Музей ЧерномырдинаХудожник недели. Дмитрий ПлавинскийARTinvestment.RU 21 июля 2010. Художник плавинский картины
Случай Дмитрия Плавинского | Colta.ru
Послевоенное советское искусство — «другое», нонконформистское, неофициальное, — несмотря на оттепельный музейный фестиваль этого года, остается малоизвестным: работы художников продавались за рубеж, расходились по частным собраниям, просто гибли… И сегодня устроить репрезентативную персональную выставку кого-то из героев советского андеграунда представляется невероятно сложным предприятием.
На выставке «Прорыв в прошлое» в Новом пространстве Театра наций Полина Лобачевская показывает вещи Дмитрия Плавинского (1937—2012), которому в этом году исполнилось бы 80 лет. Музей AZ выпускает книгу «Советский Ренессанс. Живопись, графика, скульптура 1960-х — 2000-х». Выставка, к счастью, не превращает живопись и графику в лайтбоксы жестким направленным светом по принятой музеезверевской традиции — но графику Плавинского художник-постановщик «Прорыва» Геннадий Синев все-таки вмуровывает в фальшстену, имитирующую «Стену Новгородского храма» Плавинского из собрания Третьяковской галереи.
«Когда думаешь о тех, кого теперь называют вторым русским авангардом, почему-то сразу вспоминаются книги Вазари и Бенвенуто Челлини, — говорит в фильме о Дмитрии Плавинском режиссер Валерий Залотуха, — их захватывающие рассказы о гениях Ренессанса, которые так же шумно жили, кутили, грешили и творили, творили… Наша маленькая Флоренция в пределах Садового кольца. Раннее Возрождение в эпоху позднего совка». Записные книжки самого Плавинского изданы лишь частично, а единственный большой каталог работ разных лет вышел в Италии. По-английски.
Дмитрий Плавинский. 1974© Игорь Пальмин Художник Плавинский был в среде московского андеграунда оригиналом: занимался палеографией, ездил в самолично организованные экспедиции, запирался в храмах копировать фрески, ходил в лес босиком. Никакой соц-артовской иронии, размашистого экспрессионизма, выдержанной абстракции или натюрмортов с чайниками и горшками. Археология, классическая музыка, православие, ботаника. Сейчас многие вещи Дмитрия Плавинского нервируют человека, привыкшего к современному искусству уже нового тысячелетия: они кажутся избыточными, надуманными и пафосными. В то же время в его работах есть сгустки техник, смыслов и приемов, получивших свое продолжение в скульптурных инсталляциях Александра Бродского, леттризме Оли Кройтор, гербариях Ильи Долгова, органических «объектах» Ильи Федотова-Федорова и «Лаборатории городской фауны». Предмет у Плавинского — ноты, схемы, страницы книг, раковины, — как и игральные карты у Немухина, еще был и материалом для коллажа, и самим объектом изображения, натурой. Позднее он заживет в искусстве своей жизнью — отдельной.
Сейчас многие вещи Дмитрия Плавинского нервируют человека, привыкшего к современному искусству уже нового тысячелетия: они кажутся избыточными, надуманными и пафосными.
Метод Плавинского — остраняющий официальное государственное искусство — был не в дразнении зрителя макрооптикой повседневности, трагедийной, как у Рабина, или спонтанно-неряшливой, как у Рогинского, не в политическом стебе, как у Комара и Меламида или Сокова, не в преображении прозрачным плеском или пастозным мазком натуры, как у Зверева. Вектор искусства Плавинского уходил в прошлое, не прорывался, а вбуравливался; его интересовало «время живописи», прорастание природы через культуру и обратно, впечатывание человеческого в доисторическое. И если поэты и художники Лианозовской группы предметность и бытовизм педалировали сообща, Булатов визуализировал Некрасова, то Плавинский в смысле слова ориентировался на Хлебникова. Из современников его путь был параллелен выбору, скажем, Иосифа Бродского при долгой работе — сложной и многослойной — с памятью, символами и традициями. Изобретатель «советского Ренессанса» и «структурного символизма», Плавинский был занят сплавлением времен, культур и природ. И если в структурализме Лотмана первичной моделирующей системой для искусства оказывался язык, то для «вторичной моделирующей системы» живописи и графики Плавинского материалом, наоборот, становились и культура, и природа.
О Дмитрии Плавинском рассказывает вдова художника Мария Плавинская.
Мария Плавинская© Анна Быкова О структурном символизме Дима сформулировал свое видение, когда нашел свою тему в искусстве в конце 1950-х годов, а в литературную форму перевел гораздо позже, можно даже сказать, что я его заставила. Так появился термин «структурный символизм». Мы встретились в середине 1970-х. В 1960-е, когда все увлекались абстрактным искусством, он им тоже увлекся. Но ненадолго и не так, как все. Для художников в основном абстракционизм был передачей эмоционального состояния или настроения. Но Дима выстраивал структуры на основе многослойных фактурных и текстурных красочных наслоений. Это и было содержанием. В основе такой структуры был не столько Лотман — его он, конечно, читал, — сколько античная философия (половина нашей библиотеки — это философия). С детства он увлекался классической музыкой и математикой, потом к этому добавился джаз, он первым стал вводить в живопись нотные знаки и партитуры. Одна из последних его работ называлась «Послание Пифагора в мир музыки». Почти все работы сразу уходили на Запад. Имя его стало легендой, а вещей никто толком не видел, потому что без выставок их и посмотреть-то было негде.
На выставке в Новом пространстве висит полутораметровый офорт с церковью. Дима сначала гравировал ее с натуры: обычная покосившаяся церковка. Но потом он ее развернул как бы в 3D, показал, что внутри, и погрузил в мир растений. Так природа у него поглощает то, что сделано человеком. Распад — это состояние культуры того времени. Здесь они с Тарковским говорят об одном и том же. «Андрей Рублев» — тоже во многом вещь своего времени, когда поиски утраченной духовности были жизненно необходимы. Игорь Пальмин снимал Диму в сгоревшем доме, в котором тот нашел части для своих будущих инсталляций, а Тарковский в «Жертвоприношении» сам поджигал дом… Дима часть досок приволок домой и использовал для работы, связанной не с православием, а, как ни странно, с мусульманством. У него была серия «Череп и Коран», посвященная мусульманству. В Средней Азии высоко в горах он нашел могилы басмачей. Басмачей преследовала советская власть, а там, в горах, они скрывались, и их почитали. Могилы их считались могилами святых, им поклонялись. Украшали на древний манер: на шестах были установлены черепа архаров, были привязаны ленточки. Дима обожал Хлебникова с его язычеством, словотворчеством; про него тоже можно сказать, что он занимался структурным символизмом.
Дмитрий Плавинский. Кисть. 2009© Мария Плавинская О советском Ренессансе В 1970-х Дима много писал о своих путешествиях, о своих приятелях и назвал это время «советский Ренессанс». Мы его записки публиковали как литературные произведения. Он сам говорил, что, скорее всего, если бы не стал художником, был бы писателем. Тогда чудесных открытий мы ждали каждый день, чудес духовных: что-то прочитал необыкновенное, что-то увидел или музыку послушал, кино показали редкое… Духовные открытия происходили буквально ежедневно. Соцреализм чем нехорош? Тем, что все покрыл страшной корой государственных нормативов и регламентаций. А художники, которые пошли своим путем, искали чего-то живого, подлинно чудесного. Ренессанс здесь — это возвращение к корням, живым классическим основам, первому русскому авангарду, православию. Нонконформизм как термин появился довольно рано, но все неофициальные художники не были группой: каждый был сам по себе, каждый находил свою стилистическую линию, каждый восполнял недостающую грань нашей культуры. Дима всегда был верующим человеком.
— Дима объездил всю страну, был на Севере и в Средней Азии, на Дальнем Востоке, Кавказе, в Молдавии, интересовался язычниками и староверами, буддизмом и исламом.
Абсолютно один, он много ездил по заброшенным деревням, в которых остались одни согбенные старухи. Он копировал фрески в разоренных храмах, читал церковные книги, Евангелия, требники, занимался в монастырских библиотеках, изучал кладбищенские надгробия. 15 лет он занимался русской палеографией, знал все шрифты: устав, полуустав, скоропись... Был потрясен красотой Остромирова Евангелия. Для него было важно все. И, конечно, знакомство с коллекцией Георгия Дионисовича Костаки, и первый русский авангард. Дима объездил всю страну, был на Севере и в Средней Азии, на Дальнем Востоке, Кавказе, в Молдавии, интересовался язычниками и староверами, буддизмом и исламом. Путешествовал один, в кедах, с рюкзачком. И на поезде, и пешком. Как угодно. Было четкое представление, что разные культуры существуют рядом друг с другом, дополняют друг друга и составляют общую культуру. Что мир невозможно разделить на Восток и Запад. И одно из важных достижений Димы, на мой взгляд, — он в своем творчестве объединил Восток и Запад. У него было целостное представление о мироздании, о Вселенной, о нашей Земле с ее геологией, археологией, географией, животными. Он — художник-космист. Он работал с символами. Та же черепаха — сколько с ней легенд связано. В древности на черепашьих панцирях гадали, их нагревали и по трещинкам узнавали судьбу. Мао Цзэдун подарил Советскому Союзу два таких панциря в 1950-е, они, по-моему, находятся в Эрмитаже. Дима учился офорту в гравюрном кабинете Пушкинского музея у старых мастеров. Одним из самых любимых был Дюрер. Он продолжил его тему — изобразил носорога больше земного шара. Он изобрел язык трав — травопись. В гурджиевский кристалл он поместил трилистник, напоминая о законе троичности. Советская власть учила, что все можно описать словами, но у изобразительного искусства свой язык — пластический. И Дима говорил именно пластическим языком.
Плавинский в мастерской. Нью-Йорк, 1991© Мария Плавинская Об американском периоде В Америку мы уехали, потому что Диме было интересно путешествовать, он любил новые места. К тому же в перестроечное время не на чем было работать, не было ни красок, ни холстов — ничего. Кто-то из друзей позвал в Америку, и мы поехали. Было очень интересно, там совсем другая оптика, другое освещение, другие преломление луча, атмосфера, цвет, свет. Мы прожили в Нью-Йорке без малого 15 лет. Американцев поразила Димина серия «Манхэттен-фиш» — надо было с другого конца земного шара приехать, чтобы увидеть, что карта подземки Нью-Йорка похожа на доисторическую рыбу. 11 сентября мы пережили а Америке. Димина работа на эту тему теперь находится в Италии, там изображено светопреставление: рушащаяся Вавилонская башня, самолеты, жертвы… Он придумал эту работу за год до того и никак не мог закончить. Некоторые вещи он вел очень долго, год мог уходить. Эта композиция сначала называлась «Новый Вавилон», а когда случилось 11 сентября, Дима ввел пару конкретных деталей и завершил картину. У него было предчувствие, что это произойдет.
Когда эту картину мы везли в галерею — прислали легковую машину вместо грузовой, — пришлось закрепить ее на крыше. И на хайвее от страшного ветра крепление ослабло, раздался странный звук, и картина улетела. Сразу остановиться было невозможно, а когда подошли — работа лежит на дороге, по ней уже пронеслась машина, потом целый поток. Это было ужасно: подрамник сломан, и протекторами выдраны части холста. Дима лишился дара речи. Мы скатали работу в рулон, как ткань, и поехали в галерею. Потом восстанавливали ее — она получилась со скрепками и шрамами. Потом лопнул ящик, в котором ее перевозили. Из Америки мы решили ее забрать. Работа набрала энергию разрушения. И это при том, что Дима — художник очень гармоничный. В итоге работа попала в один итальянский музей.
Обратно в Россию мы вернулись в 2004 году. Америка перестала быть для нас питательной средой. Мы ездили в Европу из Америки и решили вернуться домой, чтобы не летать в Италию и Грецию через океан. Дима до последнего путешествовал!
Понравился материал?
помоги сайту!
www.colta.ru
Художник недели. Дмитрий Плавинский
Рассказ о творчестве одного из ключевых художников в русском послевоенном неофициальном искусстве — Дмитрия Плавинского.Дмитрий Плавинский (р. 1937) — признанный мастер неофициального советского искусства, чьи работы находятся в собраниях ведущих музеев мира, включая Метрополитен и МоМА. Его визитной карточкой являются наполненные разнообразными символами меланхолические композиции, где каждый элемент как будто собран из мельчайших частичек, выписанных с поистине ювелирным тщанием.
По воспоминаниям Плавинского, художнический дар обнаружился у него очень рано — лет в десять. Он копировал репродукции из «Истории искусств» Гнедича, позже постигал премудрости живописного мастерства в детской художественной школе. Потом была «бурная нонконформистская молодость» — учеба на театральном отделении Московского государственного училища памяти 1905 года, в 1957-м — судьбоносный поход на знаменитую выставку западной живописи, последующие эксперименты с абстракцией... Впоследствии, впрочем, пути Плавинского и западного арт-мейнстрима разошлись: в то время как в Америке гремел поп-арт, устраивались хэппенинги и «умирала живопись», художник все глубже погружался в метафизику и «большие темы», уверенный в том, что маслом на холсте можно сделать еще много интересного. Да и не только маслом: художник много экспериментировал с другими материалами, стремясь преодолеть двухмерность картины и достичь необычных визуальных эффектов.
Признание в среде разбирающихся людей Плавинский получил еще в молодости: первая «персоналка» живописца прошла в 1960 году. Вскоре его работы начала покупать американка Нина Стивенс, несколько лет спустя выставившая свою коллекцию «второго русского авангарда» в МоМА. Именно тогда всемирно известный музей решил ввести три работы Плавинского в свое собрание. Художника также поддерживал Георгий Костаки.
Сам Плавинский как-то назвал себя «цыганом» в искусстве: его всегда отличала неутолимая тяга к познанию различных культур. С конца 1950-х годов он много ездил по Средней Азии, изучая местные духовные традиции, а также пытался восстановить связь с пострадавшей при большевиках русской христианской культурой. Уже после эмиграции в Соединенные Штаты, в 1990-х, Плавинский активно путешествовал по Европе, стремясь постичь все богатство классики Запада. Вместе с этим творчество живописца немыслимо без его увлечения природными формами: символы человеческих цивилизаций на его картинах встречаются с образами доисторической рыбы, черепахи, раковины, скелета... Ему принадлежит выдающаяся серия рисунков и отпечатков, посвященная растениям, — «Книга трав» (1963).
Плавинский — прежде всего очень сильный график. Корпус его узнаваемых графически работ включает как галлюцинаторные символические композиции («черепахи», «носороги» и прочее), так и более реалистические произведения, в частности серию о вымирании русской деревни (конец 1960-х — начало 1980-х годов). Например, его выдающаяся гравюра «Церковь Благовещения в деревне недалеко от Загорска» принесла на аукционе Macdougall’s 10 июня вполне «божеские» 4,3 тыс. фунтов стерлингов (при эстимейте 2-3 тыс.).
Не будет большим преувеличением сказать, что Плавинский является одним из самых недооцененных художников послевоенного русского искусства. Последней крупной живописной работой художника, появившейся на международном аукционе (Sotheby’s, 9 июня), стал выполненный им в 1967 году «Натюрморт» с религиозными принадлежностями (наверняка название упрощенное, неточное). Он ушел за сумму, равную нижнему эстимейту (80-120 тыс. фунтов стерлингов), и занял первую строчку в списке самых дорогих работ мастера. За ним следует «Космический лист» (1987), поменявший владельца на важных для рынка русского искусства торгах Phillips 28 февраля 2008 года, тех самых, где «Жук» Ильи Кабакова был продан за 2,6 миллиона фунтов стерлингов. «Лист» купили за 65 тыс. — внушительная сумма, учитывая, что специалисты оценивали картину в 10-15 тыс. Получившая такой же эстимейт «Раковина» ушла в тот вечер за 55 тыс. фунтов стерлингов.
Материал подготовила Юлия Максимова, AI
Источник: gif.ru, medved-magazine.ru, kommersant.ru, artinvestment.ru
artinvestment.ru
Дмитрий Плавинский: «Галерейщики начинают душить художников»: Игорь Свинаренко: Медведь. Первый Мужской журнал
Тэги:
1 сентября на 76 году жизни умер художник Дмитрий Плавинский. Один из тех, кто поддерживал высоко знамя русского символизма, русской школы авангарда во второй половине ХХ века.
Это был универсальный художник, для всех.
Даже тот, кто не имеет вкуса, проникнется тем фактом, что еще при советской властиработы Плавинского были куплены двумя нью-йоркскими музеями- Музеем современного искусства МоМА и «Метрополитен». Плавинский- один из легендарной двадцатки художников, которые в конце 70-х выставлялись на Малой Грузинской. Он давно стал знаменитым только на своем творчестве. Рисует,что хочет, вообще делает,что хочет, живет,где нравится, путешествует по лучшим местам планеты- это ж счастье в чистом виде.
Досье:
Один из основоположников и лидеров нонконформизма Дмитрий Петрович Плавинский родился 28 апреля 1937 года в Москве. В 1956 году окончил театральное отделение Художественного училища памяти 1905 года, которым руководил тогда бывший художник Театра им. Мейерхольда Виктор Шестаков. С 1975 года Плавинский — член и постоянный участник выставок Московского горкома графиков на Малой Грузинской, с 1978 года — член Московского союза художников. В 1991–2004 годах художник жил и работал в Нью-Йорке. В 2004-м он вернулся в Москву.
Сам Плавинский определял направление своего творчества как «структурный символизм»: «Одним из основных свойств русского мироощущения и искусства является структурный символизм, в основе которого лежит протообраз, расщепленный на ряды символов. Символы выстраиваются в горизонтальные ряды в структурно-временном пространстве. При вертикальном их прочтении возникают проступание одного в другом, наложения, вытеснения, столкновения и взаимоуничтожения. Расщепление и поглощение образа пространством символов и представляет собой структурный символизм… Принято думать, что художник раскрывает себя в своих произведениях. Совсем обратное: художник шифрует свое “я” системой иероглифов. Прочесть их дано не каждому, и последний из символов прочтению не поддается» (Дмитрий Плавинский. Структурный символизм). Работы Дмитрия Плавинского находятся в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, Музея Метрополитен, Нью-Йорк, МоМА, Нью-Йорк, Музея Людвига, Кельн.
АМЕРИКА: ТУДА - ОБРАТНО
Мы сели с Плавинским- у него на кухне, в московской квартире- за стол. Он достал бутылку Bordeaux.
- Это хорошее вино.
- Да уж. Вино, как известно, бывает двух видов: хорошее и очень хорошее.
- Бывает и ужасное.
- Как бы там ни было, в Америке вы провели время все-таки насыщенно и плодотворно.
- Да. А там нельзя иначе. Но, с другой стороны, онаиз тебя выжимает все - а потом выбрасывает на помойку.
- Нуведь это не наш случай?
- Нет, я вообще говорю про американцев.
- Пожили там, поездили, потом увидели 11 сентября- и домой?
- Не совсем так. Потому что там я прожил почти пятнадцать лет. И выехалимы с женой как раз тогда, когда началась перестройка в Москве: мне позвонила моя знакомая, директор галереи в Лос-Анджелесе, и предложила поехать.
- Хорошие места.
- Хорошие, но до Лос-Анджелеса я так и не доехал. (Смеется).
- А, точно! Вспомнил. Пока вы туда ехали, у вашего галерейщика начались неприятности.
- Да-да. Даже не неприятности… Пока я туда летел, эта галерея была уже продана-хозяину надо было погасить большой долг…
- И хорошо,что вы не попали в Калифорнию. А то там опасно- землетрясения же.
- Нудаже в Москве было землетрясение один раз.
- Один раз не… не считается. Вот вы когда уезжали, то говорили, что Россия исчерпала себя для вас как для художника, и вы уехали. Теперь что, Америка себя исчерпала?
- Нет-нет. Я так не считаю.
- А я где-то читал такое, с ваших слов. Может, это преувеличение какое-то было?
- Написать можно что угодно. Компьютер такое мелет!
- И нарисовать можно тоже что угодно, и это нас как-то объединяет… Америка для вас началась,наверное, когда в 1957-м в Москве вы увидели эту американскую выставку…
- Она оказала на меня огромное влияние, конечно. Даже не сами картины, а то, что такое может свободно существовать, что люди могут нарисовать и показать,что хотят…
- А вы до этого думали, что их тоже заставляют рисовать, строителей капитализма? Или что?
- Кстати говоря, у них был период - в 30-х годах, в Великую депрессию, - когда они были очень близки к соцреализму. Рисовали каких-то несчастных, еще чего-то. И так до Второй мировой войны. Тогда в Америку стали стекаться иммигранты из Европы, приехало много художников из Франции, а особенно - из Германии… Вдруг вся европейская культура переместилась в Америку.
- Повезло людям.
- Да, просто задарма досталось. Сначала американцыпонять этого не могли. А художники приезжие не могли по-другому работать, они же европейцы. Кандинский про это рассказывал.
- Значит, искусство в Америку привезли беглые художники из Европы.
- Не только художники, но и музыканты, еще приехали арт-дилеры, привезли целую систему, которая существовала в Европе. Вдруг все приехало. В Штатах взялись за организацию музеев и так далее. Кроме приезжих там работали и молодые художники американцы. Хотя какие американцы, там американцев,собственно,и нет, они тоже приехали, только не из Франции,а,например,из Риги, вот как Марк Ротко, такой гений.
- Который покончил с собой. Кстати, почему?
- Ну, во-первых,он попал в крупнейшую галерею- лондонскую «Мальборо», у которой в Нью-Йорке была наиболее денежная ситуация. И вот Марк Ротко насмотрелся всего, когда приехало искусство европейское, такое живое, не репродукции, а картины, и попал под его влияние. У него была удачнаяситуация - он приехал в десятилетнем возрасте и был американцем по сути. Онтам учился, жил совершенно нищенски, преподавал рисование в каких-то школках… Он начал рисовать новые картины - и вдруг прославился. Его вывели наверх, он стал миллионером - благодаря галерее «Мальборо». А галерея - очень опасная вещь.
- Галерейщики,типа,начинают душить художника?
Он смеется.
- Они начинают убивать. Марк Ротко работал, у него были идеи, но зарабатывал он походя, просто так уж получалось. Галерея, видя его миллионные доходы, решила его от этих миллионов избавить. Это мощнейшая галерея мира, с лучшими адвокатами, и вот они его убедили создать фонд его имени, чтоб все деньги шли туда. Они его запутали, он влип в непонятную ситуацию, из которой не знал,как выбраться, он надорвал нервы, заболел раком, по-моему желудка, были страшные боли, а тут еще эта галерея чертова… В результате он пошел в мастерскую и покончил с собой, выдрав ножом весь живот, который болел.
Дмитрий Плавинский перед своей картиной «Голоса Молчания». Москва, 1962
- Харакири. Вот это настоящий художник.
- Да, харакири. Но харакири совершили и над его семьей. Завещания он никакого не написал, будучи в таком состоянии, и оказалось, что все принадлежит Фонду Марка Ротко, а семье - ничего.
- Да, нехорошая история.
- Нехорошая.
- Кстати, о деньгах. Ваши картины были проданы в MoMА лет сорок назад.
- Когда было пятьдесят лет советской власти? В 1967-м? Вот я как раз в тот год и продал.А вывезла те картины в Америку Нина Стивенс, жена американского корреспондента журнала Times. Она покупала наши работы.
- Вот счастье-то было. Вы думали: «Святая женщина».
- Ну да, да. Чего нам надо было? Краски, пол-литра водки, и все. Мы собирались все вместе, выпьем- мало, опять в магазин, и так далее.
- Но ведь и денег она, наверное, давала каких-то.
- Да. Сейчас трудно вспомнить, сколько, но от картины до картины на них можно было жить. При том что в месяц я рисовал две картины. И всю эту коллекцию она вывезла туда, причем официально, через Министерство культуры. Как ей это удалось - тайна мадридского двора. И вот она сделала там выставку. А здесь ей в определенной организации сказали, что если она хоть одну картину из выставленных работ опубликует в своем каталоге, то ее с мужем выдворят из Советского Союза.
- А с художниками этими что обещали сделать?
- К художникам они присматривались. Вот, скажем, КГБ был против слова, против поэтов и так далее. Это еще понятно: мысли какие-то, их можно прочесть. А у нас что? Вот нарисовал я,к примеру, рыбу. А они недовольны. Почему?
- Может ли рыба быть против советской власти? Могут ли звери быть против советской власти?
- Могут. (Смеется.)
- Наверное,им было просто неприятно, что вы не рисуете соцреализм.
- Это им тоже было неприятно. Они понимали, что мы себя как-то не так ведем, их наш образ жизни раздражал: что хотим, то и творим. А что мы хотели? Ничего не хотели.
- Может, вы намеревались свергнуть советскую власть?
- В голове у нас ни у кого этого вообще не было. Нам казалось, что пока нас не отправили на Колыму, мы можем делать все что угодно. Ну по молодости такие мысли были. А что когда-нибудь рухнет коммунизм- это все равно,что рухнет Солнце на Землю.
- Не ожидали вы этого.
- Думаю, и Запад не ожидал этого до последнего момента. А когда коммунизм рухнул, я впал в такое же недоумение, как после смерти Сталина. Мне было шестнадцать, я тогда учился. Наше училище находилось на Сретенке, и нас погнали хоронить Сталина. Солдаты в грузовиках, давка. Дышать невозможно, и я понял, что еще немного, и я подохну. Я смотрел под колеса этих грузовиков и думал, что надо отсюда мотать. И я начал к машинам этим подбираться, чтоб под колесами пролезть, и пролез, и смотался.
- Вы были сталинист тогда или нет?
- Сталинистом не был. Мама на Колыме сидела, какой сталинизм? Когда она туда уехала, то, по рассказам отца, болела туберкулезом и уже была изможденная. А вернулась с Колымы вся цветущая, с красными щеками. Я подумал: «Ни хрена себе! Из концлагерей такие щеки! И никакого туберкулеза, ни фига». Она мне сказала тогда странные слова, я не знал, как к ним относиться: «Дима, я в Москве ходила в Консерваторию, в Большой театр, во МХАТ, жила вот этой жизнью, но там я поняла, что жизнь московская- это не жизнь». (Смеется.)
- От продажи MoMА вы, значит, ничего не получили.
- Никаких денег. Мы тогда и не думали про Америку, никто тогда и не мечтал в ней побывать.
- И доллары еще в ходу не были.
- Если б даже предложили, я б не взял, это сразу расстрел.
- Да, 88-я статья УК… Денег,значит, не было.
- В 60-х я оказался совсем без денег, думал, мне бы хоть какие-то гроши получать. И тут появился Георгий Костаки... Начал у нас покупать. У меня появились деньги на краски, жратву… Так что можно было нормально существовать.
- А когда наступил перелом, когда случился этот рывок, что вы перестали думать о заработке? И стали делать,что захочется? В 1989-м?
- Да, пожалуй, в 1989-м. Мне тогда моя знакомая позвонила и сказала: «Дима, если хочешь поработать у меня в галерее, приезжай!» Из Москвы в Лос-Анджелес прямого рейса не было, и я решил через Нью-Йорк лететь, а то столько про него слышал, столько фотографий видел в журналах. Прилетаю, хожу, смотрю, встречаюсь с друзьями, со знакомыми. И они мне говорят: «Дима, не надо тебе в Лос-Анджелес, этой галереи нет больше». И я остался в Нью-Йорке… В Америку я полетел с деньгами,которые получил за продажу картины на «Сотбис». Ну, думаю, на месяц-другой денег хватит, а там и в Москву. Хожу так, смотрю галереи. Захожу в одну… И вижу там парня - он был ленинградский коллекционер и оказался в Америке как эмигрант, он был рабочим в этой галерее. Он позвал директора, а тот пригласил меня работать. Так я сделал первую выставку, на которой тут же неожиданно купили работу в «Метрополитен».
- Интересно, сколько тогда стоила ваша работа?
- Рисунок длиной около двух метров стоил всего пять тыщ долларов. Ну и так поехало потихоньку… Провел выставку, продал картины, получил деньги- и куда-нибудь из Америки: в Италию, в Грецию, в Израиль… На юг Италии, в Неаполь. Я на себе испытал этот воровской город.
- У вас украли что-то?
- У меня была достаточно дорогая техника, я снимал Помпеи. Мы с Машкой (женой. - И. С.) возвращались средь бела дня по площади в гостиницу, чтоб там передохнуть, а потом еще погулять. И вдруг я слышу сзади шаги: кто-то бежит, мягко бежит. Ну, думаю, бежит и бежит, свои дела. И вот этот тип как рванет у меня этот фотоаппарат с пленками для меня очень важными: Помпеи! Очень резко рванул, профессиональный, конечно, парень, молодой, лет шестнадцати. Так-то они с мотоциклов рвут сумки, никакая рука не выдержит, а этот просто разбежался и схватил. Но я удержал. Фотоаппарат «Никон» с оптикой, а главное, конечно,пленки.
- Вы говорили, что Нью-Йорк- город ниоткуда и растет в никуда?
- Да-да.
- А до вас никто не обращал внимания, что Манхэттен похож на рыбу?
- До меня- нет! Я потом уже увидел этот самый Манхэттен сверху, из космоса снятый, он действительно такой рыбообразный.
- Хотя,конечно,на рыбу больше похож другой остров - Сахалин.
- Этот похож на окаменелую рыбу, потому что весь Манхэттен - это камни. Там небоскребы стоят почти без фундамента, просто в скальный грунт вбивают стальные балки, и все.
Манхэттан Фиш, 1992. The Metropoliten Museum of Art, New York
ART& ГОВНО
Далее в беседе выяснилась удивительная вещь- Плавинский любит ТВ! При том что газет,к примеру,он не читает…
- Я телевизор обожаю смотреть! И тут, и в Америке смотрел…
- Ну ведь не для того, чтоб узнать, что произошло в правительстве?Вы, видимо, хотите как-то пропитаться настроением жизни?
- Ну да. Я считаю, что телевидение - это лицо страны. А нравится тебе это лицо или не нравится, это дело твое.
- У нашей страны лицо какое-то не очень интеллектуальное. Придурковатое, что ли?
- (Смеется.)Ну пластическую операцию на нем ведь не сделаешь. Так что какое есть.
После мы заговорили про художников.
- Ну Ван Гог, к примеру. Что ему платили? Ему денег брат давал, а при жизни удалось продать всего одну картину, и то за гроши.
- По моей классификации получается, что это был настоящий великий художник.
- Конечно, великий. Но, например, Тициан тоже великий художник, а по своему денежному обороту был почти равен королям. У него были стада- пятьдесят тыщ овец! Которых не он, естественно, гонял, а пастухи. Тициан, Рубенс шикарно жили. Любимцы королей! Церетели прекрасно себя чувствует, главный академик. Так что чего уж там…
- Я рад за этих художников. А на другом полюсе, к примеру,Лео Кастелли, который торговал фасованным дерьмом. По пятьдесят тысяч долларов за майонезную банку. Неизвестныйи Шемякин гневно осуждают такие факты, типа,вот кто губит искусство!
- Я думаю, с современным искусством все довольно сложно… Да, там из настоящего дерьма делают золото. Там важно,кто твой продюсер, куда он тебя направит. А один ничего не сделаешь, даже будучи очень талантливым.
- Ну так имеют право на жизнь эти банки с дерьмом, которые продают на аукционе, или с этим надо бороться?
- А как бороться? Они прекрасно живут. Ребята,которые срут в эти банки.
- Вы считаете их художниками?
- От меня ничего не зависит.
- И все-таки, вы считаете их своими братьями-художниками или нет? Этих, которые срут в банки? Вот скажите честно.
- Братья? Ну они братья Карамазовы, скажем так. (Смеется.)
СТАЛИН НА ЗАКАЗ
- Вот насчет заказов Ленина-Сталина и всего прочего. Я спрашивал скульптора Рукавишникова: «Как же ты Ленина лепил? Почему не отказался?» А он отвечает: «Вот приходят к сапожнику и просят его сшить сапоги. Он должен шить такие, какие ему скажут. Так и я- заказывали Ленина, я его и лепил». Что вы об этом думаете?
- Я расскажу такую историю. Художник Володя Немухин как-то поехал в Якутию, куда-то к черту на рога, рисовать всякие пейзажи, чтобы представить их на выставку в училище, где он учился. Поехал он туда с другом. И вот они там поизносились, пропились, жрать уже нечего, пора в Москву, а не копейки. И Володька говорит своему другу: «Слушай, давай найдем работу, оформим что-то или портрет Сталина нарисуем». И они идут по какому-то городку, а там портреты висят- Берия и прочие. Ребята пришли к местному начальству, назвались художниками из Москвы (у них были студенческие билеты) и напугали всех, что у них Каганович почему-то похож на Гитлера, про остальных и говорить нечего, и надо срочно что-то делать,пока не поздно. И нарисовали они в гостинице, в каком-то ужасном клоповнике, портрет Сталина. Художники этим жили, они постарше меня, это был их хлеб, так что было сходство, все что угодно. А заказчик спрашивает: «А почему у товарища Сталина один глаз?» «Как почему? Профиль же. В профиль у всех виден один глаз». «Нет, - говорит начальник, - это у тебя в профиль один глаз, у меня один глаз, а Сталин- орел, у него два глаза всегда». Выхода не было, и они второй глаз рубанули прям под первым. Рубанули и думают: «Щас нас или расстреляют к чертовой матери, или мы успеем сбежать срочно». Заказчик посмотрел на портрет и говорит: «Вот теперь хорошо». И дал им пачку денег. Они рванули в Москву. Володька рассказывал, что долго еще по ночам не мог заснуть: как услышит шум мотора, думает, за ним приехали.
- Значит, вы считаете, это нормально - рисовать по заказу?
- Ну да. Так люди зарабатывают.
- А выне стали?
- Не, я тогда маленький был.
- А то бы тоже могли рисовать Сталина?
- Может быть, да.Сухой кистью.
- Сухой?
- Ну, когда сухой кистью втирается, получается как фотография.
Слово, 1967. Государственная Третьяковская Галерея. Москва
ЖЕНЩИНЫ
-И еще в чем счастье художника-он не работает с языком, не связан с ним. Можно в России рисовать, а можно точно так же и в Америке. Счастливая профессия, а?
- Машка знает язык. Она вела дела с галерейщицами. Галерея, конечно, американская, но занимались онитолько русскими, там и Шемякин, кстати, был.
- Вы устроились так, что живете в башне из слоновой кости, а жена…
- Не всегда из слоновой, иногда и из собственной кости. (Смеется.)
- Вы живете,как и положено настоящему художнику: творчество, мысли о вечном - и никаких житейских забот. Это удача! Я считаю, несомненная удача.
- Так живут многиемои знакомые художники. Когда есть нечего, жены где-то бегают, у подружек рубли стреляют, покупают жратву.
- Дмитрий, а что, художники специально женятся на женщинах, которые могут организовать процесс? Или это женщины в безвыходной ситуации вынуждены как-то перестраиваться?
- Тут самое интересное,что женщины, как правило, не богаче художников. На миллионерше можно только в Америке жениться, и то неизвестно,чем это кончится.
- Почему только в Америке, вон у нас сколько миллионерш.
- Ну щас уже поздно рыскать. А раньше… Интересен женщине этот мир - искусства- она остается, нет - бай-бай, до свиданья.
- О, я вижу, вы по-английски все-таки выучились говорить?
- Ну это так, на уровне Бродвея.
- Значит, в жизни происходил естественный отбор женщин.
- Естественный, конечно.
- Художник просеивает женщин, каккит отцеживает планктон через усы. Да?
- Нет, он даже не просеивает. Они сами приходят. Пришла, осталась, ушла - следующая. А художнику как-то не до этого.
Дмитрий Плавинский в работе над инсталляцией «Крест» в своей мастерской, 1975. Фото Игоря Пальмина. Вверху: Анатолий Зверев и Дмитрий Плавинский. Москва, 1986. В середине: Дмитрий Плавинский и Нина Стивенс. Нью-Йорк, 1998. Фото Марии Плавинской. Внизу: Дмитрий Краснопевцев, Лев Кропивницкий, Дмитрий Плавинский и Александр Харитонов. Горком графиков на Малой Грузинской. Москва, начало 1980-х. Фото Игоря Пальмина
ИСЛАМ
-Вы жили в Америке, когда бомбили Нью-Йорк. И все заговорили про ислам. А вы-то его знали не понаслышке, вы в Азии провели немало времени. И,наверное, многое поняли- больше,чем все прочие, у кого не было такого опыта? Вы ведь почувствовали что-то другим недоступное? И вспоминали про это в Америке,которая запаниковала по поводу мусульман?
-Впервые я попал в Среднюю Азию - Самарканд, Бухара, Ташкент - в 1958 году. Ехал я поездом и в пути познакомился с молодым парнем, который возвращался домой из армии. И он мне говорит: «Слушай, поехали ко мне! Это под Ташкентом, деревня. И это,у меня отец чайханщик, распиши ему чайхану».Я говорю: «Давай» Ну поехал я туда и расписал ему чайхану.
- Вы тогда думали о Пиросмани?
- О Пиросмани я не думал. Я думал, как выжить, хоть чуть-чуть заработать, потому что денег у меня было ноль, даже на обратный билет не было.
- А с каким расчетом вы туда ехали? Был план?
- Никакого плана не было. Просто надоело в Москве торчать. Думал, приеду в Азию, а дальше уж как получится.
- Вещей с собой много взяли?
- Какие вещи? Руки в карманы… Я поехал наобум. Расписал чайхану, мне заплатили какие-то гроши, а потом все наперебой стали меня приглашать, что б я им расписал их дома- изнутри, снаружи. Богатый был колхоз.
- Хлопок.
- Нет, воровство. (Смеется.)Например, такая деталь. У них был огромный яблоневый сад, шикарный, просто как в раю, но он был списан председателем как замерзший и по документам не существовал. Потом я его охранял, кстати. Вместе с собаками. (Смеется.)Потоммы все сдружились, потому что я один дом расписал, другой, еще кому-то. И так я прожил там полгода. Если их не трогать, не хамить им, они хорошо относятся к чужим. Два старика даже молились в мечети за мой талант, у меня, как им казалось, какой-то там есть…
- По-вашему,ислам сильнее белой цивилизации?
- Ислам не сравнится с Америкой, хотя бы по вооружению, и с Россией. Но у нас «дедовщина»и прочие кошмары, у нас армия гнилая абсолютно. За ум мы не возьмемся, чего уж там.
- Но Грузию же победили.
- Грузию?(Смеется.) У грузин президент болван.
- Мусульмане полны внутренней энергии.
- Ислам и христианство- разные вещи, они противоположны. Ислам объединяетцелые народы в один кулак, а христианство направлено на индивидуума, на то, что у тебя в душе. А там- другое. Их праздники стоит посмотреть - собираются миллионы людей!
- Вот ваша работа «Череп и Коран» о чем? О погибели белого человека?
- Коран, угрожающий смертью.
- Вы там чувствовали этот конфликт?
- Там чувствуешь какое-то напряжение. Я приехал в чужую страну, и чуть что, они переходили на свой язык, на код какой-то, которого я не понимал. Мало ли что они о тебе могут говорить? А с другой стороны- какие проблемы? Ты работаешь, получаешь какие-то деньги. Я потом уже научился хитрить. Один мне говорит: «Распиши мне все золотой краской, чтоб золото и лазурь».«Пожалуйста, только, знаешь, для этого нужен обязательно ликер. Он липкий, и в нем надо золото размешивать, чтоб оно лучше к стене прилипало». Ну а как? Не скажешь же ему: «Купи мне ящик водки». И он мне покупал ящик жуткого ликера какого-то. Приходилось давиться. Но я расписывал все эти потолки, конечно, не ликером, что я,придурок? Был специальный растворитель… Сами-то они не пьют, анашу курят. Я пару раз курнул- не понравилось. Водка лучше. А так было, конечно, интересно. В Россию возвращаешься - так все серо, что думаешь: «…б твою мать, какая мура».
Москва-Черепаха, 1996 Коллекция Александра Кроника. Москва
КОНЕЦ СВЕТА?
-Вы как-то сказали, что мир треснул. А на чем эта трещина- на шаре, на плоскости? Или что это?
- Не знаю. Трещина везде. Как боялся и предсказывал Владимир Соловьев, наш философ, мир раскололся. Казалось бы, подумаешь, два небоскреба грохнули… Я тогда был в гостях у своего товарища, у него дом в двух часах езды от Нью-Йорка. Поехал туда просто передохнуть. Включаем телевизор утром и вдруг видим-эти башни, и как они взрываются. Кошмар! Жена товарища разрыдалась, кричит. В чем дело? А в одной из этих башен работает ее сын. Я ей говорю: «Твой сын раньше одиннадцати не просыпается, сейчас полдесятого утра». Она кинулась звонить- связи нет. Телевидение еще какое-то время показывало, я даже успел с экрана сделать эскиз своей будущей работы.
- А что с хозяйским сыном?
- Сын проснулся, когда все рухнуло к чертовой матери…
- Дома проснулся?
- Дома, в своей кроватке. Лентяй чудовищный, не знаю, как его в башне терпели.
- Да, потрясающе, но все-таки, как мир треснул? Трещина на чем? Треснул арбуз? Или треснуло бревно? Или плита железная? Вот как вы это видите?
- В виде картинки? Я уже нарисовал их четыре. Самая интересная - первая, которую я делал в Америке. Я тогда как приехал от друга, так сразу началрисовать, как раз 11 сентября. Щас в Италии она, к сожалению. Все уходит за границу, а в России музеи нищие. Даже если у тебя здесь покупают, все равно потом увозят. Вот так, и ничего не сделаешь. Жалко…
- Вы как-то сказали, что Америка у вас ассоциируется с царством Монтесумы, и что она точно так же погибнет.
- У меня было название картины «Щит Монтесумы», но там другое… А насчет погибели… Не знаю, но похоже, что те небоскребы - только начало. Только начало какой-то катастрофы…
- Вы, как художник, имеете, наверное, дар предвидения?
- Нет. Я,как художник,живу со своими мозгами, а что там на самом деле- мне не известно.
- И тем не менее художникотчасти колдун?
- Отчасти и алкоголик. (Смеется.)
- Ну знаете… В России кто не алкоголик?
Мы смеемся.
Иерусалим, Израиль, 2000. Фото Марии Плавинской
РУССКИЙ РЫНОК
- Когда-то вы заметили, что Нью-Йорк- сумасшедший бизнес-город, а Москва - город лирический. Это еще актуально?
- Она мне напоминает… Ну того,кто на печи все время лежал в сказках, я уж забыл,как его зовут?
- Емеля?
- Емелю напоминает, вот. В Нью-Йорке такое напряжение, там иначе невозможно. Почему я щас оттуда уехал? Потому что очень легко стать безликим халтурщиком в Нью-Йорке - лишь бы продавать товар. Там главное - товар.
- А здесь что?
- А здесь можно подумать, можно то, се… Почитать, посмотреть альбомы. Я вот из Нью-Йорка привез целую библиотеку, собрал много интересных книг. Я не знал, что сейчас и здесь можно многое купить, то, что надо для работы. Это тяжесть жуткая, и еще надо платить за перевес…
- Вот вы говорите, что медленнее стали рисовать. Теперь месяц на картину уходит?
- Месяц. Да. Особенно если это картина большого формата: два метра на полтора. На нее технологически много времени уходит. Ну и потом надо ж еще остановиться, подумать… К тому же мы с Машкой много путешествуем по Европе. Это тоже время. Интересно поездить по Европе. Там музеи фантастические… Только надо время выбирать. А то мы как-то в Париже нарвались на школьные каникулы. Я раньше думал, что в Америке дети распущенные донельзя, но европейские такиеже, хочется по заднице ногой дать. Вот.
- Вы в музеях смотрите картины или просто уже пересматриваете?
- Нет, смотрю. Я многие знаю по репродукциям, но репродукция- это только приглашение увидеть подлинник, сама по себе она ничего не дает.
- Вы еще не все основные музеи объехали из тех,что хотели?
- Нет… Вотв Амстердам собираемся…
- Заметно, что русские стали больше покупать серьезных картин?
- Сейчас - да. (Несмотря на то что разговор наш шел в самый кризис… -И.С.) Московский «Сотбис»1989года открыл всем нам, русским художникам, ворота на рынок. Вот. И постепенно стали покупать. Русские покупают- но чаще всего увозят. Скажем, к себе в Лондон, ну и где еще они там кантуются…
- Вы говорите, что в Нью-Йорке и вообще в Америке есть арт-рынок, а в России - нет.
- Ну в России нет постоянного и отработанного рынка. Тут продажи случайные.
- Это плохо?
- Нет, это, в общем, хорошо. Ведь когда начинаются повальные продажи кого-то из художников, это не очень хорошо для него. Художнику в принципе денег много не надо.
- Как это - не надо?
- Слишком много не надо, лишних не надо, а так, чтоб на жизнь было. Когда мы переезжали из Америки, то я привез самые большие работы, которые не мог там продать, они дорогие. И вот все эти непроданные картины у меня тут за неделю скупили.
- Скажите, Дмитрий, а что дальше-то будет с искусством русским?
- Дальше? Щас такое время - для молодежи особенно трудное. Молодые обращают большое внимание на западное современное искусство. Это не очень хорошо, потому какой смысл просто переделывать то, что уже делается там? И, конечно, как всякое подражание, это уже более слабо. Надо искать свой путь, тут, в России.
- А это не так просто, потому что Россия- провинциальная страна, по сравнению со Штатами, к примеру.
- Ну это само собой.
- В провинции трудно что-то изобрести новое.
- Почему же? В России Малевич существовал, и другие художники были интересные…
- Но тем не менее вы, наверное, чувствуете, как ваши акции в России поднялись после того, как вы пожили в Америке? Здесь не верят своему вкусу, ждут, когда Запад признает. Тогда и наши начинают ценить. Этакая провинциальность мышления…
- Есть такое. После Америки мои картины тут стали дороже продаваться. Дороже, чем даже в Америке.
- Ну да, там полно приезжих художников, а здесь художник, который вернулся из Америки, в которой достиг успеха, редкость?
- Редкость. И вот еще что важно. К России там отношение не очень. Они думают, что Россия- параша! Они страну не уважают. Америка не уважает, и Европа тоже.
Иерусалим, 1999
ВОЗРАСТ
- Вы с кем из художников общаетесь? Чисто по-житейски так.
- В Америке я общался с тем же Шемякиным, но редко, потому что он жил далеко, под Нью-Йорком. Щас он вроде во Франции, замок у него там. Из московских там еще Эрнст Неизвестный… Виделись иногда, хотя люди мы все занятые. Но,по большому счету, пойти некуда.
- Как некуда?
- Перемерли мои друзья. А с новыми ребятами о чем говорить? Не о чем. У них свои дела.
- Да, вот она, обратная сторона долгожительства…
- Ну да. Иногда сидишь и думаешь: быстрей бы умереть к черту. (Смеется.)
- Да ладно вам. Это вы так шутите над нами. А на самом деле видно же,что вы человек веселый, юморной, можете и винца выпить. И интерес к жизни у вас есть. Мы знаем, что большие мастера творят и в совсем глубокой зрелости.
- Да, конечно. Скажем, для актера мой возраст почти смертелен. Мало кто играет, уйдя ввосьмой десяток. А художника это не касается.
- Вам,художникам,повезло- ив старости можете творить, и в детстве. В отличие,например,от режиссеров.
- Я в десять лет начал рисовать. Случайно. А до этого был шпаной уличной, как все тогда.
- Шпаной? Вы воровали? Резали кого-то?
- Нет. Мы были шпаной…такой романтической,что ли. Родители - на работе, дети - на улице. Это 1948-й, 1949-й. Вечером родители приходили уставшие, злые, и нам домой не хотелось идти, потому что там скандалы… Лучше на улице! Чердаки, голубятни…
- Да… Вы делали, что хотели, но не всем удалось на таком уровне продержаться и выжить. Много было смелых и решительных людей, которые тоже делали, что хотели, но многие из них были сломаны и уничтожены, так ведь?
- Да, тут, конечно, как повезет. Я вот думаю: как я дотянул до своих семидесяти лет? Я просто удивлен своей жизнью. Просто повезло. Сколько было других очень талантливых ребят- а их уже нет…
Фото:из архива Дмитрия Плавинского
Опубликовано в журнале "Медведь" №131, 2008
КОММЕНТАРИИ
www.medved-magazine.ru
Художник Дмитрий Плавинский
Постепенно слово «нонконформист» приобретает чуть ли не значение «героя Советского Союза». Это прискорбно.
Бронзовеют «подпольщики», «шестидесятники», художники перерождаются в дизайнеров и бизнесменов, знающих конъюнктуру арт-рынков, выходят многотомные мемуары разных доброжелательных свидетелей. И как следствие – происходит подмена эпохи.
Мои симпатии в искусстве складываются исключительно из формулы: художник – человек.
Гений и злодейство две вещи несовместные, так писал Александр Пушкин в «Моцарте и Сальери». А в жизни, как подтверждает практика, гений уживается со злодейством. Хотя, конечно, чаще не гений, а талант. А такой талант измельчает, изгадится.
Сегодня, когда в золотом ореоле проходят мимо тени и фигуры великих: В. Яковлева, Е. Кропивницкого, О. Рабина, В. Ситникова, Д. Краснопецева, А. Зверева, Д. Плавинского, В. Немухина и других, - тяжело не впасть в крайность, умопомрачиться и не начать вопить и причитать за галерейщиками и искусствоведами, что во время оно был андеграунд, а «легальные» художники холуи, дешевки, не стоящие ногтя самого задрипанного нонконформиста.
К сожалению, на таких позициях я не стою, против такой постановки вопроса категорически против, потому что считаю, что были еще Я. Манухин, И. Голицын, Е. Зверьков, И. Сорокин, Т. Скородумова, Ю. Жигалов, А. Бородин и Л. Дурасов и другие.
Мне кажется, что художники разделены не на группировки, а на художников и нехудожников.
И в этой связи очень важно не застаиваться, развиваться, ежемгновенно повышая личный уровень культурности. Иначе не отделить зерна от плевел.
В этом очерке признаюсь в самом сокровенном, а именно, мне кажется, что наиболее подлинными в жизни и творчестве (из большинства) т. н. нонконформистов были Анатолий Зверев и Дмитрий Плавинский. Художники разного воспитания, культуры, уровня технического мастерства и понимания искусства.
И тем не менее. Раскрепощение духа привело к тому, что и Зверев и Плавинский в своем творчестве, каждый сам сумели наиболее полно выразиться и выразить все болячки времени и запечатлеть красоту мгновения, которое и определяет подлинность всего мирового искусства.
Но очерк наш будет о Дмитрии Плавинском. Я помню первое впечатление от трехчастного офорта «Разрушенная церковь», который увидел в доме режиссера и собирателя Теодора Вульфовича. Это как первая любовь, ее не забудешь. Первое впечатление всегда самое верное: незамутненный знакомством и его влиянием взгляд замечает даже самую микроскопическую фальшь, выхолощенность, халтуру, или наоборот – принимает и влюбляется.
Плавинскому, как мне думается, присуща работа тончайшая, работа скальпеля – между жизнью и смертью. «Разрушенная церковь» вещь вневременная. Причудливые деревья, одряхлевшая, истлевающая церковь, штрихи как шифр, который каждый волен переводить по-своему. Чем-то изображением напоминает ранние страшноватые повести Гоголя, чем-то ушедший в историю русский Север вдоль по Осударевой дороге Петра.
На одной волне с «Разрушенной церковью» - «Скит» и «Печальный Христос», в которых Плавинскому удалось перескочить от иконы к нонконформизму. А что еще важнее, в строгих и аскетичных офортах сконцентрировать огромный объем духовной информации.
Я понимаю, что, в конце концов, это пустое анализировать и комментировать работы Дмитрия Плавинского. Все умозаключения (даже самые веские) в одно мгновение рассыпаются в прах при каждом новом просмотре полотен.
Как ни парадоксально, большинство произведений автора одновременно и абсурдны, и приземлено логичны. Хотя бы носорог. Мощь до физического ощущения многотонного существа, изображение настолько вогнано в бытие, что заполняет собой жизненное пространство. Или это только мне так кажется?Я не могу долго находиться в мире Дмитрия Плавинского, поэтому обращаюсь к его творчеству дозировано (всегда с содроганием, как в детстве страшную картинку, смотрю его «Собаку»). Возможно, кому-то носорог покажется хорошей черно-белой картиной (не более), а для кого-то «носорог» - пуп земли и начальная точка отсчета всего.
Еще хотелось бы сказать о том, что Дмитрий Плавинский помогает зрителю по-новому смотреть на искусство. Он тряпка, стирающая с доски старые формулы, дающая пространство для творчества – tabula rasa.
До сих пор офорт «Собака» вызывает у меня чувство близкое к мистическому ужасу. Движение собаки-мумии. Зачем художник оживил мертвое?
Плавинский в отличие от многих собратьев по искусству прекрасный рисовальщик: твердая рука, точные, геометрически выверенные линии.
В каких измерениях пребывает сознание Дмитрия Плавинского? На этот вопрос может ответить только он сам.
Один из наиболее признанных в мире русских художников Дмитрий Плавинский не потерял своего искрометного чувства юмора и дара рассказчика. Ко всему прочему, он еще и незаносчив. Плавинский остается Плавинским и в Нью-Йорке, и в Москве. Очень жаль, что художник (не по примеру Константина Коровина) мало записывал. Его записи о себе, Звереве, Краснопевцеве шедевральны. Ясным русским языком о сложном и простом, вечном и мимолетном. Как жаль, что Плавинский мало писал!
Слава Богу, художник подробно изложил свои взгляды на искусство и свое творчество. Но я почему-то уверен, что многое недоговорено. Ведь художник – орудие в руках Бога.
Тайна Плавинского – его «Черепа в парике», черепах, носорогов, листвы, насекомых – делает притягательным и таинственным его творчество.
В русском искусстве всегда были мастера, не только оставившие заметный след, но и породившие миф. Вспомним Михаила Врубеля, Малевича с Кандинским, Шагала, Анатолия Зверева и Дмитрия Краснопевцева. Живет миф о Дмитрии Плавинском, живет самостоятельно.
Дмитрий Плавинский удивительное (для современности особенно) явление духа, воплотившегося в работах. «Человек, создавший вещь, в конце концов, погибая, отпечатывается в ней, как папоротник в камне». Мне добавить нечего.
Алексей Шульгин. Портрет Дмитрия Плавинского работы Марии Плавинской.
www.sofronova-art.com
Дмитрий Плавинский
Родился в арбатских переулках. Рано испытал превратности судьбы: ему было всего 8 месяцев, когда мать репрессировали, и ребенок, оставшийся один зимой в остывающей избе подмосковной деревни, не умер только благодаря случайному приезду отца. Начал рисовать в 9—10 лет, в 12 поступил в городскую художественную школу, где преподавали в то время молодые художники — представители неофициального искусства.
«Рисовал я много и увлеченно, — вспоминает Плавинский, — много копировал с Гнедича, жадно наблюдал, да и просто жил уличной жизнью. Копии выработали во мне несколько преждевременное мастерство, картинность и безумную любовь к великим мастерам всех времен и народов». В 1951—56 учился на театральном отделении Московского областного художественного училища «Памяти 1905 года» (руководитель В. А. Шестаков, в прошлом главный художник Театра им. Мейерхольда), в котором в разное время занимались Д. М. Краснопевцев, Б. П. Свешников, А. Т. Зверев. Знакомство с «гениальной» (по словам Плавинского) поэзией Велимира Хлебникова во многом повлияло на мировосприятие художника.
Абстрактно-вещественная живопись. Первые из сохранившихся работ Плавинского отличаются довольно традиционной живописной манерой. Прошедший в Москве в 1957 Международный фестиваль молодежи и студентов, давший возможность молодому художнику познакомиться с современным искусством Европы и Америки, повлиял в какой-то степени на резкую перемену живописи художника в сторону абстракционизма произошла. Первыми работами, построенными на сочетании разных фактур, были «Натюрморт с ножницами» и «Девушка у окна».
В конце 1950-х гг. Плавинский впервые посетил поразившую его Среднюю Азию, где не только изучал мусульманскую культуру, но и много работал, ради заработка расписывая фресками дома местных жителей. В дальнейшем неоднократные поездки по Средней Азии привели к созданию серии «Череп и Коран» и объекта «Азия. Город мертвых». В 1960 на квартире у искусствоведа Ильи Цирлина состоялась первая персональная выставка художника, а Георгий Костаки приобрел «Кричащую рыбу» — работу, открывающую тему рыб, черепах, ящериц, жуков, бабочек. С этого времени с полотен Плавинского практически исчезают люди.
В созданной в 1962 композиции «Голоса молчания» художник впервые развивает тему «Единого Времени», в «Целоканте» (1965) дает «драматический образ древнейшей рыбы, в муках рождающей человека». В 1967 в Музее современного искусства Нью-Йорка была организована выставка русского искусства 15—20 вв., после которой три из представленных работ Плавинского было приобретено музеем. В середине 1960-х гг. художник осваивает офорт, занимается скульптурой и инсталляцией, сочетая живопись и объемные формы. «Евангелие от Иоанна» (1966), «Слово» (1967, Третьяковская галерея) и другие произведения были созданы после работа над славянской палеографией в музеях и монастырских библиотеках в городах Русского Севера (Новгород, Псков, Ярославль и др.). Деревенской теме, вымиранию деревни и тяжелой жизни русских крестьян, посвящена серия офортов, разрабатываемых художником в течение 15 лет («Бегущая во тьме», «Крест», 1976 и др.).
Новый период В 1977 начался новый период в творчестве художника — по его словам, он перешел «от фактурных и полуобъемных работ к лаколессировочному пространству, поглощающему объект и его дематериализующему. Центром внимания становится не предмет, а пространство» («Старое кресло», 1977; «Летящая рыба», 1978; «Скат», 1981; «Черепаха», 1982). Основанные на современной стилистике картины Плавинского отличаются плоским фронтальным изображением и отсутствием воздушной среды. С 1988 Плавинский начал серию работ, связанных с музыкой — в свои композиции включает ритмические построения нотного письма Баха, Моцарта, Стравинского и др. С 1991 жил в Нью-Йорке. Сложные противоречивые впечатления от Нью-Йорка воплотились в инсталляции «Алтарь Нострадамуса» (семь 3-метровых вертикалей), замыкающей цикл работ с нот описью авангардного американского композитора Джорджа Крамба.
вернуться в галерею вернуться в анонсы
art-life.biz
"Книга трав" Дмитрия Плавинского - История красоты
В главном здании ГМИИ им. Пушкина проходит выставка: «Книга трав» Дмитрия Плавинского из собраний ГМИИ им. А.С. Пушкина, Государственного биологического музея им. К.А. Тимирязева и частных коллекций.Все фотографии, кроме первой – из интернета.
Экспозиция посвящена «Книге Трав» – этапной работе, созданной художником в 1963 году, и включающей в себя обширную серию рисунков и монотипий.Дмитрий Плавинский (1937–2012) принадлежит к числу наиболее ярких представителей неофициального искусства 1960–1980-х годов. "Книга трав" уникальна тем, что это чуть ли не единственный случай, где из дуэта природы и культуры представлена только природа — сама по себе, без неизменного своего антагониста-спутника, культуры.
Дмитрий Плавинский. Офорт "Торец с крестом и бабочкой"
В 1963 году, в разгар моды на абстракционизм, Плавинский, отдавший ему дань в живописи, уехал из Москвы в деревню и сделал там серию рисунков и монотипий, которая получила название "Книга трав".
На длинном листе из "Книги трав" рядами отпечатаны листочки разных трав. Принцип построения этого листа — ритм маленьких и больших, длинных и звёздчатых, тёмных и почти невидимых оттисков. Он похож на панораму; эти ряды напоминают некий пейзаж, например, лес, как его изображали древние китайцы. Или странный отпечаток какого-нибудь симфонического произведения с расписанными партиями каждого инструмента, сливающимися в конечном итоге в оркестре фортиссимо, как и в начинавшей произведение увертюре. Можно сравнить этот лист и с рукописью, читаемой постепенно, знак за знаком. Разность листочков — почерк природы — именно то, что требовалось найти: нечто вне слов, но не хаос. Найден был космос растений и ухвачен за хвост бессловесный язык природы, более того, оказались сочтены буквы, которыми она пишет свои послания летом на подмосковном лугу. Эти буквы сотрёт из книги луга зима…
Лист за листом Плавинский делал отпечатки папоротников и лопухов, трав с ровными и изрезанными контурами, подобные сплошному чёрному пятну или, напротив, сетке тончайших сосудов на белых листах акварельной бумаги. Одновременно он делал "описания". Тончайшим пером и разбавленной, еле видной тушью, внеэмоциональной, "технической" линией он зарисовывал группы листьев и целые участки цветущего луга.
Впоследствии Плавинский писал: «Природа, лес и его жизнь с цветами, травами, бабочками растворили в небытии грохочущую городскую жизнь и московскую суету. Сидел один на пне и рисовал бабочек, папоротники, грибы и одуванчики <…>. Работа над “Книгой Трав” - личный опыт медитации. Я ходил по лесу босой, боясь наступить на гусеницу, муравья или цветок. Высшая сосредоточенность собрала и направила мою волю на устранение каких-либо посредников между природой и мной. Рисунки “Книги Трав” абсолютно лишены искусственности искусства».
Половина «Книги Трав» – рисунки с натуры пером тушью, сильно разведенной водой, для получения нежного полупрозрачного серебристого контура. В избранной художником технике ощущается увлечение Востоком – китайской и японской классической монохромной живописью тушью. По воспоминаниям Дмитрия Плавинского, техника требовала значительного сосредоточения, так как вообще не допускала правок.
Дмитрий Плавинский. Луг. Разворот из «Книги трав». 1963 (фрагмент)
Дмитрий Плавинский. Луг. Разворот из «Книги трав». 1963 (фрагмент)
Другая половина, названная художником «Ладонь листа», – это монотипические отпечатки, выполненные непосредственно с трав и листьев, собранных им самим. Такой подход напоминает одновременно и старинные ботанические атласы, и традиционные гербарии – изображения даны крупно и предметно. Создавая серию «Ладонь листа», Плавинский был в роли естествоиспытателя, изучающего лист через лупу. Его интересовали сами листья, их форма и текстура. И гармония, свойственная природе.
На стене рядом два экспоната. Один – это монотипия. Плавинский взял реальное растение и сделал его точный, со всеми прожилками, отпечаток. Другой экспонат – страница гербария столетней давности из Тимирязевского музея. Так вот, монотипия уподобляется гербарию. Это тоже просто лист травы, взятый крупно. По словам ботаника: "Это похоже на гербарии 17-го века, которые проглаживались утюгом".
Монотипия Дмитрия Плавинского и лист гербария
Одним из достоинств этой выставки является то, что здесь собраны работы, а в серию входит около 100 рисунков и монотипий, которые могли за эти годы разлететься отдельными листами. Дело в том, что Плавинский рисовал очень много, всегда с большим удовольствием, и все это за небольшие деньги расходилось по различным людям, могло затеряться с течением времени.
Сам Плавинский писал: "Меня вдохновляли французские и русские травники, акварели Дюрера и конечно, японцы". Он работал в Гравюрном кабинете Пушкинского музея, знакомился там с работами старых мастеров и создал бесконечное количество реплик. В частности, гравюр Дюрера. В некоторых офортах Плавинский даже свою подпись стилизует под Дюрера, помещая ее на таблички или какой-нибудь камень.На выставке, помимо рисунков и монотипий «Книги Трав», офортов и офортных досок Плавинского, были представлены произведения из коллекций ГМИИ им. А.С. Пушкина и Государственного биологического музея им. К.А. Тимирязева, по духу и тематике перекликающиеся с «Книгой Трав»: листы старинных гербариев, атласы XVI–XVIII веков, гравюры Альбрехта Дюрера и японские ксилографии в жанре укиё-э, умозрительные, но наглядные источники вдохновения мастера.
Альбрехт Дюрер. Святое семейство с кузнечиком Около 1495 Гравюра на меди 235×185 мм ГМИИ
Дюрер, Альбрехт Адам и Ева. 1504 резцовая гравюра на меди. 24,8 × 19,2 см ГМИИ
Альбрехт Дюрер Портрет, Эразм Роттердамский 1526 Монограмма и дата MDXXVI Надпись: Imago erasmi roterodami ab alberto durero ad vivam effigiem deliniata (Портрет Эразма Роттердамского Альбрехтом Дюрером начертанный с живого образа) Внизу по-гречески: Την κρείττω τα συγγράμματα δείξει (Лучше его представят его писания) Гравюра на меди 251×192 мм ГМИИ
Травник. Страсбург. 1595 год
http://www.svoboda.mobi/a/27341227.htmlhttp://www.istina.religare.ru/print73.html
bellezza-storia.livejournal.com
Плавинский Дмитрий Петрович - Музей современного искусства Эрарта
Дмитрий Плавинский (1937–2012) — одна из главных фигур московского нонконформизма второй половины XX века и создатель собственной символической философии. Искусство этого художника, который обладал мощной энергией и в то же время был склонен к вдумчивому анализу, признано во всем мире.
Каждое произведение Плавинского — это многослойная образная структура. Любая фактура и форма предмета, будь то созданный человеком артефакт или элемент органики, интерпретируются автором как часть сложносоставного символа, необходимого для глубинного познания Вселенной. Последняя воспринимается художником как картина Единого времени. Время для Плавинского — не привычный цикл, а замкнутая система, цельное и многофактурное наслоение памяти прошлого, динамики настоящего и знания о будущем.
Образ в работах Плавинского всегда изменчив, подвержен метаморфозам. В его произведениях присутствует некая точка небытия, совмещающая момент, когда самого образа еще не существовало, и предвидение его окончательного распада и растворения в пространстве. Руины собора, охваченного пламенем, заброшенная церковь, исчезающая в ветвях разрастающихся деревьев, остов ветхой ладьи, погребенной в снегу, у Плавинского — не картины гибели цивилизаций, но следы, напоминающие о вечном пути, где финалом всегда будет возвращение к началу.
Для Дмитрия Плавинского образ равнозначен звуку. Художник способен уловить и изобразить звучание любого предмета. Звук здесь — это прежде всего библейский довременной логос, подобный впервые произнесенному имени предмета и тем самым знаменующий момент сотворения его образа из небытия.
В произведениях Плавинского не существует однообразного прочтения видимого объекта. Простой срез ствола дерева у художника подобен карте мироздания, а силуэт старого пугала — фигуре пророка. Корабль викингов напоминает зооморфное существо, обладающее величественной силой, словно языческий демон. Истлевший лист трактуется художником как кусок ткани Космоса, а сама его поверхность обретает глубину и протяженность.
Работы Плавинского всегда динамичны и изменяются в процессе восприятия зрителем. Не только коллажи или многослойная живопись, но и офорты как будто состоят из сложнейшей фактурной массы, и их можно рассматривать бесконечно. В них нет упорядоченной композиции: пространство каждой картины дробится на множество деталей. Неслучайно многие работы художника имеют панорамную композицию, указывающую на то что, явленное нам изображение — лишь фрагмент некой единой нематериальной субстанции.
Елизавета Шагина
www.erarta.com
