Музей ЧерномырдинаОбраз Христа в русской живописи 19 века. Картина христос
Христос в пустыне (картина Крамского) — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Это стабильная версия, отпатрулированная 23 марта 2018.| Состояние | отпатрулирована |
| |
| Иван Крамской | |
| Христос в пустыне. 1872 | |
| Холст, масло. 180 × 210 см | |
| Государственная Третьяковская галерея, Москва | |
 Изображения на Викискладе |
Существуют друг
ru.bywiki.com
Крамской и. «Христос в пустыне»
Крамской, "Иисус в пустыне"
Для сюжета картины Иван Крамской использовал события Нового Завета, рассказывающие о том, что Иисус Христос провел несколько лет один в пустыне, где ему являлся дьявол и искушал его, но безуспешно: Иисус Христос отказался от всех земных благ, предлагаемых дьяволом, и остался верен своей нелёгкой миссии – спасению мира своим распятием на кресте.
Главная мысль Ивана Крамского 70-х годов 19-го века — это трагедия жизни тех людей, которые добровольно отказались от своего личного счастья ради высоких идеалов, как, например, разночинцы-демократы того времени. И образцом такого отрешения от благ мира Иван Крамской считает образ Иисуса Христа. И у Николая Ге, и у Александра Иванова, и у Ивана Крамского, позднее у В. Поленова, Христос — это философ, странствующий проповедник, жертвующий собой, ищущий истину, а не всемогущий властитель мира.
Прообразом Иисуса Христа в этой картине И. Крамского стал человек, которого художник часто заставал в молчаливой позе глубокого раздумья - крестьянин Строганов (картина обдумывалась более 10 лет).
На картине изображена каменистая пустыня, по которой в молчании день и ночь шёл одинокий человек и только под утро, усталый и измученный, присел на камень, все еще ничего не видя перед собой. Следы мучительных и глубоких переживаний видны на его усталом лице, тяжёлые думы склонили его голову и плечи.
Картина «Христос в пустыне» написана в холодной цветовой гамме, передающей тона раннего рассвета. Этот час на исходе ночи соответствует тексту Евангелия (плач в Гефсиманском саду) и вместе с тем символизирует начало новой жизни человека.
Художник изобразил Христа сидящим на холодных серых камнях, но благодаря тому, что линия горизонта делит плоскость картины почти пополам, фигура Христа одновременно и господствует в пространстве картины, и, несмотря на одиночество, находится в гармонии с суровым миром, образуя символически крест (как символ самопожертвования).
В этом произведении нет действия, но показана жизнь духа, работа мысли. Лицо Христа передает не только страдание, но выражает невероятную силу воли и готовность сделать первый шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе, - идти навстречу смерти, самопожертвованию.
Картина эта появилась на Второй выставке передвижников и сразу же вызвала споры. Противники картины говорили, что Христос у И. Крамского совершенно лишён черт святости, возмущались нерусским типом лица Христа.
Другие зрители узнавали на картине типичные черты разночинца-демократа того времени, видели портретное сходство и с самим художником.
Искусствовед Г. Вагнер считал, что художник обратился к евангельскому событию жизни Христа в пустыне, где он, согласно библейскому тексту, провёл несколько лет в борьбе с дьяволом, который постоянно искушал его, предлагая всякие земные блага.
Для художника это искушение состояло в вопросе, который, как он считает, Иисус Христос, живя в пустыне, задавал себе много раз: кто он такой как Богочеловек и что он должен (или не должен?) сделать для людей (Г. Вагнер)
«В основе картины, — утверждает Г. Вагнер, — лежит… борьба божественности с дьяволом. Здесь показано мучительное усилие Христа осознать в себе единство Божественного и Человеческого».
studfiles.net
Картина И. Н. Крамского «Христос в пустыне»: композиция смысла
Иван Николаевич Крамской известен своей борьбой с академической косностью в живописи. Он был идейным вдохновителем демократической художественной интеллигенции и организатором движения передвижников. На второй передвижной выставке в 1872 году художник выставляет картину «Христос в пустыне», которая вызвала большую полемику и ожесточенные споры.Творческая история этой картины длительная и напряженная. Крамской проделывает огромную подготовительную работу, чтобы по-новому истолковать христианский сюжет, дать свое понимание категории «пустыня» и, пожалуй, самого значимого образа в мировом искусстве. В начале шестидесятых годов Крамской делает эскиз фигуры Христа и превосходный этюд его головы. В 1862 году он работает над картонами для росписи купола Храма Христа Спасителя в Москве. «Показательно, что в работе Крамского для Храма Христа Спасителя Ф. А. Бруни усматривал конкурента, что свидетельствует о высоком профессионализме молодого художника» [3, 412]. В 1867 году художник создает первый вариант знаменитой картины. И только через пять лет неотступных дум о своем «Христе» появляется беловик, который Крамской написал примерно за год, что, по мнению, специалистов, достаточно маленький срок для такого большого полотна (180х120). Замысел картины Крамской, по собственным признаниям, воплощал «молитвами, слезами и кровью».Композиционно картина чрезвычайно проста; она включает две составляющие: пейзажный фон и фигуру человека. Однако при всей простоте построения картина Крамского в идейно-художественном смысле необычайно глубока и сложна. Условно в исследовательских целях в двух составляющих элементах картины можно выделить три плана изображения.Первый план пейзажа – это изображение пустыни в еѐ конкретно историко-географических реалиях. В «Толковом Евангелии» архимандрита Михаила, которое было наиболее доступно образованному православному читателю позапрошлого века, сказано, что согласно преданию место искушения Христа находилось «на запад от Иерихона» и было диким и страшным, там «укрывались звери и разбойники» [1, 67]. Пустыню эту называют Иерихонской или Сорокадневной.Картина художника действительно воспроизводит каменистую бесплодную и безводную местность. (Для создания этого пустынного пейзажа Крамской, как известно, в 1871 году специально предпринимает поездку в Крым. В окрестностях Бахчисарая он находит места, отвечающие его представлениям о палестинской пустыне. В Петербурге во время работы над картиной Крамскому не хватает полученных впечатлений. Он просит Ф. А. Васильева прислать крымские фотографии найденных им мест). Крамской выбирает переходное время суток. Серые краски сумерек уходящей ночи с еѐ мраком и холодом прерываются небольшой розоватой полоской света только что наступающего утра. Низкий горизонт разделяет пространство картины надвое и подчеркивает огромные размеры пустыни, переходящие вдали в бесконечную высь неба.Второй план пейзажа пустыни в политическом контексте эпохи прочитывался как уединенное и опасное место идейной борьбы, жертвоприношений и подвига.Наконец, третий план пейзажа, иерархически самый значимый, – религиозно-философский. Зрители и исследователи не раз отмечали, что в картине Крамского «ощущается какая-то невнятная отвлеченность особого рода» [3, 426]. Это прежде всего относится к ее цветовому фону. «Яркие тона – конкретно эмоциональны, символичны, даже произвольно-символичны. «Серенький» колорит придает картине «Христос в пустыне» <…> внеассоциативный (курсив автора – Т.К.) характер» [3, 427]. Это позволяет художнику настроить зрителя на некий транцендентный план и в пустынном пейзаже запечатлеть как бы пустыню вообще. Перспектива этой пустыни уподобляется бездне бытия, непроизвольно втягивающей в себя зрителя, и восприниматься как религиозный феномен.В евангельском повествовании пустыня является, во-первых, местом приуготовления Спасителя к началу проповеднического служения людям, во-вторых – местом испытания Христом своей человеческой природы, а в-третьих – местом искушения, где дьявол приступил к Сыну Божьему с вопросами соблазняющими.Примечательно, что, уже начиная с названия картины, Крамской отсекает последний комплекс смыслов. Историю дьявольского искушения он опускает и в переписке с друзьями, тогда как о переходном состоянии Христа в пустыне, о стоящейперед ним проблеме нравственного выбора постоянно рассуждает со своими корреспондентами. Вот один из примеров в письме к А.В. Никитенко: «Пойти направо – развязка для него лично будет трагическая, налево – почести, слава и, быть может, обожание, он царь земной бог. <…> Ведь все эти деревни, города, вся страна, насколько хватает воображение, все будет его, если он захочет. <…> Но … человечество вымирает, все идеалы падают, упали совсем, в сердце тьма кромешная, не во что верить, да и не нужно!» [7, 343]. Пейзаж картины иллюстрирует эти два пути жизни, которые открываются перед Христом. По левую руку от Христа впереди свободная дорога, на ней нет больших камней, но она неровная, с какими-то ложбинами, а главное, вдали на ней глыбы камней, почти полностью закрывающие горизонт, через них не видно утренней зари. Это дорога погибели. По правую руку дорогу почти сразу преграждают камни, но они не такие громадные, как слева, и не закрывают горизонта. Это дорога спасения. Художник сохраняет традиционную христианскую (да и общекультурную) символику правого и левого. Фигура Христа немного повѐрнута вправо, тень от его силуэта падает на правую сторону. Таким образом, композиция картины указывает, что проблема выбора Христом уже решена. Это подчеркивается и временными ориентирами картины – тьму ночи сменяет свет раннего утра, которое предвещает восход солнца.Композиционно-смысловым центром картины Крамского, безусловно, является изображение Христа. Работа над образом Христа потребовала от художника гигантского напряжения. В 1869 году Крамской едет за границу, чтобы на месте «изучить всѐ, что было сделано «в этом роде». Он в восхищении подолгу простаивает перед картинами великих мастеров, исследуя каждый мазок их кисти. По его мнению, лучшее изображение Христа дают полотна итальянских художников. Им удалось создать прекрасный и божественный лик Христа. Однако Крамской был убежден, что образ этого Христа «нашему времени чужой», он слишком отстраненный. Целый ряд недостатков живописец находит и в изображении наиболее ценимого им Христа Тициана на картине «Денарий кесаря». В одном из своих писем он напишет: «… всѐ-таки это итальянский аристократ по внешности, необыкновенно тонкий политик и человек несколько сухой сердцем, этот умный проницательный, несколько хитрый взгляд не мог принадлежать человеку любви всеобъемлющей» [7, 219].Ещѐ будучи молодым человеком, Крамской пережил сильное эстетическое потрясение от картины А. Иванова «Явление Христа народу». Его глубоко ранила и трагическая судьба великого художника. Крамской в публицистике, письмах и в личных беседах всегда с необыкновенным теплом отзывался об Иванове и стремился быть продолжателем его традиций в живописи. Однако в плане портретных характеристикмирового образа Крамской мало что мог почерпнуть у своего учителя. На его знаменитой картине лица Христа не видно, там дан только общий план приближающейся к народу фигуры со смиренной и одновременно царственной осанкой. В 1863 году Н. Ге выставляет свою «Тайную вечерю», отзывы зрителей о ней были неоднозначные – от восторженных до резко отрицательных. Крамскому в работе она мало чем могла помочь, облик Христа на ней тоже в должной мере не прописан, он еле-еле выступает из полумрака комнаты и нависшей на него тени. К тому же Крамскому был не по сердцу чрезмерный бытовизм в трактовках евангельских сюжетов, что характерно было для живописи Н. Ге.Крамской был настолько погружѐн в поиски «своего» Христа, что он ему привиделся не то как видение, не то как галлюцинация. Вот как об этом рассказывал сам художник: «Бывало, вечерком уйдешь гулять, и долго по полям бродишь, до ужаса дойдешь, и вот видишь фигуру, статую. На утре, усталый, измученный, исстрадавшийся, сидит один между камнями, печальными, холодными камнями; руки судорожно и крепко, крепко сжаты, пальцы впились, ноги поранены, и голова опущена. Крепко задумался, давно молчит, так давно, что губы как будто запеклись, глаза не замечают предметов, и только время от времени брови шевелятся, повинуясь законам мускульного движения» [7, 133]. Это видение Крамской силился в точности запечатлеть на полотне. В работе Крамскому помогал натурщик крестьянин Строганов. «Я много потратил времени на рисунок, – напишет позже художник, – я лишился аппетита, когда нос оказывался не на своем месте или глаз сидит недостаточно глубоко, это было сущее несчастье, но наконец я овладел материалом…» [7, 226].Одиноко сидящую на камнях фигуру Христа Крамской несколько уменьшает против натуральной величины. Низкий горизонт придает ей монументальность, рассекает еѐ надвое, и на фоне бесконечного пространства пустыни и неба она воспринимается особенно одинокой, трагической и двуединой. «Психологическое состояние перехода от мучительных раздумий к твердому решению, готовности к самопожертвованию убедительно выражено в позе Христа, осунувшемся, посуровевшем лице, замечательно найденном жесте сжатых рук» [7, 52]. Вся фигура Христа сконцентрировалась и ушла в себя от голода, жажды и непогоды, а главное – от внутренней нечеловеческой борьбы сил духа и плоти.Для Крамского была совершенно очевидна историческая подлинность евангельского повествования. Одежда и весь внешний вид соответствуют времени и месту земной жизни Христа. Это первый конкретно-исторический план изображения облика Христа. Второй план – идеологический, он связан с духом современной художнику эпохи. Недаром картина так взбудоражила зрителей и вызвала столько разночтений и диспутов.Одни в этом «убитом» Христе увидели «семена ереси», другие находили неестественной для Христа подобную «затрудненность», «расслабленность» и «элегичность», третьи безапелляционно заявляли, что это «неудачный», «жалкий» и «неправдоподобный» Христос и т. д. Вместе с тем нет сомнения, что в образе Христа Крамской желал выразить внутреннюю драму современного ему человека, не мирящегося с общественным злом. Неудивительно, что картина «Христос в пустыне» «стала одним из любимейших произведений революционно настроенной русской интеллигенции: в ней видели близость к гражданской поэзии Некрасова, слышали призыв уйти «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови» «в стан погибающих за великое дело любви» [6, 52].Третий – религиозно-философский контекст – образа Христа, как ни странно, мешал прочесть своими крайне противоречивыми комментариями сам Крамской. В письме 1873 года А.Д. Чиркину, приславшему Крамскому экземпляр своей статьи о картине «Христос в пустыне», художник, с одной стороны, рассуждает как правоверный позитивист. Он не верит во все чудеса, совершаемые Христом, а чудо его рождения объясняет «элементарной человеческой логикой и особенно восточной», когда «необыкновенный человек должен был родиться необыкновенно» [7, 218]. Крамской замечает, что для него лично «гораздо чудеснее и уж не менее удивительно обыкновенное, так называемое естественное рождение, чем неестественное». Художник убеждѐн, что настанут такие времена, когда «наука объяснит нам всѐ, и «самые обыкновенные вещи теперь станут тогда самыми чудесными. Стало быть, вопрос о чудесах разрешается сравнительно легко» [7, 217–218].С другой стороны, живописец пишет о Христе как о единственном и исключительном явлении всемирной истории. Он «будит заснувшую совесть, рекомендует поступать так, как в человеческом сердце написано творцом» [7, 218]. Ранее, в момент окончания работы над картиной, он в письме к Ф. А. Васильеву признался, что все пять лет, когда Христос стоял перед ним в подрамнике, он «ни разу не колебался в том», что Христос «действительно не имел в себе ничего земного», кроме «формы» [7, 132]. И уже совсем сбивали с толку современников и последующих исследователей русского искусства XIX века рассуждения художника об атеизме, часто встречающиеся в его эпистолярном наследии. Это понятие Крамской трактовал по-своему и в высшей степени произвольно. Атеизм для него был последней и высшей ступенью развития религиозного чувства. Слова Христа «я Сын Божий, я одно с Отцом» в его интерпретации значили, что для Христа «не было бога, кроме него самого», он сам справился с дьяволом [7, 219]. Согласно воззрениям художника, Христос «перенѐс центр божества извне в самоесредоточие человеческого духа» и доказал возможность счастья «через усилия каждой личности над собой» [7, 219]. Таким образом, атеистические умозаключения Крамского перекликались с распространенной в XIX веке концепцией о Христе как человекобоге.Однако классик отечественного искусствоведения Н. А. Бенуа в капитальном труде по истории русской живописи XIX века приходит к выводу, что Крамской является типичным представителем переходного состояния общественной мысли: «Как человек, зараженный позитивизмом, он допускал вообще устарелость (курсив автора – Т. К.) христианства в будущем, но в то же время, обладая безотчетной склонностью к мистике, он моментами верил в божественность Христа и даже искал сверхчувственного откровения» [2, 258].Религиозно-философский контекст картины «Христос в пустыне» первыми начали считывать современные живописцу русские писатели. К слову сказать, Крамской мечтал о создании «центра», «нечто вроде философской системы в искусстве, религии <…> ясно и талантливо сформулируемой каким-нибудь писателем» [7, 132]. Он говорил, что это способно удесятерить силы творческой личности и он «на этом коньке» мог бы «забраться очень далеко». В 1878 году Всеволод Гаршин написал письмо Крамскому, в котором выразил глубокое согласие с теми чертами, которые придал живописец своему образу Христа: «Меня они сразу поразили, как выражение громадной нравственной силы, ненависти ко злу, совершенной силы, ненависти бороться с ним. Он поглощѐн своею наступающею деятельностью. Он перебирает в голове всѐ, что он скажет презренному и несчастному люду, от которого он ушѐл в пустыню подумать на свободе; он сейчас же взял бы связку веревок и погнал из храма бесстыдных торгашей». В том же письме Гаршин просит Крамского уточнить, какой момент изображен на картине: «…утро ли это 41-го дня, когда Христос уже вполне решился и готов идти на страдание и смерть, или та минута, когда «прииде к нему бес», как выражаются мои оппоненты» [4, 153–154].Крамской в своем ответном письме сказал много интересного и в то же время спорного. Художник был так измучен нападками на его картину и всякого рода объяснениями, что заявил Гаршину, что «это не Христос» и что он не знает, кто это. Более того, Крамской стал утверждать, что это просто выражение его «личных мыслей», а момент изображен – «переходный». Точнее ответил на этот вопрос другой писатель – И.А. Гончаров – в статье 1874 года, специально посвященной картине «Христос в пустыне» и написанной под сильным впечатлением от той бури споров, что она вызвала. Писатель считает, что Крамской изобразил не какой-то один момент, «а целый период – пост, молитву и пребывание в пустыне» [5, 185]. В этом, по мнению Гончарова, новаторство Крамского, до него великие мастера религиозной живописи останавливалисьна каком-нибудь одном моменте земной жизни Христа: то он «прощает в храме грешницу», то он «обличает жестокосердие или лицемерие иудеев», то он «предстоит суду Пилата» и т.д. При этом Гончаров замечает, что «изобразить всего Христа, как богочеловека» не под силу ни пластическому искусству, ни какому-либо другому. Божественность Христа «истекает не из вещественного его образа, а из целой жизни и учения», и она «доступна только нашему пониманию и чувству веры» [5, 185]. Веру в Христа как Богочеловека должен приносить и зритель. «Неверующий никогда не увидит» в картине ни Спасителя, ни Богоматери, «с какой бы верой и с каким бы гениальным талантом ни писал живописец». Что касается гениев искусства, то с точки зрения Гончарова, почти все они принадлежат христианству. «Оно одно, поглотив древнюю цивилизацию и открыв человечеству бесконечную область духа – на фундаменте древней пластики, воздвигло новые и вечные идеалы. <…>. Что ни делай разрушители, скептики, философы, но они не уничтожат в человечестве религии и с ней стремления к идеалам, а чище и выше религии христианской – нет, <…> все прочие религии не дают человечеству ничего, кроме мрака, темноты, невежества и путаницы» [5,192].В созданном Крамским образе Христа Гончаров увидел такие смысловые оттенки, которые до сих пор не находили воплощения в мировой религиозной живописи. «Здесь нет праздничного, героического, победного величия, – пишет Гончаров, – будущая судьба мира и всего живущего кроется в этом убогом, маленьком существе, в нищем виде, под рубищем – в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой» [5, 194].Большое впечатление картина Крамского сразу произвела и на Толстого, а со временем, после перелома в мировоззрении, он открыто стал говорить, что «Христос» Крамского – «это великая вещь», что он понимает этого Христа и видит в нѐм глубокую мысль [8, 103]. Н. Н. Ге был близким другом Толстого, и писатель всегда восторженно относился к его картинам, особенно на евангельские сюжеты. Тем не менее в письмах к друзьям писатель признавался, что «у Крамского в пустыне» – «это лучший Христос, которого я знаю» [8, 122].Крамской хотел продолжить свою христологию. Он задумал написать большое многофигурное полотно и показать Христа «в терновом венке – в шутовском костюме царя, но не перед народом, а именно во дворе Кайафы, когда воины всячески над ним издевались, и вдруг им пришла гениальная мысль одеть его царем. Чудесно. Нарядили, зовут аристократию, и все, кто есть во дворе, на крыльце, на галереях, заливаются хохотом…» [7, 219]. «Радуйся, царь иудейский!» – так назвал живописец эту картину. Крамской отдал ей много творческих сил, но по целому ряду причин она осталась незавершенной.Литература1. Архимандрит Михаил. Толковое Евангелие. М., 1989.2. Бенуа А. Ф. История русской живописи в XIX в. М., 1999.3. Вагнер Г. Об истолковании картины И.Н. Крамского «Христос в пустыне» // Вопросы искусствознания. М., 1995. №. 1, 24. Гаршин В. Письма. М., 1934.5. Гончаров И. А. «Христос в пустыне» картина г. Крамского // Гончаров И. А. Собр. соч. В 8 т. М., 1955. Т .8.6. История русского искусства. В 2 т./под редакцией М. М. Раковой и И. В. Рязанцева. М., 1978. Т. 1.7. Крамской И. Н. Письма. Статьи. В 2 т. М., 1966. Т.1.8. Л. Н. Толстой и художники. М., 1978.
www.art-education.ru
Образ Христа в русской живописи 19 века
07.01.2016Использование библейских мотивов в европейской живописи явление достаточно распространенное. Однако в большинстве случаев данные работы просто иллюстрируют притчи из Нового или Старого Завета или несут некий поучительный или аллегоричный смысл.
В российской живописи 19 века, что в большей степени связано с появлением Товарищества передвижников, стала проявляться необычная тенденция к использованию сюжетов из Нового Завета, а именно внесение элементов реализма. В частности художники переосмысливают образ Христа, внося в него все больше человеческих черт. Например, картину В. Поленова «Христос и грешница» (1888) отказывались принимать на выставку, так как Христос был изображен художником без привычного нимба, а значит – обычным человеком. В итоге Поленову пришлось переименовать работу. Но эти трудности не расстроили художника, и он создает целый цикл картин под общим названием «Из жизни Христа».
Основополагающей картиной, которая повлекла переосмысление образа Спасителя, считается «Явление Христа народу» (1857) А. Иванова. Художник проработал над картиной двадцать лет, и она поразила общественность – ее приобрел сам император Александр II. Критики сравнивали «Явление..» с лучшими работами Рафаэля. Увлекался библейскими сюжетами и Николай Ге, среди его работ «Что есть истина?», «Распятие», но самая известная картина – это «Тайная вечере» (1861). Художник отказывается от привычной трактовки и показывает обычную человеческую драму. Картина явственно разделена на две половины – добро и зло. Освещенной группе Христа с учениками противостоит Иуда, стоящий в тени.
Сильное влияние А. Иванов оказал и на Ивана Крамского, которому принадлежит картина «Христос в пустыне» (1872). Использовав евангельский сюжет, художник размышляет о смысле жизни. Он показывает не Бога, даже не Богочеловека, а обычного человека внутри которого происходит мучительная душевная борьба обусловленная трудностью выбора. Параллельно с Крамским над картиной с евангельским сюжетом работал И. Репин. «Воскрешение дочери Иаира» (1871) стала его выпускной работой. Художник долго и мучительно создавал эту картину, представляя как это было бы, если кто-то воскресил его рано умершую сестру Устю.
Многих русских живописцев 19 века привлекали сюжеты из жизни Спасителя: И. Аскназия, Г. Семирадского, В. Верещагина, В. Маковского, В. Сурикова. К концу 19 – началу 20-го веков художники снова начинают видеть в Иисусе Бога и возвращаются к традициям православной иконописи, это особенно заметно в творчестве М. Нестерова, В. Васнецова и К. Малевича.
8-poster.ru
КАРТИНА И. Н. КРАМСКОГО — Газета Протестант
Русский живописец Иван Николаевич Крамской (1837 — 1887) был выходцем из провинциальной мещанской среды. Имея склонность к рисованию, он в 16-летнем возрасте поступил в ретушеры к харьковскому фотографу. В 1856 г. приехал в Петербург, где вскоре стал студентом столичной Академии художеств. В годы учебы он получил малую золотую медаль за картину: "Моисей источает воду из камня". Ему довелось участвовать в рисовании картонов для плафона храма Христа Спасителя в Москве, а впоследствии расписывать и сам плафон.
В 1863 г. Крамской в числе 14-ти выпускников Академии отказался писать дипломную картину на заданную академией тему "Пир в Валгалле". Выйдя из Академии, молодые художники создали свою артель. В 1870 г. Некоторые из них соединились с молодыми московскими художниками и основали <Товарищество передвижных художественных выставок>. Крамской стал его лидером.
Об особенностях художественно-эстетических воззрений Крамского свидетельствует его переписка. В 1888 г., уже после смерти художника, по инициативе критика В. В. Стасова письма художника были изданы А. С. Сувориным. Из них мы узнаем, что для Крамского в живописном произведении наибольшей важностью обладали три фактора — значимость содержания, отчетливо выраженный национальный дух и поэтическая художественность формы.
Мастерски владея живописной техникой, Крамской мог написать портрет в течение нескольких часов. Именно портреты принесли ему известность и большое число заказчиков, среди которых были и члены императорской семьи.
Будучи, по преимуществу, портретистом, Крамской не слишком много внимания уделял другим жанрам живописи. Картина <Христос в пустыне> занимает особое место в его творчестве.
Многих русских художников того времени не удовлетворяли образы Христа, созданные западно-европейскими живописцами в эпоху Возрождения и в последующие века. Даже общепризнанный шедевр Тициана <Динарий кесаря> вызывал у них возражения. Крамской писал: <Ведь, ей Богу же, эти итальянцы были пренаивный народ. Написал итальянского дипломата, тонкого, хитрого, проницательного и сухого эгоиста, таких много в натуре, поставил возле него тип из простого народа, и тоже из продувных, дал ему в руки динарий, превосходно передал тело, необыкновенно тонко кончил и сказал: это <Христос> (в Дрездене). Все и поверили> (Переписка И. Н. Крамского. М., 1954. Т. 2. С. 285).
Надеясь сказать новое слово в художественной трактовке образа Христа, художник берет за основу то место в тексте Евангелия, где говорится об испытании голодом, жаждой и дьявольскими искушениями, пережитыми Иисусом во время сорокадневного пребывания в пустыне. Картина изображает Спасителя, сидящим на камне. За Ним расстилается бескрайняя пустыня. Бесплодная, усеянная россыпями камней, она постепенно озаряется светом утренней зари. Лик Иисуса, изображенного на фоне нежно-розового, рассветного неба, выглядит бледным, изможденным. На нем печать глубокой думы. Он не замечает ничего вокруг Себя.
Демократическая критика выдвигала предположения о том, что Иисус Крамского сродни тем русским умам, кого одолевал вопрос <что делать?>. Но евангельскому Иисусу вопросы такого рода были, конечно же, совершенно чужды, поскольку Он ясно представлял, для чего пришел в этот мир, и что должен делать.
Вместе с тем, необходимо признать, что попытка художника и критиков актуализировать евангельский сюжет, направив его в социальное русло, отвечала духу того переходного времени, когда картина создавалась.
Крамскому удалось совместить в образе Иисуса библейское начало с проблемами нравственного выбора, стоящего перед многими из его современников. Такое решение придало картине особый настрой, который привел к тому, что в российском обществе, уже движущемся по пути секуляризации, евангельский сюжет был принят демократической, разночинной и даже радикально настроенной общественностью без явных признаков внешнего сопротивления.
Вместе с тем, нельзя не признать, что художественная концепция образа Христа у Крамского оказалась созвучна тем теориям, которые содержались в книгах Д. Штрауса и Э. Ренана. У Крамского сакральное начало отодвинуто далеко вглубь, а на передний план выдвинулось начало сугубо антропологическое. Зритель видит не Сына Божьего, а как бы обычного человека, погруженного в нелегкие размышления. Про Иисуса Крамского невозможно сказать, что с ним пребывает Истина, поскольку Его лицо не освещено внутренним светом откровения, а, напротив, затенено. Не только естественная тень, но и тень тяжелых раздумий как бы утяжеляет Его лик, пригибает Его голову к земле. Согбенные плечи еще больше усиливают впечатление земной природы этого одинокого человеческого существа.
Примечательно, что в становлении замысла картины для Крамского определяющую роль сыграла не какая-то высокая религиозна идея, не богословская истина, не интерес к личности Иисуса Христа, а случайное впечатление. Однажды во время лесной прогулки он увидел сидящего на пне человека, погруженного в свои мысли. Этот сугубо <импрессионистический> момент и сыграл роль определяющего мотива для начала работы над картиной. Позднее, когда замысел обрел нравственно-психологическую содержательность, Крамской придал ему личностный характер. Он даже признавался: <: Это не Христос. То есть я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей>.
Художник так объяснял суть той нравственной коллизии, которая занимала его: <Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье — пойти ли направо или налево, взять ли за Господа Бога рубль или же не уступить ни шагу злу. Мы все знаем, чем обыкновенно кончаются подобные колебания. Расширяя дальше мысль, охватывая человечество вообще, я, по собственному опыту, по моему маленькому аршину, и только по нему одному, могу догадываться о той страшной драме, какая и разыгрывалась во времена исторических кризисов>.
Таким образом, художник прямо сказал о своем сугубо секулярном понимании представленного на полотне образа. Его интересовал человек, оказавшийся в трудной ситуации нравственно-экзистенциального выбора. Поэтому он изобразил не Сына Божиего, не Царя царей, а как бы архетипический образ человека мыслящего, человека размышляющего. В результате творческого поиска, устремленного в этом направлении, обыкновенному человеку были приданы черты Иисуса. Так один из ключевых евангельских сюжетов, достойный быть предметом внимания самых одаренных гениев искусства, сыграл для Крамского роль всего лишь роль средства, которым тот не преминул воспользоваться.
Другой опыт работы Крамского над евангельским сюжетом был еще менее удачным. Он долго трудился над картиной "Иисус Христос, осмеиваемый как Царь Иудейский", у которая было еще одно название — "Хохот". Несмотря на то, что художник связывал с ней большие надежды, картина не удалась и осталась незаконченной. Таким образом, обе творческие попытки талантливого живописца потерпели фиаско. И причиной этому послужили не столько масштабы дарования художника, сколько дух секуляризма, успевший к тому времени уже проникнуть в среду творческой интеллигенции и начать оказывать на нее свое разрушительное воздействие.
Христианская мысль
http://www.christianidea.org/index.php?action=magazines_content_view&module=Magazines&content_id=195&magazine_id=9
www.gazetaprotestant.ru
Христос, каким увидел его Иван Крамской
Когда смотришь на картины Ивана Николаевича Крамского (1837–1887), на все его творчество в целом, больше всего поражает то, насколько этот мастер был неоднороден.
Великий русский живописец, один из ярчайших портретистов своего времени, Крамской создавал такие удивительные по глубине психологизма и живописного мастерства вещи, как портреты Льва Толстого, известный «Мина Моисеев» или «Некрасов в период «Последних песен». Крамскому удалось воплотить в жизнь одно из заветных мечтаний: он написал целую коллекцию портретов самых выдающихся людей своего времени. И в то же время он писал странные (для мастера его уровня!) полотна, отдающие салонностью и приторностью, например, «Лунная ночь» или «Неизвестная», которая в советское время выставлялась как образец и идеал женской красоты. И вот постепенно, начиная с росписей соборов и заказов на создание иконостасов, Крамской, при этом не переставая писать портреты, приходит к самой важной теме в своем творчестве — к теме Христа. Откуда же такая творческая противоречивость? Постоянные внутренние поиски художника, эксперименты, борьба с самим собой, стремление творческой личности найти истину? Но какими бы ни были метания Крамского, практически все искусствоведы и исследователи его творчества сходятся на том, что вершиной его мастерства, венцом духовных поисков и переживаний стало полотно «Христос в пустыне», написанное в 1872 году.
Иван Николаевич Крамской родился в 1837 году в небогатой мещанской семье. В 12 лет он окончил уездное училище с похвальными листами по всем предметам, но, потеряв в этот же год отца, не смог поступить учиться в гимназию из-за недостатка средств. Он вынужден был пойти по стопам отца и несколько лет служил канцеляристом-переписчиком в городской думе. Любовь к рисованию у мальчика проявилась с самого раннего детства, и в пятнадцать лет он оказывается в подмастерьях иконописца, у которого прослужит около года. Затем несколько лет Крамской работает ретушером у фотографа, с которым объездит пол-России и окажется в Санкт-Петербурге, где продолжит работу у известных фотографов ретушером и акварелистом. В 1857 году Иван Крамской поступает в Петербургскую академию художеств, в класс художника А. Маркина. Там он учится блестяще и получает в процессе учебы несколько серебряных медалей, а за программную картину «Моисей, источающий воду из скалы» — малую золотую медаль.
Крамской был человеком с весьма активной жизненной позицией, стремившимся к честности и справедливости, несомненным лидером. Об этом можно судить уже по тому, что в 1863 году, на последнем курсе Академии, которую он оканчивал в числе лучших студентов, двадцатишестилетний Крамской возглавил неслыханное в истории академии событие, которое получило название «бунт четырнадцати». Четырнадцать выпускников, претендовавших на большую золотую медаль, дававшую право на пенсионерскую поездку для продолжения обучения живописи в Европе, во главе с Крамским отказались писать выпускные картины на предложенную им тему «Пир в Валгалле», далекую от волновавших творческую молодежь вопросов. Выпускники попросили совет академии разрешить им выбирать тему работы каждому по склонностям и интересам. Получив решительный отказ, Крамской от лица четырнадцати выпускников обратился к совету с вежливым, но твердым заявлением о том, что, не смея оспаривать решений начальства, выпускники желают немедленно покинуть стены академии. Таким образом, Крамской и его 13 товарищей ради своих принципов отказались от блестящего окончания академии и всех последующих благ, которые оно сулило.
После «бунта» Крамской становится инициатором создания Артели художников, а позже, после распада Артели, — одним из создателей Товарищества передвижных художественный выставок. Крамской стремился к справедливости, отстаивал свободу от творческих ограничений извне и часто отказывался от материальных благ и удобств ради своих идей. Уже будучи предводителем Артели художников, Крамской, часто в ущерб себе, старался по справедливости обеспечить более-менее достойную жизнь всем членам Артели. А жизнь после выхода из Академии оказалась куда более тяжелой, чем могли себе представить недоучившиеся молодые художники. Возможно, материальные трудности и необходимость в дальнейшем содержать свою семью и заставили Ивана Крамского, всегда мечтавшего о монументальных исторических полотнах, взяться за портрет. Поэтому неудивительно, что многие искусствоведы считают Крамского неглубоким художником и далеко не самым хорошим живописцем, так и не сумевшим раскрыть свой талант, растратившим его на полусалонные портреты, в которых порой явно читается почерк бывшего ретушера фотографии.
Однако, как это ни удивительно, из-под кисти этого противоречивого мастера выходит такое глубокое трагическое полотно, как «Христос в пустыне», ставшее главной работой мастера и шедевром мировой живописи.
На Крамского в свое время произвела очень большое впечатление фундаментальная работа Александра Иванова «Явление Христа народу», которую тот писал в течение двадцати лет. Крамской считал этого художника своим духовным учителем и старшим другом и до конца жизни Иванова поддерживал с ним переписку. Возможно, под влиянием этого художника Крамской и стал задумываться о том, чтобы написать своего Христа, такого, каким он сам его видит. Интересен один факт из биографии художника: еще до создания «Христа в пустыне», в 1869 году, Крамской получает большой заказ на создание иконостаса. Это была уже не первая работа молодого живописца, связанная с написанием икон или росписью православных храмов (сразу после выхода из академии Крамскому в числе прочих художников довелось работать над росписью купола внутри московского храма Христа Спасителя). Но в письме к заказчику иконостаса художник просит разрешения написать Христа необычно, с фонарем в руке, согласно словам Откровения: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним и он со Мною» (Откр. 3:20). Нет ли в этом необычном для русского иконостаса видении образа Христа зачатка того желания сказать людям «нечто», что будет пытаться сказать художник в том полотне, замысел которого уже зреет в нем в это время?
Конечно, Крамской далеко не первым в русской светской живописи обращается к теме выбора пути и к образу Христа. Почти каждый крупный художник того времени рано или поздно касался этой темы. Сюжеты Евангелия, как и Ветхого Завета, давались в качестве программных заданий молодым студентам академии художеств. Но интересна тенденция, которую мы можем наблюдать у художников той эпохи: начиная с Александра Иванова и заканчивая самим Иваном Крамским, художники переосмысливают евангельские сюжеты так, что изображают Христа не в божественном обличии, не царем, а простым человеком. Например, Христос Николая Ге в работе «Что есть истина» гораздо больше напоминает нам бродягу-пророка, такого булгаковского Иешуа, чем евангельского Спасителя, Сына Божия. То же самое и в других полотнах: «Явление Христа народу» Иванова, «Тайная вечеря» и «В Гефсиманском саду» Ге. Зрители того времени узнают в образе Христа и своего современника, человека их трудной эпохи, со всеми его проблемами, человека, которому каждую секунду нужно совершать нравственный выбор.
«Христа в пустыне» Крамской обдумывает целое десятилетие. В начале 1860-х годов, еще будучи в академии художеств, он делает первый набросок, в 1867 году — первый вариант картины, который его не удовлетворил. Дело в том, что первый вариант холста имел два очень существенных недостатка: во-первых, холст был вертикального формата, и полуфигура сидящего Христа занимала весь формат, что не позволило бы вложить в картину ту философию, которую мы чувствуем во втором, окончательном варианте полотна, где большую часть холста занимает пустыня. Во-вторых, лицо Христа и его поза не выражают практически ничего, кроме легкой усталости и задумчивости. Это фактически канонический, иконографический Христос, разве что нет нимба и лицо его развернуто в три четверти. Итак, художник сразу же отказался от такого варианта картины и приступил к новым мучительным поискам.
В ноябре 1869 года, чтобы «видеть все, что сделано в этом роде» (т. е. увидеть, как писали Христа величайшие европейские мастера), художник уезжает в Германию, затем в Вену, Антверпен, Париж. Он ходит по картинным галереям и художественным салонам, знакомится со старым и новым искусством, а вернувшись на Родину, совершает поездку в Крым, в районы Бахчисарая и Чуфуй-Кале, которые своей природой напоминали палестинские пустыни. По возвращении в Россию Крамской продолжает искать. Очень важна одна мысль художника, которая говорит о том, что картина «Христос в пустыне» стала вместилищем его идей, жизненного опыта, его философской мысли. О своем Христе Крамской писал: «Под влиянием ряда впечатлений у меня осело очень тяжелое ощущение от жизни. Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, мало-мальски созданного по образу и подобию Божию, когда на него находит раздумье — пойти ли направо или налево, дать ли за Господа Бога рубль, или не уступить ни шагу злу? Мы все знаем, чем обыкновенно кончается подобное колебание. <...> И вот у меня является страшная потребность рассказать другим то, что я думаю. Но как рассказать? Чем, каким способом я могу быть понят? По свойству натуры, язык иероглифа для меня доступнее всего. И вот я однажды... увидел фигуру, сидящую в глубоком раздумье... Его дума была так серьезна и глубока, что я заставал его постоянно в одном положении... Мне стало ясно, что он занят важным для него вопросом, настолько важным, что к страшной физической усталости он нечувствителен... Кто это был? Я не знаю. По всей вероятности, это была галлюцинация; я в действительности, надо думать, не видел его...».
Второй вариант картины был написан за год. Особенно напряженно художник работал летом 1872 года. После того как картина была выставлена и затем куплена Третьяковым, Крамской все еще продолжал дорабатывать ее. Интересно, что для итогового варианта полотна не потребовалось много эскизов, что очень странно для картины такого размера: известны одна глиняная голова Христа, несколько картонов-этюдов голов с натуры, лист с композиционными поисками и немного отдельных набросков рук, драпировок одежды, каменистой почвы пустыни. Действительно, после того как Крамской увидел того человека, сидящего в глубоком раздумье (наяву ли, или, и правда, это была галлюцинация?), ему не понадобилось много набросков, он нашел то, что искал мучительно и долго, еще со студенческих лет. Поразила художника и пластика лица этого человека, которая выдавала и его характер. Губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели. И «я понял, — писал И. Крамской, — что это — такого рода характер, который, имея силу все сокрушить, одаренный талантом покорить себе весь мир, решается не сделать того, куда влекут его животные наклонности».
Итак, кого же изобразил художник? Только ли человека, который мучительно выбирает между добром и злом, между нравственностью и «животными инстинктами»? Человека своего тяжелого исторического времени, который решает отказаться от материальных благ ради других людей, как это бывало и с самим художником? Или же евангельского Христа, Спасителя, который сидит на камнях бескрайней пустыни, искушаемый дьяволом? Но тогда о чем он размышляет, почему так мучительно его раздумье? Какой выбор может Он совершать в эти минуты?
Картина впервые была представлена зрителю на Второй выставке Товарищества передвижных художественных выставок, одним из идейных вдохновителей и организаторов которого был сам Крамской. «Христос в пустыне» была размещена в зале последней и должна была стать гвоздем выставки. Так и получилось. Постепенно у картины собралось много народу: люди спорили, восхищались, насмехались. Крамской был ошарашен: про его словам, нельзя было найти и трех людей, которые бы сошлись в понимании смысла полотна: «Картина моя расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений». А тем временем, по словам самого художника, это была первая вещь, которую он «работал серьезно», «слезами и потом». А люди говорили, спорили, строили догадки, но никто не говорил «ничего важного», что могло бы помочь мастеру понять, что же он все-таки сделал.
Итак, за основу картины взят знаменитый евангельский сюжет о сорокадневном посте Иисуса Христа в пустыне и Его искушении дьяволом. Этот сюжет не самый редкий в мировой живописи, к нему обращался не один европейский художник. Однако в отечественном изобразительном искусстве к этой евангельской истории прибегали крайне редко, в основном изображая ее в небольших клеймах икон. Обычно смысловой упор в европейских картинах и в русской иконописи делался на внешнюю сторону события: везде изображался дьявол в виде страшного существа с рогами, чешуей и копытами, искушающего Христа. Спаситель же, в свою очередь, изображался, естественно, с соблюдениями всех канонов (в русской иконописи), безоговорочным Победителем, которому не стоило никаких усилий ниспровергнуть искусителя.
Иван Крамской же, одним из первых в светской живописи обращаясь к сюжету искушения Христа в пустыне, в процессе работы полностью переосмысливает обычную трактовку этой истории. Мы абсолютно уверены, что образ Христа и тема мучительного выбора прошла серьезную эволюцию именно в процессе работы над картиной. Как говорилось выше, эскизов к большому и такому сложному полотну было необычайно мало: одна глиняная голова, несколько этюдов головы с натуры, несколько рисунков рук и набросков драпировок и 12 небольших набросков самой композиции. Но посмотрим хотя бы на эти эскизы. На первом же варианте будущего полотна Христос изображен стоящим. Но, по-видимому, художник сразу же отказался от этого варианта. Почему? Потому что, судя по его письмам друзьям, он изначально хотел показать глубокое раздумье, мучительный выбор, душевную, внутреннюю работу человека, измучившую его. А фигура стоящего Спасителя не могла бы дать тех возможностей, которые в конце концов давала та поза Христа, которую Крамской нашел, благодаря то ли той самой «галлюцинации», то ли реальному человеку, которого художник заставал глубоко думающим, всегда в одной и той же позе.
Итак, история Евангелия, с детства знакомая любому современнику Крамского, встречается у всех евангелистов-синоптиков. По крещении Иисус возведен был Духом в пустыню (Мф. 4:1), находящуюся между Иерихоном и Мертвым морем. Одна из гор этой пустыни до сих пор носит название Сорокадневной. Там Иисус Христос должен был приготовиться к своему общественному служению постом и молитвою. По всей видимости, все сорок дней Спаситель совсем ничего не ел и «напоследок взалкал» (Мф. 4:2). И тогда приступил к нему дьявол и трижды искушал его: голодом, верой и гордыней. Архиепископ Аверкий (Таушев) в своем толковании на Четвероевангелие говорит о смысле этого искушения следующее: «В отношении к Божеству Иисуса Христа, это искушение явилось борьбой духа зла с Сыном Божьим, пришедшим спасти человека, за сохранение своей власти над людьми с помощью призраков счастья. <...> Главным же образом искушение направлено было против человеческой природы Иисуса, на которую дьявол надеялся простереть свое влияние, совратить ее на ложный путь». Два пути вело ко спасению человечества: тернистый путь на Голгофу, путь мучительного нравственного перерождения людей, путь страданий самого Христа и его последователей. И другой путь: путь воцарения его, как земного Царя, о котором так мечтали иудеи. «Дьявол как раз и хотел отклонить Господа от второго пути, попытавшись прельстить его по-человечески, легкостью пути первого, сулившего не страдания, а только славу» (архиепископ Аверкий).
Всем известно, чем закончился выбор Христа из этих двух путей. Но непонятно вот что: а был ли сам выбор, и что же все-таки хотел сказать Крамской? Неужели здесь, в пустыне, во время поста и искушения дьяволом Спаситель должен был выбрать свой путь? Едва ли. По идее, хотя «выбор» и был сделан предвечно: Сын Божий воплотился в человека для того, чтобы принести людям Свое новое Учение, чтобы пострадать за людей и воскреснуть, чтобы вывести их из ада и указать путь к спасению, у Христа все же, по его человеческой природе, была свобода выбора, этот дар, которым обладает каждый человек. «Никто не отнимает ее (жизнь. — Примеч. автора) у Меня, но Я Сам отдаю ее: имею власть отдать ее, и власть имею опять принять ее» (Ин 10:17–18). Но все же сорокадневный пост и искушение были направлены вовсе не на то, чтобы Христос сделал свой выбор как Человек, а на то, чтобы показать дьяволу, что выбор Сына Божия уже сделан. Вот почему «Христос в пустыне» до сих пор вызывает столько вопросов, сомнений, предположений: зрителю разных эпох кажется, что Христос Крамского, уставший, изнеможденный Путник, со слипшимися губами, в рваном хитоне, слишком уж очеловечен, слишком уж мучителен его выбор, слишком тяжело его раздумье.
Интересно, что вся фигура находится в тени, а одежда Христа написана вполсилы, чтобы ничего не отвлекало нас от рук и выражения лица Спасителя. Колорит картины ничем не примечателен, не ярок: все серое, приглушенное, кроме той далекой полоски света. Цвета одежды Христа канонические: зеленый и красный. Христа Крамской писал с трех разных натурщиков. Очень мало общего сохранил этот образ от первого варианта картины: Господь, почти иконографический Христос первого варианта полотна превратился в человека, измученного голодом, неимоверным душевным напряжением, физической усталостью, мучительным раздумьем, борьбой — с кем?
Очень интересна композиция полотна, она играет далеко не последнюю роль в понимании смысла картины. Художник отбрасывает любые лишние детали и оставляет только два действующих «персонажа»: Христа, сидящего на камне, и бескрайнюю пустыню вокруг Него. Время суток, рассвет, тоже выбрано не случайно: тонкая розовая полоска на горизонте — это символ заканчивающейся ночи и рождения нового дня, новой жизни. Это дает нам право предположить, что изображенный на картине момент — это уже сорок первый день пребывания Христа в пустыне, конец поста и искушения и начало нового периода в его земной жизни. Но не только время суток говорит о том, что это за исторический момент: сама поза Христа, его лицо, его слипшиеся от долгого молчания губы, израненные о камни ноги, насмерть переплетенные от духовного напряжения пальцы рук, — все это говорит нам о том, что прошло уже немало времени с тех пор, как Спаситель отправился в пустыню.
Пустыня играет очень важную роль в композиции полотна. Какое большое преимущество у горизонтального варианта картины: есть возможность написать эту безрадостную серую каменистую почву, где Человек среди камней кажется особенно одиноким и душевно, и социально. Пустыня на этой картине имеет несколько подтекстов: во-первых, это историческое место евангельских событий, во-вторых, это социальная и духовная пустыня не только времен событий Евангелия, но и того времени, в котором жил Иван Крамской. И в-третьих, пустыня несет религиозно-философский контекст: это место борьбы человека с собственной совестью, со своими страстями, место нравственного и духовного выбора. На самом деле пейзаж прописан довольно плохо: камни однотонны и одинаковы. Возможно, так получилось потому, что Крамскому пришлось больше работать не с натуры, а по фотографиям, которые ему присылал по его просьбе из Крыма младший друг, «гениальный мальчик», не доживший до 24 лет, пейзажист Федор Васильев. Но, может быть, не очень хорошо проработанный серый пейзаж сделан таким специально, чтобы акцентировать внимание зрителя на лице и фигуре Христа, чтобы противопоставить эту серую каменистую безнадежность розовой ленте рассвета, началу новой жизни.
Картина была принята очень неоднозначно. Большинство зрителей признавали, что «Христос в пустыне» — это новое, небывалое доселе явление в русской живописи. Но каждый зритель видел в Христе Крамского настолько разные смыслы и образы, что сам автор был сбит с толку. Художник был настолько измучен бесконечными нападками, насмешками, расспросами, требованиями объяснить смысл полотна, что стал противоречить сам себе. Это и понятно: десять долгих лет вызревал замысел картины, а теперь, после выставки, художник сам запутался и не мог решить для себя, что же все-таки он сделал. Написал ли Христа, Господа, в сорок первое утро, уже после его поста и искушения, приготовившегося к своему общественному служению, после предвечно сделанного выбора, или же написал Христа как Человека, мучительно выбирающего (!) между добром и злом, земными благами и крестным путем.
О чем думает его Христос? Всеволод Гаршин, писатель, друг живописца, хорошо принявший картину, спрашивал только у Крамского, который день изобразил художник: самое начало, первый день сорокадневного поста, или же рассвет сорок первого утра, когда уже «дьявол отошел от Него до времени» (Лк. 4:13). Павел Третьяков, впоследствии купивший картину для своего собрания, записал после выставки в дневнике: «По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время». Павел Михайлович догадался, что с Крамским произошел один из тех редких случаев, которые приключаются иногда с действительно талантливыми творцами, когда в лучших своих произведениях они оказываются умнее самих себя и не сами не могут оценить то, что они написали. Лев Толстой также очень хорошо принял картину, сказав, что это «лучший Христос», которого он знает. Очень интересен отрывок из письма Третьякова Толстому, где Третьяков рассуждает об образе Христа, созданном в это время разными художниками, и упоминает полотно Крамского: «Отвечая вам, глубокоуважаемый Лев Николаевич, забыл упомянуть еще следующее. Вы говорите, публика требует Христа-икону, а Ге дает Христа — живого человека. Христа-человека давали многие художники, из иностранных сейчас припомню только Мункачи; из наших Иванов (создавший превосходный тип Иоанна Крестителя по византийским образцам) и Ге в „Тайной вечере“ и в „В Гефсиманском саду“; но в „Что есть истина?“ Христа совсем не вижу. Более всех для меня понятен „Христос в пустыне“ Крамского; я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник, но со мною в этом, может быть, никто не будет согласен».
Вот что писал Иван Гончаров о «Христе в пустыне»: «Здесь нет праздничного, геройского, победительного величия — будущая судьба мира и всего живущего кроются в этом убогом маленьком существе, в нищем виде, под рубищем — в смиренной простоте, неразлучной с истинным величием и силой». Таким увидел на картине Христа этот писатель. Другие зрители спрашивали Крамского: «Это не Христос, почему вы знаете, что он был такой?» Художник потом говорил весьма загадочно: «На эти вопросы я позволял себе дерзко отвечать, но ведь и настоящего, живого Христа не узнали».
В конце концов, Крамской договорился до того, что стал доказывать атеизм Христа: «Мой Бог — это человек», «Мой Бог — Христос, потому что Он сам справился с дьяволом. Он черпает силу в Себе Самом...» А потом в письме к Всеволоду Гаршину Крамской говорит: «Итак, это не Христос. То есть, я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей».
Целый ряд толкователей картины (о чем упоминает, например, советский искусствовед Вагнер) выдвигал версию о том, что Христос Крамского делает выбор между «добром и злом». И, судя по тому, насколько серьезно и глубоко задумался Он на картине, этот выбор для Него весьма мучителен. Александр Бенуа (1870-1960), известный русский художник и искусствовед-теоретик, создатель общества художников «Мир искусства», работавший несколько позже Крамского, назвал его Христа неудачным, а самого художника не очень смелым продолжателем Александра Иванова: «В ... стремлении к содержательности и к искренности, но отнюдь не в своем неудачном Христе, Крамской является истинным, хотя и не смелым и не особенно глубоким продолжателем Иванова».
А сам Крамской часто говорил о некоем «иероглифе», через который он хотел выразить «свои личные мысли». Вот его Христос и стал тем самым иероглифом, который каждый новый зритель разгадывал и понимал по-своему, потому что сам художник в своих противоречивых высказываниях толком и не оставил точного ключа к расшифровке этого своего «иероглифа».
В начале 1873 года Крамской узнает, что Совет академии художеств решил присудить ему звание профессора за картину «Христос в пустыне». Он решительно отказывается. «Пять лет неотступно Он стоял передо мной, я должен был написать Его, чтобы отделаться». И в то же самое время — признание в письме другу: «Во время работы над Ним много я думал, молился и страдал... Как я боялся, что потащат моего „Христа“ на всенародный суд и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцами в Него и критику свою разводить...»
В тех же письмах к Всеволоду Гаршину Крамской отвечал на вопрос друга «Какой момент (изображен на картине. — Примеч. автора)? Переходный. Продолжение — в следующей книге».
Следующей «книгой» должна была стать еще одна большая композиция Крамского на евангельскую тему. Это полотно осталось на стадии проработанного подмалевка. В нем уже видны зачатки того шедевра, который мог бы получиться в конечном итоге, но картина по разным причинам осталась незавершенной. Эта композиция имеет два названия: «Хохот» или «Радуйся, Царю Иудейску» и иллюстрирует арест Христа и издевательства над ним воинов. Там нет пустыни, наоборот, огромная толпа народу, воины, смеющиеся над Христом, но Христос на этом полотне не менее одинок, чем в той серой пустыне, которая была написана Крамским в 1872 году. Кто знает, сколько бы еще разных мнений, вопросов и толкований вызвала это работа, если бы ей суждено было состояться.
Алиса САИТБАТАЛОВА
Источники
- Архиепископ Аверкий (Таушев). Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета. Четвероевангелие.
- Библия. Синодальный перевод. М.: РБО 2008.
- Бенуа Александр. Статья об Иване Николаевиче Крамском http://tphv.ru/kramskoi_benua.php дата обращения — 23 мая 2011 г.
- Ионина Надежда. 100 великих картин. Издательство: «Книга по требованию», 2010.
- Крамской И. М.: Изобразительное искусство, 1973.
- Крамской в его переписке. Труды Академии художеств СССР. М.: 1985. Вып. 3. С. 138–161.
- Порудоминский, В. И. Иван Крамской. Серия «Жизнь в искусстве». М.: Искусство, 1965.
- Розенвассер В. Б. Иван Николаевич Крамской. М.: Знание, 1987.
- Третьяков П. М. Письмо Льву Толстому. http://feb-web.ru/feb/tolstoy/critics/t37/t3722631.htm дата обращения — май 2011 г.
- Шумова М. Н. Русская живопись первой половины XIX века. Искусство. 1978.
- Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890–1907).
- Энциклопедия Кирилла и Мефодия. М.: 2003.
www.slovoart.ru
