, братцы, я с вами». И этой уверенностью в себе и в том, что ничего страшного не происходит и дружными действиями они отобьют атаку, он сразу приглушил панические настроения. Тем самым он расположил к себе влившегося в ряды защитников крепости Верещагина. С этой минуты, вспоминал художник, они с Назаровым были неразлучны все дни штурма. К моменту их встречи у Бухарских ворот, через которые в крепость стремились проникнуть нападавшие, там было убито уже немало солдат. Одного пуля сразила прямо в лоб, другому попала близ сердца.
«Он, — воскрешая в памяти всё виденное, писал Верещагин, — выпустил из рук ружье, схватился за грудь и побежал по площади вкруговую, крича:
— Ой, братцы, убили, ой, убили! Ой, смерть моя пришла!
— Что ты кричишь-то, сердешный, ты ляг, — говорит ему ближний товарищ, но бедняк ничего уже не слышал, он описал еще круг, пошатнулся, упал навзничь, умер — и его патроны пошли в мой запас».
Этому сюжету Василий Васильевич посвятил одну из картин, написанных позднее по самаркандским впечатлениям, и назвал ее «Смертельно раненный».
Большие потери произвели гнетущее впечатление на солдат, и они с угрюмым видом бормотали: «Всем нам тут помирать. О, Господи, наказал за грехи! Как живые выйдем?» Некоторые обвиняли и Кауфмана в том, что он ушел из крепости, не подумав должным образом о ее обороне. При таких настроениях важен был пример отваги, бесстрашия. Верещагин описывает, как он тогда действовал, подчиняясь необходимости переломить ситуацию. Вот противник на некоторое время притих, не стреляет, однако он где-то рядом, по ту сторону стены. Но где именно? В крепостной стене нет амбразур, ничего не видно. А надо бы закидать атакующих гранатами — их раздал защитникам начальник крепостной артиллерии капитан Михневич. Но куда бросать через стену гранаты, чтобы поразить неприятеля наверняка? Надо хоть на мгновение подняться над стеной, посмотреть… «Офицеры, — писал Верещагин, — посылали нескольких солдат, но те отнекивались… смерть почти верная». И тогда, вспомнив, что был когда-то неплохим гимнастом, художник полез на стену сам, невзирая на крики Назарова: «Василий Васильевич, не делайте этого!» Но вот он уже наверху, согнулся под гребнем стены. Осталось выпрямиться и посмотреть вокруг. Вспоминая себя в ту минуту, художник не скрывал, что было ему жутко: «„Как же это я, однако, перегнусь туда, ведь убьют!“ — думал, думал — все эти думы в такие минуты быстро пробегают в голове, в одну, две секунды, — да и выпрямился во весь рост!» И увидел, где именно сконцентрировались для атаки воины эмира в чалмах. Пока они опомнились от подобной дерзости и начали стрельбу, он уже спрятался за крепостной карниз. И тут же — «десятки пуль влепились в стену над этим местом, аж пыль пошла». Но дело было сделано: брошенные по его наводке гранаты, судя по переполоху за стеной, достигли цели.
А вот другая ситуация, возникшая в день, когда, по словам художника, начался истинный ад — сильнейший по сравнению со всеми предыдущими штурм крепости. Противник уже ворвался внутрь через пролом в стене и бросился к защищавшему ворота орудию. Следовало быстро контратаковать, но солдаты робели. «Вижу, — описывал Верещагин, — в самой середине Назаров, раскрасневшийся от злости, бьет солдат наотмашь шашкою по затылкам, но те только пятятся». Надо подать им пример. И вновь — мгновенное раздумье: что делать? «Моя первая мысль была — не идут, надо пойти впереди; вторая — вот хороший случай показать, как надобно идти вперед; третья — да ведь убьют наверно; четвертая — авось не убьют!» На раздумья оставался миг. И вот решение принято, пора действовать. «В моем очень не представительном костюме, сером пальто нараспашку, серой же пуховой шляпе на голове, с ружьем в руке, я вскочил… оборотился к солдатам и, крикнувши „братцы, за мной“, бросился в саклю[69] на неприятельскую толпу, которая сдала и отступила»[70]. Его наступательный порыв поддержал полковник Назаров, а с ним и группа солдат. Уцелели не все — немало было убитых и раненых. Нескольких солдат, чересчур увлекшихся преследованием, неприятель, по словам Верещагина, захватил в плен, обезглавил, а головы в качестве трофеев унес с собой. Один солдат, с горечью писал художник, был смертельно ранен в голову и, истекая кровью, упал прямо на него. «Он хрипел еще, я вынес его, но он скоро умер, бросив на меня жалкий взгляд, в котором мне виделся укор: зачем ты завлек меня туда! Эти взгляды умирающих остаются памятными на всю жизнь!»
Верещагин подметил и отразил в своем очерке особенности поведения солдат во время битвы, когда сплетаются в противоборстве и страх смерти, и жестокая необходимость идти в бой, и желание поразить противника, чтобы не быть убитым самому, и своеобразная жалость к уже поверженному врагу. «Мне бросилась в глаза, — писал он, — серьезность настроения духа солдат во время дела». Вот художник, раздосадованный тем, что умелый вражеский стрелок поражает вокруг него одного солдата за другим, позволяет себе крепкое словцо в адрес противника, и тотчас же солдаты останавливают его: «Нехорошо теперь браниться, не такое время».
Русские метко вели огонь с крепостной стены, но одновременно жалели подстреленных врагов.
«Одного, помню, уложил сосед мой, — писал Верещагин, — но не насмерть — упавший стал шевелиться; солдатик хотел прикончить его, но товарищи не дали.
— Не тронь, не замай, Cepera!
— Да ведь он уйдет.
— И пусть уйдет, он уже не воин».
Противник же жалости к «урусам» не испытывал. После одной из контратак, когда защитники крепости выбежали за ее пределы и преследовали неприятеля в поле, потери русского гарнизона оказались особенно велики. «Я наложил потом стогом две арбы тел», — упоминал Верещагин. «Ужасны были тела тех нескольких солдат, которые зарвались и головы которых… были глубоко вырезаны из плеч, чтобы ничего, вероятно, не потерялось из доставшегося трофея. Солдаты кучкою стояли вокруг этих тел и решали, кто бы это мог быть… Только по некоторым интимным знакам на теле земляки признали одного из убитых. Известно, что за каждую доставленную голову убитого неприятеля выдается награда…»[71]
То, что сам он остался цел во время этой отчаянной вылазки за крепостные ворота, Василий Васильевич считал большой удачей: «У меня за этот штурм одна пуля сбила шапку с головы, другая перебила ствол ружья, как раз на высоте груди — значит, отделался дешево».
Особую задачу при обороне крепости представляло уничтожение огнем во время контратак саклей местных жителей, тянувшихся вдоль крепости по внешнюю сторону ее стены, — там прятались снайперы. В одной из таких вылазок Верещагину, опередившему товарищей в азарте преследования, довелось сойтись врукопашную во дворе сакли с двумя узбеками-сартами. Один из них, с поседевшими волосами, но крепкий, могучий, представлял особую опасность, и художник вдруг осознал: если не придет помощь, он будет убит. Делать нечего, в отчаянии позвал подмогу: «Братцы, выручай!» На его счастье, свои были рядом. Солдаты и офицеры по окончании боя добродушно подшучивали над художником, вспоминая его отчаянную борьбу и крики о помощи, будто бы просил он: «Спасите!» Но и этот боевой эпизод, и другие отважные действия Василия Васильевича — именно так, с легкой руки полковника Назарова, все в крепости стали почтительно называть примкнувшего к ее защитникам художника — свидетельствовали о его геройстве и презрении к смерти. В разговорах кое-кто из офицеров уже прикидывал список достойных наград. Но у него к наградам отношение было иное: не в них же счастье, не за это бились! Вот отрывок из его очерка: «„Вам первый крест, Василий Васильевич“, — сказал Б., думая, конечно, сделать мне приятное, но я энергично протестовал против этого, потому что, признаюсь, к некоторому чувству тщеславия, возбужденному такими словами, примешивалось и порядочное чувство гадливости: едва ли не лучшие минуты моей жизни были эти два дня, проведенные в самой высокой дружбе, в самом искреннем братстве, устремленных к одной общей цели, всеми хорошо сознаваемой, всем одинаково близкой — обороне крепости. Я хорошо помню и искренно говорю, что ни разу мысль о какой бы то ни было награде не приходила мне в голову». Падение же крепости не только означало бы неизбежную смерть всех ее защитников, но и, уверен Верещагин, «было бы бесспорным сигналом для общего восстания Средней Азии»[72].
Оборонявшиеся сознавали: если помощь от отряда Кауфмана не подойдет, им никак не удержать крепость из-за многократного превосходства противника. К Кауфману с сообщениями о критическом положении неоднократно посылались гонцы, которым была обещана высокая награда в случае исполнения опасной миссии. Но все они, кроме последнего, были схвачены противником и убиты.
Пока шла битва за Самарканд, генерал Кауфман со своим отрядом наголову разбил на Зерабулакских высотах войско эмира. После блестящей победы был созван военный совет. Решали, что делать дальше: идти ли к Бухаре, путь на которую после этой победы был открыт, или вернуться в Самарканд? Мнения на совете разделились. Генерал Гейнс, по характеристике Верещагина, «очень умный и талантливый человек», убеждал, что надо брать Бухару: сопротивления, мол, не будет. Генерал же Головачев настаивал на скорейшем возвращении в Самарканд: судьба тамошнего русского гарнизона внушала тревогу. С ним согласился и Кауфман — до него дошли слухи о поднятом в Самарканде восстании.
Уже на пути отряда к Самарканду с ним повстречался единственный уцелевший гонец из города, и генерал-губернатор приказал ему немедленно возвращаться назад и передать коменданту крепости наказ: «Держитесь! Завтра я буду у вас». И на седьмой день осады, вспоминал Верещагин, усталый и грязный «молодой джигит», счастливый тем, что он остался жив и с честью выполнил опасное поручение, принес осажденным радостную весть, встреченную дружным «ура!». К тому времени штурмовавшие крепость воины эмира, узнав, что большой отряд русских возвращается с победой, поняли, что они проиграли битву, и гарнизон больше не тревожили. На предложение полковника Назарова встретить вместе с офицерами отряд Кауфмана Верещагин ответил отказом: он невероятно устал за эти дни и хотел отоспаться.
Командующий, предоставив возможность перед своим вступлением в Самарканд уйти из него женщинам и детям, отдал приказ «примерно наказать город, не щадить никого и ничего». «Как сейчас вижу, — писал художник, — генерала Кауфмана на нашем дворе, творящего, после всего происшедшего, суд и расправу над разным людом, или захваченным в плен с оружием в руках, или уличенным в других неблаговидных делах… Добрейший Константин Петрович, окруженный офицерами, сидел на походном стуле и, куря папиросу, совершенно бесстрастно произносил: „расстрелять, расстрелять, расстрелять!“»[73].
Тем летом в отряде Кауфмана находился еще один русский художник, сверстник Верещагина поручик Николай Каразин. В обороне крепости он не участвовал, потому что в составе Пятого туркестанского линейного батальона ушел с Кауфманом к Зерабулакским высотам. В сражении за эти высоты Каразин проявил незаурядную храбрость, за что получил в награду от генерал-губернатора золотую саблю с памятной надписью. По возвращении в Самарканд поручик наслышался рассказов о геройском поведении коллеги-художника во время осады крепости. «Верещагин, — передавал их Каразин, — сражался с такой храбростью, с таким презрением к смерти, что возбуждал удивление и восхищение даже в старых вояках. В каком-то фантастическом костюме из когда-то белого холста, в широкополой поярковой шляпе, на манер гарибальдийца, обросший черной, как смоль, бородой, с горящими глазами, Верещагин представлял собой фигуру, которую скоро научились бояться при одном ее появлении, но в то же время и нападали на нее с особенной яростью»[74].
Каразин свидетельствовал, что когда Кауфман, прослышавший о храбрости Верещагина, при встрече начал его благодарить, художник холодно ответил, что, мол, победа победой, но солдаты говорят, что генерал оставил на произвол судьбы крепость, не организовав должным образом ее оборону. В ответ на эту реплику офицеры из свиты командующего, возмущенные дерзостью художника, сгоряча предложили расстрелять его. Но справедливость всё же восторжествовала; Верещагин, как и ряд других офицеров, отличившихся при обороне крепости, был представлен Кауфманом к награждению Георгиевским крестом.
Геройское поведение художника отметил (пожалуй, в прессе это была первая публикация о действиях Верещагина в Самарканде) в статье, опубликованной в «Военном сборнике» в 1870 году, участник обороны города штабс-капитан Черкасов. Упомянув о большой помощи, оказанной защитникам крепости оставшимися в ней русскими купцами Хлудовым, Трубниковым и другими, автор писал: «Многие из них, подвергая себя, наряду с солдатами, таким же трудам и опасностям, помогали им всем, чем могли… Остается еще указать на одну личность, память о которой надолго сохранится у каждого из самаркандских защитников: это оставшийся по своей воле в Самарканде художник г. Верещагин. С ружьем на руках, он был примером всем. Было ли отбитие штурма — он работал штыком впереди всех, была ли вылазка — он сам поджигал сакли жителей; проводилась ли ночная стрельба из бойниц по неприятелю — он неутомимо навещал расставленные посты часовых»[75].
Первое знакомство с войной в осажденном Самарканде произвело на Верещагина очень сильное впечатление. Он осознал, что это — особая, быть может, самая страшная форма существования, где и сама жизнь человека висит на волоске. Он в полной мере оценил силу боевого братства, скрепленного общей смертельной опасностью и необходимостью взаимовыручки, готовностью по первому зову прийти на помощь товарищу. Он воочию увидел, как глубоко коренится в человеческой натуре закон мести, заставляющий даже «добрейших» начальников, подобных К. П. Кауфману, беспощадно карать тех, кого они считали повинными в смерти своих солдат и офицеров. Он убедился, как чрезвычайно трудно в случае массовых «примерных наказаний» отделить действительно виновных от людей, повинных лишь в принадлежности к стану противника.
Завершает Верещагин свое повествование об осаде и обороне Самарканда рассказом о том, как он пытался спасти своего знакомого, выступавшего в качестве парламентера со стороны противника. «Неужели и его расстреляют?» — спросил художник у «генерала Г.» и добавил: «Я знаю этого человека за храброго и порядочного». Генерал ответил: «Скажите Константину Петровичу, для вас его отпустят». Однако «нелегкая его дернула», признается Верещагин, прежде чем обратиться к генерал-губернатору, заявить коменданту крепости майору Штемпелю, что с этим пленным надо бы поступить иначе, и даже высказать собственное мнение: «Он, помните, держал себя порядочно». Но это заступничество за парламентера было коменданту очень неприятно, и он холодно ответил: «Напротив, он был дерзок, позвольте уж мне лучше знать». Сам его тон давал понять, что вмешиваться в судьбу этого человека майор художнику не позволит. И Верещагин, по собственным его словам, «отступился: одним больше, одним меньше…». Вскоре участь пленного была решена: «Расстрелять».
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
biography.wikireading.ru
