Музей ЧерномырдинаМаксимилиан Александрович Волошин. Волошин коктебель картины
Дом Волошина в Коктебеле
Выдающийся поэт и художник, философ и критик Максимилиан Александрович Волошин значительную часть жизни провел в Крыму. Дом в Коктебеле, в котором обитал Макс, стал поэтической меккой, которая притягивала творческих людей со всей России. Здесь гостили Марина Цветаева, Валерий Брюсов, Михаил Булгаков, Викентий Вересаев, Максим Горький, Петр Кончаловский и многие другие незаурядные личности. Сегодня дом Волошина – один из самых посещаемых литературно-художественных музеев Крыма.
В стране голубых вершин
Небольшой поселок на берегу Черного моря, расположенный у подножья древнего вулкана Карадаг – излюбленное место художников, поэтов, писателей, в общем, творческих людей. Мистическая красота Коктебеля воспета талантливыми литераторами и запечатлена на полотнах известных живописцев. Для одного из них «страна голубых вершин», так переводится с тюркского слово «Коктебель», стала источником вдохновения, домом и, в конечном счете, последним пристанищем. Речь, как можно догадаться, идет о поэте Максимилиане Волошине.
Моей мечтой с тех пор напоены Предгорий героические сны И Коктебеля каменная грива; Его полынь хмельна моей тоской, Мой стих поет в волнах его прилива, И на скале, замкнувшей зыбь залива, Судьбой и ветрами изваян профиль мой,
- написал однажды Волошин. И правда, обрыв горы Кок-Кая своими очертаниями напоминает мужской профиль. Побывавшая в 1911 году в Коктебеле Марина Цветаева поделится впечатлениями: «Взлобье горы. Пишу и вижу: справа, ограничивая огромный коктебельский залив, скорее разлив, чем залив, каменный профиль, уходящий в море… Максин профиль». Поэт и сам ассоциировал скальный лик с собственным.
Правда, еще до переезда Волошина в Крым в Коктебельском профиле узнавали лицо другого известного поэта. Существует открытка с видом поселка, изданная в Феодосии в 1910 году, на которой написано: «Коктебель. Гора профиль Пушкина». В путеводителях 1911 и 1914 годов также указывается, что это «профиль Пушкина».
Что ж, каждый имеет право видеть в каменных глыбах то, что ему близко. Но вряд ли кто-то поспорит с тем, что Коктебельский лик можно по правду назвать памятником поэту – человеку с мятежной, страстной душой, слившему в творческом порыве со стихией, творцу, создающему самого себя.
Мой кров убог
Одним из первых из русских интеллигентов красоту Коктебеля оценил известный врач-окулист профессор Э. А. Юнге. Будучи энергичным и разносторонним человеком, он приобрел кусок земли в Коктебельской долине и решил превратить его в цветущий сад. Юнге мечтал построить здесь водохранилище, на склонах холмов разбить виноградники, проложить удобную дорогу в Феодосию. Однако на осуществление грандиозных планов не хватило средств. После смерти профессора, его наследники продали часть земли, на которой в начале XX века появились первые дачи. Один из участков у моря приобрела Елена Оттобальдовна, мать поэта Волошина. Соседями Волошиных стали Детская писательница Н. И. Манасеина, поэтесса П. С. Соловьева и оперный певец В. И. Касторский. Таким образом, Коктебель стал курортом интеллигенции.
Судьба Максимилиана Волошина тесно связана с Крымом. Среднее образование Макс получил в Феодосийской гимназии, затем поступил на юридический факультет Московского университета. После революции поэт поселился в Коктебеле, в семейной даче у моря. Здесь поэту суждено пережить трагические события гражданской войны. Дом Волошиных становится прибежищем, как для красных, так и для белых. Не приемля насилие, независимо от его происхождения, Максимилиан помогал при белогвардейцах коммунистам-подпольщикам, а при большевиках – белым офицерам. Немаловажную роль сыграл поэт в освобождении Мандельштама, схваченного врангелевцами.
Послереволюционное время – период смены идеалов и тотальной переоценки ценностей кардинально менял мировоззрение людей. Не избежал этой участи и Макс Волошин. Будучи по природе демократом он с воодушевлением принял пролетарские настроения. Внешний вид поэта подчеркивал его близость к народу. Волошин ходил босиком, в холщовой рубахе с подпояской, волосы подвязывал ремешком. Таким же образом художник относился и к собственному быту.
Дому, в котором будут гостить Цветаева, Брюсов, Булгаков, Вересаев, Максим Горький, Кончаловский, Грин, поэт посвятит такие поэтические строки:
Войди, мой гость, стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога…Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров убог. И времена — суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.
Что же представляет собой дача Волошина? Дом был возведен в 1903 году под руководством и по чертежам поэта. Его архитектура отражает противоречивые взгляды и нестандартность мышления хозяина. Сооружение асимметричной формы состоит из двух отдельных сооружений, соединенный в единое целое. Если посмотреть на строение с левой стороны, можно обнаружить обычный сельский дом с белыми стенами и балкончиком. Выложенная из оранжевого кирпича правая часть здания отличается выступающей трехгранной трапецевидной стеной с высокими окнами. Она напоминает фрагмент старинного замка. Глядя на эту часть дома, создается романтическое впечатление. Все-таки дом строил поэт. Кстати, Волошин яростно критиковал дурной вкус российской буржуазии. В одной из статей, посвященной архитектурному облику Феодосии, поэт напишет: «Екатерининская набережная с ее дворцами в стиле турецких бань, Публичных домов и лимонадных киосков, с ее бетонными Эрехтейонами, гипсовыми «Милосами», голыми фисташковыми дамами с декадентских карт-посталей представляет совершенно законченный «Музей Дурного Вкуса». Большевики и анархисты, в руках которых Феодосия побыв
vkrym.su
Коктебель. Дом Поэта. Ушедшая легенда
Коктебель - это уютная живописная бухта, бирюзовое море, древнейший вулкан Карадаг, мыс Хамелеон, степь с засохшей, царапающей ноги травой, терпкий запах полыни и... романтика. Коктебель - это поэт Волошин, Дом Поэта, его друзья-обормоты, соседи - русские интеллигенты, искусство Серебряного века, дух творчества и страсти. Коктебель - это особый стиль жизни, общения, мировосприятия и широкие объятия гостеприимства. Коктебель - это атмосфера, это состояние души, это легенда. Ушедшая легенда. Повезло тому, кто застал хоть вскользь, хоть как-то тот, настоящий Коктебель, кто "запрыгнул на подножку" уходящих 80-х, потому что потом было уже поздно, дух времени Серебряного века улетучился. И было уже все не так, и все не то.Мне кажется, я успела запрыгнуть на пресловутую подножку, проникнуться Коктебелем навсегда, юная, романтичная девушка с Библиотечного факультета, выросшая с книжкой в руках и, наверное, людям практического склада кажущаяся немного не от мира сего....Возможно однажды я соберусь мыслями и напишу, каким узнала Коктебель тогда, еще в "доукраинскую" эпоху. Пусть советскую, пусть застойную, но одухотворенную. В то время, когда дети росли на хорошей поэзии, хорошей литературе, читали с младых ногтей, и внутри многих еще горел огонь, зажженный настоящими творцами... Такими, как Максимилиан Волошин и его великие друзья, жившие и творившие в Коктебеле - Марина Цветаева, Алексей Толстой, Николай Гумелев, Осип Мандельштам, Илья Эренбург, Михаил Зощенко... Какие имена. Какое время.
Когда мы решали куда поехать отдыхать в этом году, то Коктебель показался мне отличным выбором. Наверное, это первое в моей жизни возвращение в любимые с юности места. Главный вывод, который я сделала после этой поездки: нельзя ориентироваться на прошлые впечатления и старые воспоминания. Все течет, все меняется. Волшебное в прошлом оказывается совершенно обыденным в настоящем и наоборот.Безусловно, Коктебель изменился. Я даже легкого дуновения прежней атмосферы здесь не ощутила. Я обожаю Коктебель тот, волошинский, с обаянием Серебряного века, о котором много читала. Я люблю Коктебель времен застоя, милый, романтический, который сама застала. Тот Коктебель, который существует сейчас, мне не знаком. В нем нет ни прежнего духа творчества, ни простоты и интеллигентности, ни нового курортного шика и эстетики.
Нас тянет в Коктебель ушедших лет,Которого уже на свете нет,В тот Коктебель, где ждал нас милый Дом.О, как давно мы не бывали в нем!@ Игорь Санович
Что осталось здесь от прежнего Коктебеля? Море, Карадаг, профиль Волошина, Дом Поэта. Созерцанием этих сокровищ я и наслаждалась три недели отпуска. Вот о них мой сегодняшний пост. Что было и что стало. Мои фотографии из нашего отпуска, старые фотографии Коктебеля эпохи Волошина, которые я нашла на просторах интернета (vk.com/club34617900). Мысли, думы, аналогии, боль.Вот так с моря, издалека, выглядит Дом Поэта. Ориентир - ярко-желтые зонтики, а за ними - Легенда.
При ближайшем рассмотрении замечаешь, что за прошедшие сто лет (а именно столько лет ему исполнилось в прошлом, 2013 году), дом не сильно изменился.
М. Волошин около своего домаДом Поэта. Ок. 1910 г.
Впрочем, реставрация, конечно, была. Если начать рассматривать старые и новые фотографии по принципу "найди 10 отличий", то найдешь их точно. Но главные отличия окажутся не в доме, а в окружающей его обстановке и людях.
Дом Поэта. 2014 г.Сто лет назад дом Волошина стоял практически на открытой местности, перед ним был широченный пляж, за ним виднелись горы. Такой простой, но лечебный для души пейзаж.
Но самое интересное на старых фотографиях - люди, их лица, образы, судьбы... Волошинский дом никогда не бывал пустым. Говорят, за год здесь гостило по несколько сот человек. Поэты, писатели, музыканты, художники. И они не просто жили, они творили. Хотя бывало разное - солнце, море, веселая компания...
У Дома Поэта. 1913 г.Однажды, летом 1924 года Андрей Белый (псевдоним Б.Н. Бугаева) приехал в Коктебель с целью отдохнуть от московской суеты, поработать над своим романом. Но
Один из спектаклей в день именин Волошина. 1926 г.Нынче тоже в Коктебеле перед Домом Поэта кипит жизнь. В основном торговая и совершенно не имеющая никакого отношения к музею Волошина.
Мы были в сентябре, продавцов не столь много, а летом здесь все заставлено разноцветными зонтиками и столиками с товаром.
Все, к чему могли приложить наши современники свои руки, они их приложили. Увы.К счастью, неизменно красивой осталась окружающая природа. Не изменился могучий Карадаг,
Волошин с коктебельцами и гости на пляже. 1906 г.Изначально мыс в Коктебельской бухте напоминал профиль А.С. Пушкина, который, будучи в этих местах, сам был весьма удивлен портретным сходством. И вот в 1929 году после землетрясения часть скалы откололась, рельеф изменился - природа будто-бы специально создала портрет-памятник Максимилиану Волошину.
Ни одна фотосессия в Коктебеле не обойдет вниманием волошинский профиль. Именно он сейчас является визитной карточкой Коктебеля.
Море (внешне) все то же.
Сценка «Заморский гость (радостная весть)». Коктебель, 1911 годЛюди, конечно, другие... Слащавое слово "селфи". Какие книги читать? Скоро на фотоаппарат снимать разучимся. А чего заморачиваться? Все между делом, на то что под рукой. И барышни,
и мужчины. Забавно даже.
Пляж в наше время стал намного уже. Цивилизация "подъела его". Вот такой была линия берега при Волошине,
а вот такой сейчас. Урезали местами на ширину зонтика... И ладно бы набережную оставили широкой, какой она была в Советские годы... Нет, всю застроили.
Мыс Хамелеон, вся волошинская страна Киммерия за спиной самого поэта и его гостей.
18 августа 1903 г.1911 г.
Тот же вид. И в наши дни море манит.
Мыс Хамелеон вблизи.
А вот то, чего при Волошине не было, и даже представить трудно, как бы он воспринял новый Коктебель и все то, что окружает его бесценный Дом.Небольшая площадь перед домом-музеем М. Волошина занимает метров 15 в ширину и метров 50 в длину. Это самое красивое, самое облагороженное место во всей Коктебельской набережной, да и во всем Коктебеле. Не говорю - идеальное, в некоторых моментах даже весьма спорное, но лучше пока ничего нет. Наверное поэтому это место притягивает сюда людей. В любое время дня и вечера во время курортного сезона все лавочки заняты, идет бойкая торговля, около всех имеющихся достопримечательностей - памятника Волошину и "Облачков счастья" вьется фотографирующийся народ. Иногда, значительно реже, чья-то интеллигентная рука сфотографирует и Дом Поэта...
Обратили внимание на эти голубые "яйца"? Это арт-объект "Облачко счастья", подарок устроителей фестиваля «Джаз-Коктебель - 2012» дому-музею, от которого интеллигентные люди, видимо, не смогли отказаться.
Совершенно не понятно назначение объекта. Красоты особо никакой. Предложение сидеть на нем, как на лавочке, вообще кажется чепухой. Даже вместимость называют - 6 человек. Почему не 15?
Понятно, что данная парковая скульптура совершенно не к месту и не по делу. Да, она пользуется популярностью у детей
и даже у некоторых взрослых.
Но если по уму, так вообще не вписывается туда, куда его приспособили.
Даже фотографию памятника Волошина нормально сделать нельзя, чтоб этот воздушный шедевр хоть краем, но не залезал в кадр. Вот, пожалуйста.
Несколько слов о памятнике. Это подарок Коктебелю от семьи Арендт. Эту семью с Волошиным связывали многие годы настоящей дружбы. Авторы - скульптур А.И. Григорьев и его жена Ариадна Арендт - люди лично знавшие поэта.
Памятник своеобразный, но и сам Волошин, в некотором смысле, был оригинал. Надпись на табличке на памятнике: "Максимилиан Волошин 1877 - 1932". А также строчки из его стихотворения "Подмастерье":
Когда поймешь, что человек рожден,Чтоб выплавить из мираНеобходимости и Разума —Вселенную Свободы и Любви, —Тогда лишьТы станешь Мастером.
Семья Арендт выступила с заявлением против такого соседства. Мало того, что сам памятник установили не там и не так , где они хотели - они видели его в парке Дома Поэта и без постамента. По мне, так постамент однозначно изменяет восприятие скульптуры, она плохо "читается" - выглядит даже комично. К тому же из-за своего расположения - спиной к морю - она практически всегда находится в тени. Лица поэта, слегка закинутого назад, почти не видно. Убедитесь сами.
Расположить же совершенно разные по сути скульптуры рядом - полнейшая безвкусица и абсурд, о чем так же высказались дарители. И они правы.
В завершении разговора о Коктебеле одно из любимых мной стихотворений - Маргарита Алигер "Утренняя песня".
Красивые слова "Звонкий слиток счастья - Коктебель". Думаю, что Коктебель многих сделал счастливыми. Первый из таких счастливчиков - сам Поэт. Жил как хотел, где хотел. Писал стихи, рисовал, работал, развлекался с друзьями, создал свой богемный мир. При этом сумел остаться самим собой. Во время революции постоянно помогал людям, укрывал у себя и белых, и красных. И ничего в результате ему за это не было. Избежал "ранних" лет репрессий. И даже помогал тем, кто попадал в лапы чекистов. Умер в 1932 году, избежав 37-го года. Далеко не все его друзья смогли уйти от этого.
М. Волошин с женой в степи за своим домом машут на прощание
Знаете слова Агаты Кристи: "Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы. Пока вы не делаете этого, всё остаётся живым в вашей памяти. Если вы оказываетесь там снова, всё разрушается"?Не знаю, стоило ли возвращаться в Коктебель... Наверное, стоило. Хотя бы для того, чтобы понять, настолько я люблю Коктебель ушедших лет, чтобы оторваться от прозы жизни, побыть самой собой - юной, тонкой и возвышенной. Тот Коктебель есть в памяти, а значит он жив.
P.S. Все вышесказанное является моим личным мнением (ощущением, чувствами). Просьба тапками не закидывать, относиться с уважением.
galina-lukas.ru
Максимилиан Александрович Волошин. Айвазовский в Крыму
Максимилиан Александрович Волошин
Первая встреча моя с М. А. Волошиным состоялась при несколько необычных обстоятельствах.
Как-то осенним вечером 1923 года, проходя по феодосийской вокзальной площади, я был привлечён шумом резвившихся ребятишек, с визгом и свистом «ходивших колесом» у ног странно, не по-русски одетого крупного полного мужчины лет сорока пяти. Он стоял у колонны вокзальной ротонды. На нём была коричневая, сильно поношенная плисовая куртка, такие же короткие, по колено, штаны, нитяные гетры на полных икрах и грубые, тяжёлые, не то туристские, не то солдатские, ботинки. С таким нарядом как-то не вязалась крупная кудластая голова и окладистая борода. Его серые проницательные глаза безучастно смотрели вдаль сквозь поблёскивавшие стёкла пенсне.
Это был Максимилиан Александрович Волошин, поэт, искусствовед, критик и мало кому известный в те годы художник. Он выглядел внушительно, эффектно и был по-своему красив. Его рано потучневшая фигура чем-то напоминала портрет Веласкеса. Это первое впечатление навсегда сохранилось в моей памяти.
Волошин возвращался после поездки в Москву в свой Коктебель. Он стоял у нового жизненного рубежа.
Отгремели первая мировая и гражданская войны. Он ездил в Москву, чтобы восстановить связи с друзьями, и только что вернулся в Крым с новыми планами работы в изменившихся жизненных условиях.
В дореволюционную пору Волошин подолгу жил в Париже, бывал во многих парижских студиях. Дольше, чем в других, задерживался он в мастерских Стейлена и Уистлера и русского графика Е. С. Кругликовой. Здесь впервые он ощутил влечение к искусству. Всё, по его словам, свелось к тому, что в одно из посещений мастерской Кругликовой Елизавета Сергеевна дала ему лист бумаги и карандаш и предложила сделать рисунок с модели, над которой сама работала. С этого и началось обучение Волошина искусству живописи.
Собственно, общепринятой программы курса изобразительных искусств Волошин никогда не проходил, так же как не проходили его многие мастера французского искусства конца XIX и начала XX века. Он работал в мастерских многих художников, рядом с ними. Ещё больше он рисовал среди художественной богемы монмартрских кафе; это были его «университеты». Ему повезло: он общался со многими талантливыми художниками Парижа.
Волошин был, конечно, постоянным посетителем Лувра, и живопись мастеров европейской классики покорила его. Несмотря на интерес Волошина к новейшим, самым крайним течениям в искусстве, он всегда оставался приверженцем реалистических живописных традиций.
Врождённая одарённость, разнообразие и яркость впечатлений способствовали быстрому развитию дарования Волошина. Он, в сущности, миновал стадию ученичества. В искусстве Волошин как-то сразу освоился с творчеством зрелых мастеров, и его одарённость и восприимчивость позволили ему перешагнуть через годы обязательного труда, неизбежного для большинства на пути к настоящему искусству.
Сохранились рисунки, сделанные Волошиным в Париже в разное время. Волошин, видимо, не придавал им большого значения, так как очень немногие из них подписаны монограммой и ни на одном нет даты. Датировка их сейчас усложняется тем, что в его папках нет рисунков, о которых можно было бы говорить как о первых, начальных, или ранних творческих опытах.
Парижские рисунки хранились в доме Волошина с 1914 по 1961 год, почти пятьдесят лет, и, за исключением Богаевского и очень небольшого круга людей, никто не знал об их существовании. Сделаны они были на протяжении длительного времени. Больше всего рисунков выполнено мягким итальянским карандашом, часть сделана тушью — пером, акварелью и т. п. Все они отличаются ясным чувством пропорций, конструктивностью и яркой передачей характерных черт модели, а иногда и технической изощрённостью и подкупают той свободой выполнения, которая отличает работы профессиональных мастеров.
Часто Волошин делал портретные зарисовки, среди которых многие выполнены не с позирующих моделей, а «на ходу». На них люди изображены в непринуждённых позах во время разговора или сосредоточенного раздумья. Даже в самых беглых зарисовках Волошин умел подметить характерные черты того, кого он писал. В них видна не только внешняя схожесть — они глубоко психологичны, в них всегда ощутим умный глаз художника, умеющего раскрыть внутренний мир человека. Самые выразительные из них сделаны просто, бесхитростными графическими приёмами, но так умно и проникновенно, что создаётся впечатление, что ты где-то видел этих людей, говорил с ними, и сейчас они возникают в памяти то в грустной задумчивости, то с расплывшимся в улыбке лицом. При яркости характеристик Волошин умел избегнуть утрировок, шаржа. Только в одном случае он, видимо, воспользовавшись чернильной кляксой, попавшей на лист бумаги, создал гротескный портрет Е. С. Кругликовой, очень похожий и живой. Пририсовав к кляксе быстрой линией профиль художницы, Волошин создал очень яркий портретный образ. Следует сказать, что во внешности Елизаветы Сергеевны действительно были черты, натолкнувшие его на такое изображение.
Судя по портретным рисункам, в Париже Волошин общался с известными русскими, французскими и другими художниками, поэтами, писателями. Среди его рисунков вспоминаются портреты А. Франса, Ромена Роллана, Пикассо, Бальмонта, а также проф. М. М. Ковалевского, основателя «Вольного университета» в Париже и известного анархиста П. А. Кропоткина. В Париже Максимилиан Александрович сблизился с А. В. Луначарским.
Рисунки, выполненные Волошиным в парижских мастерских в ранний период его творчества, — очень яркие и талантливые. Казалось, достаточно было художнику сделать ещё одно усилие, перейти от быстрых зарисовок к работе над законченными портретами — и он войдёт в круг лучших русских портретистов начала XX века. Но этого не случилось. Волошин, увлечённый во время путешествий по Испании и Греции природой этих стран, принялся за пейзажную живопись и никогда больше не возвращался к портретному жанру.
Может показаться странным такой скачок в творческих исканиях Волошина. В действительности же переход от портретного жанра к пейзажному был закономерен и логически объясняется общим процессом развития живописного и поэтического дарования художника.
Волошин начал писать городские пейзажи ещё в Париже. Очень интересно написана им «Площадь Согласия». Волошин удачно использовал тонированную бумагу. Легко прописав акварелью силуэт города, окутанного вечерней мглой, и скульптуры на площади, он плотной темперной краской передал яркий свет уличных фонарей и его отражение на мокром асфальте. Эта эффектная акварель выпадает из ряда привычных работ Волошина.
Есть у Волошина и другие работы из цикла городских пейзажей; они носят характер беглых, схематически выполненных натурных рисунков. Среди них несколько зарисовок рабочих демонстраций в Париже.
В 1914 году Волошин совершил длительное путешествие по Испании. Здесь он создал большой цикл акварелей. Написаны они в большинстве своём без натуры. Это сказалось и на однообразии их композиций, и на фантастических формах архитектуры, и в нарочито декоративных формах скалистых гор. В некоторых акварелях проступает кулисный принцип построения композиций. Большая часть акварелей этого цикла изображает замкнутое скалами равнинное плато с поселением и возвышающимся в центре его храмом.
В этих акварелях есть какая-то риторичность; это скорее описательное, чем образное изображение природы Испании. Но вместе с тем они представляют определённый интерес для изучения творческого пути Волошина. Отдельные элементы и особенно живописные средства, какими он пользовался при изображении форм горного пейзажа, вскоре получат дальнейшее развитие в цикле коктебельских работ; схема обрастёт живой тканью, обретёт конкретность.
Первое впечатление от парижских рисунков Волошина, выставленных после его смерти, в 1961 году, было настолько ярко и неожиданно, настолько не вязалось с тем, что он делал в Коктебеле в двадцатые годы, что невольно возникло сомнение: нет ли здесь ошибки, мог ли Волошин, живя в Париже, занимаясь поэзией, искусствоведением, так, походя, стать первоклассным мастером графики? Иногда даже зарождалась мысль, что всё это очередная мистификация, розыгрыш, какими была полна жизнь Волошина.
Некоторые странности характера Волошин унаследовал от своей матери, Елены Оттобальдовны. Она была женщиной энергичной, сама содержала свою семью. Переехав в 1893 году на постоянное жительство в Коктебель, построила небольшой дом на пустынном в те годы берегу моря.
Е. О. Волошина была ярой поборницей эмансипации, открыто выражала протест по всякому поводу. Правда, это не выходило из рамок бунтарства против устоявшегося «благополучия» мелкобуржуазной среды и выражалось в чисто внешних безобидных проявлениях: она ездила верхом в мужском седле, ходила в мужском костюме и гордилась тем, что однажды «блюститель порядка» вывел её из Большого театра за то, что она явилась на спектакль в мужских брюках. Этот дух протеста, своеволия и безобидного бунтарства проявлялся и в характере Волошина.
Его мать была не чужда искусству. М. А. Волошин любил показывать мелкие вещи обстановки — полочки, табуретки, рамочки, украшенные рисунками, сделанными ею способом выжигания по дереву и инкрустированными коктебельскими камешками.
Обстановка в доме Волошина была очень простая, даже, можно сказать, убогая. Простые деревянные табуретки, такие же столы. Стол, на котором Волошин писал свои акварели, состоял из большой чертёжной доски, лежащей на простых козелках, сколоченных очень примитивно самим Максом (Макс — сокращённое от Максимилиан. Так Волошин часто подписывал свои работы — «Max»). Из посылочных ящиков он соорудил нечто вроде бюро, установив их по наружному краю стола. В них он складывал свои инструменты и материалы. Вместе с тем дом Волошина благодаря большому количеству разных интересных вещиц, картин, скульптур и книг, расставленных на простых стеллажах и полках, выглядел очень обжитым и уютным. Впрочем, в мастерской Волошина было и настоящее старинное бюро, и кресло шестидесятых годов, а в столовой стоял кабинетный, очень красивый рояль орехового дерева. Но это были случайные вещи, выглядевшие инородными телами. Макс был абсолютно равнодушен и к обстановке дома и к музыке.
Об отце Волошина в его доме не принято было говорить. М. А. Волошин в автобиографии сообщает, что он был потомком запорожцев, и на Украине сохранилась старинная фамилия Кириенко, которую носил сказитель народных былин, бандурист, не то прадед, не то дед Волошина. От него, по словам самого Волошина, он и унаследовал своё поэтическое дарование.
Вернувшись в связи с начавшейся войной 1914 года в Россию из последней поездки в Париж, Волошин приехал в Коктебель, в дом своей матери, где и жил с той поры почти безвыездно до конца жизни. По его проекту к дому была пристроена большая мастерская с площадкой на крыше, откуда открывался круговой обзор всей коктебельской долины и широкий обзор моря.
О природе Коктебеля написано много поэтических строф, не меньше — картин, высказано немало восторженных излияний. Волошин вторую половину жизни целиком посвятил живописному и поэтическому прославлению этого действительно одного из самых красивых уголков Крыма.
Первоначально коктебельскую природу он воплощал в тех же формах, в каких незадолго до этого изображал природу Кастильи. Но постепенно в коктебельских работах художник отходит от стилизации. Возможно, это объясняется тем, что, поселившись в Коктебеле, Волошин стал писать картины с натуры. Это были картины значительных размеров, исполненные темперными красками на листах картона. Он написал лесистые склоны Кара-Дага осенью в ржаво-охристых тонах с лиловым; писал он и скалистый силуэт горы Сююрю-Кая, и развалины саманной хижины на фоне равнинного пейзажа, и другие виды полюбившегося ему Коктебеля.
Встречаются в работах Волошина, написанных вскоре после его приезда в Коктебель, и элементы декоративности. Возможно, на них отразилось влияние живописи М. С. Сарьяна, который в те годы создавал яркие и характерные натюрморты и пейзажи, написанные темперными красками. В то время Волошин работал над статьёй о Сарьяне.
В этом отношении особенно интересны две картины — «Голубой зализ» и «Синий залив». Ещё одна его работа — «Коктебель» — композиционно задумана как красивый театральный занавес. Волошин написал цепь коктебельских гор с их характерным профилем на фоне грозового неба; слева он изобразил морской залив, а справа, на берегу — свою мастерскую. Над горами клубятся грозовые тучи, нарочито расположенные как раздвинутый театральный занавес.
Несмотря на то, что эта работа выполнена в плане декоративной живописи, Волошин сумел придать ей характерные особенности структуры горной цепи и пород, из которых она сложена.
Темперой Волошин написал в Коктебеле картину «Постройка дома» (возможно, его мастерской), а также красивые по красочной гамме интерьеры в мастерской и натюрморт, впрочем, выпадающий из работ этого цикла.
Постепенно, работая в Коктебеле, Волошин отошёл от живописи темперными красками. Первоначально он писал очень тонким слоем темперы, пользуясь ею как акварелью, а вскоре стал работать чистой акварелью.
В начале 20-х годов Волошин приступил к созданию большой коктебельской сюиты, включающей тысячи акварелей. Это был единственный в русском искусстве пример, когда художник-пейзажист, работая на маленьком клочке земли, с исключительным постоянством, последовательностью и преданностью одной идее мог каждый день находить всё новые мотивы для творчества. Двадцать лет изо дня в день искать, находить и воплощать в живописи бесконечные варианты одной и той же темы мог только очень зоркий художник. Иногда кажется, что этому научила Волошина сама природа. Как среди коктебельской гальки, усеявшей берег моря, при внешнем сходстве камней нет двух одинаковых, так и акварели Волошина чем-то обязательно разнятся друг от друга, несмотря на большое их сходство.
Если подавляющее большинство ранних работ, написанных темперными красками, создано Волошиным непосредственно с натуры, то коктебельская сюита вся написана в мастерской, без натуры. Волошин так умел наблюдать и глубоко понимать природу в Коктебеле, что для него не составляло никакого труда, сидя в мастерской, написать бесчисленное множество композиционных пейзажей.
Волошин не пытался воспроизводить на картине определённый пейзажный мотив. Он писал синтетический образ Коктебеля. Для тех, кто знает крымскую природу, очевидно, что художник изображал совершенно определённое место в Крыму — Коктебель.
Живопись Волошина коктебельского периода неразрывно связана со многими его поэтическими произведениями. Создание поэтических образов у него шло параллельно с возникновением живописных замыслов.
Характерно, что Волошин часто сопровождал свои акварели стихотворными строфами. На уголке акварельного пейзажа он в одной-двух поэтических строках раскрывал и углублял его поэтическое содержание:
Горы, как рыжие львы,
Встали на страже пустынь…
Остатки генуэзских крепостей
Ещё стоят на страже лукоморья…
Последней ласкою заката
Дарит сожжённое предгорье…
Интересна одна из наиболее завершённых акварелей Волошина 1927 года, подписанная стихами:
Всё замерло — холмы, деревья, тучи
В лиловом олове осенних вялых вод…
В Крыму глубокой осенью бывают удивительные мягкие, влажные, «вялые дни», когда в воздухе не шелохнёт, в небе тают лёгкие облака, а море, как серебряное зеркало, лежит неподвижно. Вот это состояние природы тонко передано на акварели Волошина.
Композиционно картина очень проста. Всю акварель пересекает ровная линия морского горизонта; спокойная линия холмов спускается к берегу, у которого силуэтом рисуются несколько обнажённых деревьев. Картина передаёт элегическое настроение, навеянное осенним днём. Оно отражено и в поэтических строках, написанных рукой Волошина на краю акварельного листа.
Такого же характера акварели «Узоры облаков» 1927 года и «Тонкие вырезные дали» 1928 года. Эти три работы, близкие по замыслу, выделяются даже среди его очень поэтических акварелей ясностью и одухотворённостью живописных образов.
В процессе создания своей сюиты Волошин пользовался разнообразными техническими приёмами. Он любил писать заливкой в несколько красочных слоёв, начиная от дальнего, обычно самого светлого, плана; покрывая его лёгким воздушным тоном, затем, постепенно сгущая, закрывал более близкие планы. Художник любил писать «по-мокрому», вводя нужный цвет в ещё не просохшую первоначальную прописку. Особенно удачно использовал он этот приём при изображении лёгких облаков, которые будто тают, растворяются в небе. Живопись приобретает удивительную воздушность и мягкость.
Как правило, Волошин избегал ярких, контрастных красочных сочетаний. Свои акварели он писал или в одном цвете, варьируя его путём тональной насыщенности, или, если мотив требовал сочетания нескольких цветов, предельно их сближал и «гасил» их силу.
Неприязнью к яркому цвету, быть может, объясняется пристрастие Волошина к темперным и акварельным краскам и отсутствие в его творчестве картин, написанных масляными красками. При этом Волошин, видимо, не любил многослойной акварельной живописи с применением неоднократных прописок, хотя, конечно, был знаком и с этим методом, который так часто и успешно применял К. Ф. Богаевский. Одна из прекрасных работ его, выполненная в этой технике, всегда висела в мастерской Волошина.
К. Ф. Богаевский жил и работал рядом, в Феодосии. В творчестве этих художников есть сходные черты, как и в природе мест, какие они изображали. Художники были связаны тесной дружбой. Константин Фёдорович с большой любовью и почтением относился к дарованию Волошина, а Максимилиан Александрович был первым и самым ярым пропагандистом искусства Богаевского. Их творчество развивалось параллельно, и многое сближало этих двух художников. Не случайно Константин Фёдорович как-то сказал: «Мы с Максимилианом Александровичем дополняем друг друга». В этом была большая правда.
Волошин был изобретателен в поисках средств выражения своих творческих замыслов. В основу цветовой гаммы акварелей он иногда брал природную расцветку коктебельской приморской гальки, окатанной волнами. Она состоит из блекло-зеленоватых, коричнево-голубых, охристых, серо-дымчатых и других пригашенных цветов. На одних камнях цветовая гамма расположена в виде чётких пятен, на других она выглядит как тонкие акварельные размывки сближенных цветов.
Окраска коктебельских камушков создаёт гармоничные, разнообразные красочные сочетания. Их без существенных изменений Волошин перенёс в свои акварели, и это сообщило глубокую органичность его коктебельской сюите.
Конечно, нельзя утверждать, что у Волошина это был единственный метод подбора красочной гаммы для его акварельных работ и что, прежде чем браться за кисть, он обязательно разглядывал приморские камушки, но тем не менее этот метод в его творческой практике был плодотворным, хотя и не совсем обычным.
Нередко можно слышать рассказы о сходстве искусства Волошина с творчеством японских мастеров. В мастерской его и сейчас висит много цветных японских гравюр, увлечение которыми было очень распространено в Париже в конце прошлого века. Но нам представляется, что это сходство имеет чисто внешний характер.
Высокое профессиональное искусство японских мастеров, сложившееся на традициях народного творчества, слишком самобытно и национально, чтобы его можно было отождествлять с европейским искусством. Сходство акварелей Волошина с японскими гравюрами можно усмотреть разве что в общем тяготении к светлому воздушному колориту да ещё в чёткой проработке контуров.
Впрочем, и в самом процессе работы Волошина над акварелями было что-то общее с печатанием цветных гравюр. Как мастера цветной гравюры печатают с одних и тех же досок несколько гравюр в различной тональности, так и Волошин иногда брал лист бумаги, делил его карандашом на четыре прямоугольника и рисовал в них карандашом четыре почти одинаковых пейзажа, затем приступал к акварельным заливкам, разнообразя красочную гамму в каждой из четырёх акварелей. Одну из них он мог написать в пепельноохристом цвете, другую — в охристо-зеленоватом, третью — в голубовато-лиловом и т. д. Все четыре акварели создавались легко и быстро — в течение двух-трёх часов. Самые удачные работы Волошин откладывал в особую папку, остальные дарил своим многочисленным гостям.
Кара-Даг всегда был у Волошина перед глазами. Он был виден из окон его мастерской, с балкона, с верхней площадки над мастерской. Волошин никогда не пресыщался его видом, и неиссякаемая любовь к Кара-Дагу отразилась на многих его акварелях. Он вновь и вновь возвращался к воплощению полюбившегося пейзажа, думая о несовершенстве созданного им. Быть может, работая над очередной акварелью, он как-то записал: «Но сказ о Кара-Даге не выцветить ни кистью на бумаге, не вымолвить на скудном языке.»
Тем не менее, патетика этих и аналогичных строф Волошина не отражалась на его живописных образах, носящих эпический характер. Его пейзажи всегда написаны ровно, твёрдой рукой мастера, без взволнованности, неизбежной при напряжённых творческих поисках. Иногда мне казалось, что Волошин, создавая акварели, одновременно слагал свои поэтические строфы, и они поглощали его основное внимание, а акварели он делал не в полную меру сил и возможностей.
Во второй половине жизни Волошин сузил круг своих творческих интересов, ограничив их Коктебелем. Быть может, поэтому живописные и поэтические образы Коктебеля, такие самобытные и глубокие, являются самыми яркими страницами его творчества. Его поэтические строфы неотделимы от живописных образов; стихи дополняют и раскрывают содержание многих картин.
Быть может, в тесном слиянии живописи и поэзии и следует искать причины того, что поэт и художник Волошин навсегда оставил работу в портретном жанре и занялся пейзажной живописью.
Как-то Волошина спросили, в какой области он чувствует себя более сильным — в поэзии или живописи. Волошин добродушно ухмыльнулся в бороду, блеснул глазами и сказал: «Конечно, в поэзии». Это утверждение нисколько не умаляет значения его живописного искусства. Им создан неповторимый образ Коктебеля; его работы являются новой, оригинальной страницей в изображении крымской природы.
Когда Волошин, сидя почти неподвижно у окна мастерской, сосредоточенно писал свои акварели, от его грузной фигуры и спокойной позы веяло чем-то похожим на пишущего дюреровского Иеронима. Вся атмосфера мастерской, пронизанная отражённым блеском сияющего моря, какая-то просветлённая, была очень близка к тому умиротворяющему покою и мудрой простоте, какие сумел вдохнуть в свою гравюру великий Дюрер.
В последние годы жизни Волошин стал немногословен. В 1928 году, глубокой осенью, в один из моих приездов с Богаевским в Коктебель к Волошину, мы собрались небольшой группой подняться на Кара-Даг. Максимилиан Александрович уже без прежней лёгкости, но не отставая, шёл вместе со всеми.
Говорили, конечно, о Кара-Даге, и я вскользь заметил, что Кара-Даг почему-то напоминает мне дюреровскую акварель, изображающую средневековый замок, стоящий на скалистой горе. Прошли с полкилометра. Разговор пошёл о другом, как вдруг Макс остановился и спросил: «А кто это сказал о Дюрере? Это очень верно».
Это стало манерой участия Волошина в разговоре. Иногда он подолгу безучастно сидел за общим столом, слушал вполуха, о чём говорят его гости, и как будто даже успевал вздремнуть, пока говорили другие; а потом, уловив нить разговора, незаметно включался в него и сразу поднимал общий интерес к беседе.
По натуре Волошин был медлителен, но иногда его «прорывало», и он, как говорится, «ради красного словца не жалел ни мать, ни отца».
Деятельность Волошина была разносторонней. Помимо живописи, поэтического творчества, искусствоведения, он, будучи знатоком французской литературы, занимался переводами. Его переводы с французского высоко ценились в литературных кругах дореволюционной России.
Волошин пытался утвердить в Коктебеле образ жизни парижской богемы, вольный дух Монмартра. В летние месяцы в доме Волошина царил весёлый ералаш. Впрочем, сам Волошин, как мне кажется, не умел веселиться. Я даже не помню его смеющимся. Он всегда был общителен и приветлив, на лице его часто проскальзывала любезная улыбка, но это было от воспитания и среды.
В характере Волошина было какое-то непреодолимое влечение к мистификации. Однако безобидное гаерство парижской богемы, фраппирующей[6] мещанство, перенесённое на русскую почву, в российскую действительность, иногда приобретало явно неуместный характер, было не всем понятно, а порой вызывало у окружающих недоброжелательное отношение к Волошину.
Кто только не бывал в доме Волошина! Здесь побывали крупнейшие русские писатели, художники, артисты, много людей, в какой-то степени соприкасавшихся с искусством; они работали, отдыхали, а по вечерам собирались на плоской крыше мастерской или в библиотеке, где читали стихи, обменивались мнениями, беседовали об искусстве.
Максимилиан Александрович был талантливым рассказчиком; часто он читал свои новые стихи, и они звучали в вечерней тишине, едва нарушаемой шорохом волн, как-то особенно задушевно, проникновенно и убедительно. В такие вечера слушатели начинали верить его рассказам о том, что здесь, у этих берегов, некогда проплывала ладья Одиссея, а вот на этом плато лежал большой средневековый итальянский город Каллиэра. Самые неожиданные и фантастические утверждения поэта приобретали какую-то достоверность, и образы древних легенд возникали перед слушателями, как живые.
А наутро Максимилиан Александрович писал акварелью созданную его воображением Каллиэру, окружённую крепостными башнями с бойницами, обращёнными в сторону степи. А в углу мастерской, на полке, вам показывали выброшенный морем, изъеденный древоточцем кусок доски, окованной медью, и с серьёзным видом уверяли, что это и есть обломок той самой ладьи, о которой вчера так поэтически рассказывал Волошин.
И пусть Одиссей никогда не проплывал у Кара-Дага и археологическими раскопками установлено, что на коктебельском плато не было итальянского города Каллиэры, для Волошина это не имело значения. Ему был дорог удачный вымысел, остроумная догадка, дававшая толчок мысли, творческому воображению поэта и художника. А это для него было главное.
Максимилиан Александрович умел придать фантастическому вымыслу видимость правдоподобия; это подхватывалось молвой — и создавалась легенда.
Шли годы. Живописные произведения Волошина получили широкую известность и признание. Его акварели пользовались успехом на выставках в Москве, Ленинграде, Феодосии, Одессе.
В конце двадцатых годов здоровье Волошина пошатнулось, и он начал быстро сдавать.
19 декабря 1929 года в тревожном письме по поводу болезни М. А. Волошина К. Ф. Богаевский писал: «Вид его мне очень не понравился, он точно наполовину уже вне жизни, и на лице какая-то детская застывшая улыбка. Отвечает он только на вопросы, да и то туго, медленно. Больно мне было видеть его в таком духовно потухшем состоянии. точно он не слышал и не видел ничего. Сейчас Максу прописали полнейший покой. Повидав Макса в таком печальном состоянии, мне не верится уже больше в его духовнотворческую работу. Он сам сказал, как будто в шутку, что его астральное тело кем-то похищено. Всё это бесконечно грустно».
Максимилиан Александрович сознавал, что дни его сочтены, но держался стоически. Лечивший его феодосийский врач М. С. Славолюбов старался облегчить страдания больного. Он рассказывал нам, как спокойно уходил из жизни Волошин. На обычный вопрос врача: «Ну, как Вы себя чувствуете, Максимилиан Александрович?» — он неизменно отвечал: «Благодарю Вас, Михаил Сергеевич, очень хорошо». А где уж там хорошо. И так до последнего дня.
Умер Максимилиан Александрович Волошин 14 августа 1932 года. Он завещал свой дом Союзу советских писателей для организации в нём творческого дома отдыха.
Трудами и заботами вдовы Волошина Марии Степановны всё в мастерской сохраняется в том же виде, как было при жизни Максимилиана Александровича.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
design.wikireading.ru
Коктебель. Дом Максимилиана Волошина. Старые фотографии
1. Максимилиан Волошин и его вторая жена Мария Степановна Заболоцкая.
2. Два профиля Поэта. М.Волошин в своей мастерской. 1929–1930 гг.
3. Сюрюк-Кая
4. Дети на пляже перед домом Волошина.
5. Набережная старого Коктебеля. Вид на Карадаг
6. Начало 20-го века. Профиль Пушкина на скале Карадага
7. М.А. Волошин, Е.О. Кириенко-волошина (справа). П.С. Соловьева (лежит со шляпой) на берегу Черного моря. Коктебель, 18 августа 1903 г.
8. М.А. Волошин, Е.О. Кириенко-волошина (справа). П.С. Соловьева (лежит со шляпой) на берегу Черного моря. Коктебель, 18 августа 1903 г.
9. Маленький Макс с мамой
10. Коктебельцы и гости на пляже. Коктебель, 1906 г. Стоят (слева — направо): М.А. Волошин, неизвестный. Лежат и сидят: Е.О. Кириенко-Волошина, А.И. Орлова, М.В. Сабашникова, Н.И. Манасеина, неизвестная (придерживает платок), П.С. Соловьева, П.П. фон Теш. Фон.
11. Импровизация «Заморский гость (радостная весть)». Группа на берегу моря. М. А. Волошин, Е. Я. Эфрон, неизвестная, М. Л. Гехтман, Л. Л. Квятковский, Б. Е. Фейнберг, Н. Беляев. Коктебель, 1911 год.
12.
13. Ок. 1910 г.
14. У Дома Поэта. Слева направо: Л. Е. Фейнберг, С. Я. Эфрон, М. П. Кювилье (в глубине), М. И. Цветаева, Е. О. Волошина, В. А. Рогозинский, М. А. Волошин, неустановленные лица. 1913.
15. Волошин у своего дома в Коктебеле.
16. Коктебеле Слева — Марина Цветаева, Лиля Эфрон, в центре — Сергей Эфрон, справа — Владимир Соколов, Вера Эфрон, Елена Оттобальдовна Волошина, стоит Владимир Александрович Рогозинский. 1913.
17. Вид на мыс Хамелеон.
18. Участники спектакля «Путями Макса» в день именин Максимилиана. Коктебель. 17 августа 1926 года. В центре – А. Г. Габричевский, выше – Е. С. Кругликова.
19. Обормоты. 1913г.
20. Хозяева и гости Дома Поэта. Стоят слева направо: Е. О. Волошина, Б. Е. Фейнберг, С. Я. Эфрон, М. Л. Гехтман, М. А. Волошин, М. С. Лямин; сидят: М. И. Цветаева, А. И. Цветаева, Е. Я. Эфрон, Н. М. Беляев. Фото Л. Е. Фейнберга. 1911. Фото из архива ГЛМ.
21. Могила Максимилиана Волошина. 1934г.
Статья "Коктебель. Дом Поэта. Ушедшая легенда": http://galina-lukas.ru/article/615
galalukas.livejournal.com
У М.А. Волошина в Коктебеле. Портреты словами
У М.А. Волошина в Коктебеле
Уже в марте я уехала к родителям в Москву и просила поэта Максимилиана Александровича Волошина, чтобы его мать, Елена Оттобальдовна, сдала на лето нам с Андреем Романовичем комнату в их коктебельском «Обормотнике» (так в шутку называли их дом). Тихоновы просили меня, если в Коктебеле окажется хорошо, и для них присмотреть какое-нибудь помещение.
Там оказалось так хорошо, что я сразу же уговорила Пра (так называли прародительницу «Обормотника» – мать Волошина) сдать еще две комнаты – одну для Тихоновых, а другую для Ракицкого и друга Андрея Романовича пушкиниста Михаила Дмитриевича Беляева. Приехали Тихоновы, им очень понравились тишина и малолюдье Коктебеля, они письмом сообщили об этом Алексею Максимовичу и советовали ему тоже приехать. Он сразу же ответил согласием.
У Волошиных все помещения были заселены, и мы нашли для Алексея Максимовича комнату с большим комфортом, чем в «Обормотнике», – на даче детской писательницы Манасеиной, его там будут и кормить. Да и состав живущих у Волошиных – кроме нас, Осип Мандельштам, Ася Цветаева (сестра Марины) с малолетним ребенком и приятельницей, мой дядя поэт Владислав Ходасевич с женой и ее сыном и танцовщица-пластичка под Дункан, имя которой было Юлия Цезаревна, – связал бы и их и Алексея Максимовича, да и прозвище дома Волошина «Обормотник» мало подходило для жизни там Горького.
Алексей Максимович приехал в июле и сразу же оценил Коктебель. В нашу компанию он влился как старший товарищ. Приехал он полубольным, усталым, но, как всегда, много работал. До послеобеденных часов мы его и не видели. Только после обеда, часа в три, когда мы, разморенные купанием, лежали в своих комнатах, он тихо появлялся на нашей террасе, затененной крышей (на нее выходили все три занимаемые нами во втором этаже комнаты), садился на табуретку, и я слышала, как он приглушенным баском с кем-то разговаривает. В щелку двери я видела, что на поручне перил террасы сидят разные мелкие птахи, Алексей Максимович кормит их хлебом и что-то говорит то вежливо, то советуя, а иногда и пробирая. Птахи пристально слушают, оглядываются, отвечают чириканьем или щебетом, а рассердившись или испугавшись, улетают, чтобы вскоре вернуться опять. Беседы такого рода бывали иногда очень содержательными и касались даже политических тем.
После дневного зноя, когда солнце уходило за Кара-Даг, мы гуляли по берегу моря, иногда шли в деревню на холм, но это редко, так как Алексей Максимович задыхался при ходьбе в гору. Ужинать ходили в деревянный однокомнатный «ресторанчик-сарайчик» грека Синопли, расположенный на песке пляжа, – назывался он «Бубны». Внутри фанерные стены ярко расписаны в прошлом или прошлых годах Аристархом Лентуловым[33]. Ставни трех окошек открываются наружу, и на них намалеваны картинки, из которых помню: 1) А. Н. Толстой в простыне наподобие тоги, увенчанный венком. Надпись: «Прохожий, стой – Алексей Толстой!»; 2) Островерхая гора Сюрюк-кая, на пике которой бесстрашно стоит на одном пуанте, в пачке балерина. Надпись: «Вот балерина Эльза Виль, классический балетный стиль». Под тентом, прикрепленным на шести столбиках, врытых в песок, стояло несколько небрежно сколоченных из досок столиков, табуреток и скамеек. Все это зыбко качалось на песке. У Синопли можно было получить вкуснейшие чебуреки, яичницу, помидоры и коньяк – другого ничего: Синопли ленив, а маленький шестилетний сын его еще больше. Тот втыкался головой в песок и, вытянувшись во весь рост, часами стоял вверх ногами, глядя в море.
Вечерами светила луна, мерцали звезды, шагах в тридцати от нашей террасы плескалось море. Все мы были немного или много влюблены и собирались на нашей террасе. За неимением достаточного количества табуреток, да и для уюта, стаскивали с кроватей тюфяки и располагались на них. На спиртовке варили кофе по-турецки, ели фрукты. Остывающие после дневного зноя дикие степные травы – полынь и чебрец – делали воздух пьянящим, пронизывающим все тело. Трещали цикады. Луна превращала амфитеатр коктебельской выгоревшей земли и холмов в подобие пейзажа из льда, а бухта моря (бывший кратер вулкана) и небо сливались в одну черную дыру, и это было прекрасно, но и страшно. Только громада Кара-Дага очерчивалась бликами, как исполинская кулиса.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
biography.wikireading.ru
|
Коктебель и Волошин
| |
Мама Макса была женщиной тоже необыкновенной. Вначале она захотела штаны, чтобы заниматься гимнастикой, потом так и стала носить брюки постоянно. Лишь на свадьбу друзей (или на крестины?) надела-таки юбку и снисходительно подписалась "бузутешной вдовой Кириенко-Волошиной".
Макс и мама.
meotis.livejournal.com
Коктебель. Дом Поэта.: vakin
Дом - храм, готические окна которого обращены на восток. Дом - корабль, с верхней палубы которого можно наблюдать, как из-за причудливых скал медленно восходит солнце, отражаясь в морской синеве. Дом - скала, переживший две разрушительные войны, - не сгоревший, не разграбленный, не растрелянный. Дом - магнит, притягивающий к себе снова и снова каждого, кто был, есть и будет "намагниченным" жизнью и творчеством его хозяина.Сейчас трудно себе представить, что в начале прошлого века здесь была каменистая полупустыня с редкими болгарскими и татарскими поселениями. Иногда на пустынный берег подплывали фелюги с контрабандистами. Шумно перегрузив свой товар на сушу, они уплывали за скалы. И вновь наступала "ветхозветная тишина".
Так изобразил эту пустынную землю в самом дальнем южном углу Российской империи Максимилиан Волошин на одной из своих бесчисленных акварелей. Киммерия - так называл он этот край.
Первым обратил внимание на эту бесплодную, но, по-своему, очень живописную местность, профессор-окулист из Петербурга Эдуард Андреевич Юнге. Выйдя в отставку, он отправился путешествовать по югу России. Увидев эту бухту, он настолько был впечатлен её красотами, что немедленно приобрел у татар, практически, всю Коктебельскую долину, намереваясь её озеленить, оросить и окультурить. Но, похоже, профессор не расчитал свои финансовые возможности, так как в скором времени начал распродавать купленную землю, которую охотно раскупали на дачные участки.
Есть очень интересная фотография, сделанная Максимилианом Волошиным. Знакомьтесь - его мать, Елена Оттобальдовна Волошина, на своём дачном коктебельском участке, приобретенном по газетному московскому объявлению у Эдуарда Юнге в 1900 году.
На фотографии очень хорошо видно, что представляла из себя эта местность.
Волошин в это время учился в Московском университете. Затем случилась его высылка в Ташкент за участие в студенческих беспорядках, трехлетнее пребывание за границей, странствия и возвращение к матери, которая уже в это время окончательно переехала из Москвы в Коктебель. Приобретается еще один участок земли, где Волошин, уже по своему плану, начинает строить свой собственный дом, предполагая, что это будет "художественная колония для поэтов, ученых, художников и бродяг в лучшем смысле этого слова".
Так первоначально выглядел Волошинский дом, сфотографированный им собственноручно со стороны моря в 1906 году.
Хочется отметить, что Волошин был большим любителем фотографии. Благодаря этому мы имеем массу замечательных свидетелей его эпохи, прекрасно сохранившихся (учитыва их возраст). Часть фотографий экспонируются в Доме Поэта, как и его Кодак, с которым он долгое время не расставался.
В 1908 году Волошин начал достраивать и перестраивать свой дом. Была разобрана крыша и достроена Мастерская, которая и придала Дому схожесть с храмом и непохожесть на окружающие дома-дачи, которые к тому времени уже заполняли посёлок Коктебель.
В 1928 году Волошин пишет своё программное стихотворение "Дом Поэта", которое начинается такими словами: "Войди в мой дом. Переступи порог..." и это не были "красные слова". По сей день все желающие могут сюда войти, правда, ненадолго, а как в Музей. А тогда, в начале прошлого века, двери Дома были широко распахнуты для всех знакомых и незнакомых, которые здесь жили, ели, пили, отдыхали, работали, гуляли, знакомились, влюблялись, устраивали концерты, сочиняли стихи и писали картины, слушали лекции, - и всё это под ненавязчивым руководством и участием гостеприимного, доброго и умного хозяина.
Фотография 1910 года.
С каждым моим приездом в Коктебель я отмечала, что территория Дома Поэта всё уменьшалась и уменьшалась. И я всё время переживала, что в следующий мой приезд Дом будет сдан в аренду, как это случилось с домом матери Волошина. Но пока Дом устоял, хотя с одной стороны его установили туалеты, а с другой - шумная Набережная со всеми атрибутами, звуками и запахами популярного и престижного курортного города. Но - отвлеклась...
Полностью Дом сфотографировать не получается - вокруг него приятная для глаза зелень. Но прекрасно видно, что Дом практически не изменился с момента его постройки.
quot;Переступаем порог", т.е. открываем калитку, и... странное ощущение - мы попали в другой Коктебель. Шум толпы, детский визг, громкие призывы туристических агентов, крики чаек, тарахтенье проплывающи мимо прогулочных катеров - всё моментально исчезает. Мы в другом веке, в другой жизни, так хорошо нам известной по мемуарам и по старым фотографиям. Здесь тихо и спокойно. Зеленеют деревья, под ногами хрустит гравий. На бюст и на скульптуру Волошина падают ласковые солнечные блики. Там, за оградой. они совсем другие - обжигающие, яркие, заставляющие прищуриваться.
Наверное. это плохо, но ни бюст, ни скульптура Волошина не вызывают у меня никаких ответных чувств. ".. .дом Волошина - гипсовый слепок с его живого. прекрасного человеческого лица, вечная, живая память о нём, её не заменят монументы" - замечательно сказал Андрей Белый, который неоднократно был здесь. Точно так же и я всегда чувствовала и чувствую "живость" этого Дома. Для меня он не Музей, а самый настоящий жилой дом с гостеприимным хозяином, который где-то здес, в одной из своих комнат или в Мастерской. И отделаться от чувства. что меня здесь ждут - невозможно.
Для начала обходим здание Дома со всех сторон.
...И я немею от радости...Сколько раз ходила вокруг дома, представляя себе в этих местах молоденьких Марину и Асю Цветаевых, Сергея Эфрона, Елизавету Дмитриеву, Николая Гумилева и еще многих-многих дорогих мне людей. Вот здесь, или здесь, а может там они сидели, ходили, разговаривали, смеялись, сочиняли свои стихи...И вот, наконец-то нахожу точное место, где скорее всего жила Марина Цветаева.
Вот эта весёлая компания "обормотников", так они себя называли. Рядом с Мариной Цветаевой - Сергей Эфрон - её будущий муж. Совсем-совсем юные. Они недавно познакомились здесь, на пляже, и теперь всегда будут вместе. Справа и слева от них - сёстры Сергея Эфрона - Лиля и Вера. Елена Оттобальдовна (мама Волошина, которую все здесь называют Пра (от Праматерь)) смотрит на Марину, похоже что с осуждением - в руках у Марины папироска. Хотя вряд ли здесь кто-то кого-то осуждал. Наоборот, дом и гости Волошина "славились" в Коктебеле своими абсолютно свободными нравами и порядками (вернее, беспорядками). Да и сама Елена Оттобальдовна курила трубку (!). (Если получится, посвящу целый пост этой необыкновенной женщине).
О жизни "обормотников" и не "обормотников", писателей. поэтов, художников, учёных и просто отдыхающих в этом гостеприимном доме написано множество мемуаров. Всё это можно найти в Интернете или же в библиотеках.
Поворачиваем еще раз за угол и - летняя веранда, которая так часто упоминается в воспоминаниях.
Ищу ту часть дома. где у самовара разместилась следующая честная компания. Не нахожу. Всё дело в том. что по мере того, как увеличивалось число желающих "поехать к Максу", к дому делались многочисленные пристройки. Судя по всему, после того, как официально был организован Музей "Дом Поэта".,часть пристроек была снесена. Очевидно, эта весёлая компания сидела именно у одного из снесенных домиков. Но уж больно интересна фотография, хотя и крайне плохого качества. Всё так же присутствует Елена Оттобальдовна. Волошин ласково положил свою львиную голову Сергею Эфрону на колени. А крайний справа - Осип Эмильевич Мандельштам. Тихо течет беседа. Разве можно было тогда хоть на секунду представить себе, какие трагические годы ожидаются впереди. Война, революция, аресты, ссылки... Один погибнет в застенках НКВД. Другой - в ледяном лагере на Колыме. И даже могилы их неизвестны. Несомненно, что та же участь ожидала бы и хозяина Дома. Но он успел уйти раньше (1932 год)...
Пожалуй, хватит делать обход Дома. Пора переступить его порог, к которому ведёт крутая, простая, деревянная лестница.
Поднимаемся на небольшую террасу, с которой открывается вид на Карадаг и на Коктебельский залив. Волошин наблюдает за нами со стороны моря. Этот памятник был открыт в 2009 году, в день празднования 25-летия со дня открытия музея.
Если вы запишетесь на экскурсию в Дом Поэта, то первым делом вас поведут в большое и высокое помещение с готическими окнами, которое было задумано Волошиным, как Мастерская, где он предполагал работать. Но так уж получилось, что в летнее время Мастерская предоставлялась всем желающим, гостившим у Волошина. Здесь собирались для бесед, для чтения стихов, докладов, интересных сообщений, обсуждений...А.Толстой, В.Вересаев.А.Булгаков, Л.Леонов, В.Ходасевич, А.Белый, сёстры Цветаевы , Н.Гумилёв, О.Мандельштам... - весь цвет Серебрянного века Душой этих "посиделок" до конца своей жизни был, конечно, Волошин. А когда его не стало, достойной Хозяйкой стала его жена, Мария Степановна Волошина (1887-1976) - великая женщина, сумевшая сохранить, сберечь и отстоять не только творческое наследие Волошина, но и этот Дом сперва от фашистов, а потом от всех желающих устроить уютный курортный уголок для личного потребления. Которых было предостаточно. Тем более, что беспартийного Волошина совецкая партийная элита не очень-то жаловала. Его произведения печатались практически только в Самиздате, а картины выставлялись крайне редко. Но зато его акварели знали везде - он одаривал ими каждого, кто приезжал погостить в Дом.
"...Я не изгой, а пасынок России,Я в эти дни её прямой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлёю добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, падений и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье".В этом Доме всё необычно - даже экскурсоводы. И еще - запах. Свежий запах моря и пряных степных трав, наполяющий весь Дом.К сожалению, сейчас осмотреть Дом можно только с экскурсоводом. А мне так хотелось побродить самой по всем помещениям, рассмотреть каждую мелочь, каждую картинку и картину. И хотя мне здесь всё так хорошо знакомо по прошлым посещениям, я задумала серию постов о Волошинском Доме, чтобы задержаться на каждой вещи, которая по сей день хранит тепло своего хозяина.
Первое, на что обращаешь внимание, зайдя в Мастерскую и немного освоившись - это большое изваяние, находящееся слева от входа, в глубине "каюты" - так домашние называли это пространство. Это копия головы древнеегипетской царицы Таиах, жены фараона Аменхотепа, свекрови Нефертити, жившей более трёх тысяч лет назад.
Она была приобретена Волошиным в Берлинском музее Гимэ в 1905 году, и с ней он не расставался всю свою жизнь.
Фотография 1906 года. В этот период Волошин жил в Париже.
Скульптура, действительно, необычна. Разглядывая её со всех сторон невозможно не отметить, что улыбка, чуть-чуть тронувшая губы, постоянно меняется, хотя выражение лица остаётся таинственным и загадочным. Говорят, что в августовское полнолуние лунный свет падает на лицо Таиах, и оно оживает. В этом году в августовское полнолуние я бродила под окнами Дома, сверкающими лунным сиянием. Так хотелось заглянуть внутрь, на Таиах...Знаете, побывав в этом Доме начинаешь верить всему услышанному и прочитанному.
Но не только таинственная улыбка пленила молодого Волошина. Царевна Таиах показалась ему удивительно похожей на художницу Маргариту Сабашникову, которой он в то время увлекался, и которая через год стала его женой.
Сколько же интересного можно разглядеть на всех стенах, полках и полочках. Уж по количеству всяческих вещей, вещиц и безделушек я нашла в Волошине родственную душу. Мне также дорога каждая книга, каждая картина или картинка, каждая "дребедень", приобретенная, или найденная в каком-то интересном месте. И если для кого-то это ненужный хлам, то для меня - ценность. Хотя прекрасно понимаю, что во "время оно" всё это будет сожжено или выброшено на свалку.
А здесь всё сохранилось. Волошину чрезвычайно повезло. Его вторая жена, Мария Степановна, сумела сберечь все книги, всю мебель, сделанную руками Волошина, все краски, кисти, картины и все эти памятные "безделушки". Представьте себе - перед оккупацией немцами Коктебеля, буквально всё, к чему прикасался Волошин, эта мужественная и отважная женщина закопала в землю, в том числе и царицу Таиах. Немцы жили в Доме. Но как видите, всё осталось целым и невредимым. И только благодаря самоотвержености и любви Марии Степановны.
Здесь, в каюте Волошин часто устраивал своих нежданных гостей.
Над самодельными диванами - японские гравюры, которыми Волошин восхищался и которые начал собирать в начале 20 века в Париже, Кто только не спал на этом диване! Видите деревянного человечка? По преданию, Алексей Толстой, отдыхая на этом диване, обратил на него внимание. И благодаря этому мы имеем "Золотой ключик. или Приключения Буратино". Именно волошинский человечек подсказала ему обратиться к итальянской сказке. Кстати, здесь есть и конторка, за которой Алексей Толстой работал, когда приезжал в Коктебель. Габриаки (помните Черубину де Габриак?), обломок корабля, потерпевшего кораблекрушение. Волошин всех уверял. что это от корабля Аргонавтов, ракушки, кораллы, портреты, бюсты хозяина Дома, выполненные многочисленными друзьями-художниками и скульпторами.
Этих портретов множество. Всё это авторские работы. Конечно, больше всего привлекает самый большой "непонятный портрет". Его автор - Диего Ривера. С ним Волошин дружил. когда жил в Париже
Вверху, перед антресолями большая картина, написанная маслом (позднее Волошин писал только акварели). Такое впечатление - что картина висит в самом центре - в сердце Коктебельской букты. Все три горы - Сюрю-Кая, Святая гора и зубчатый массив Карадага. И внизу - приютившиеся домики - так начинался Коктебель.
Практически вся нехитрая мебель сделана Волошиным. И всё стоит так, как было при его жизни.
Кто любит Волошина, тому привычен его облик и его одежда. "Уже двадцать лет, как я живу в Коктебеле. Эта пустынная долина стала за последние пять лет заселяться людьми и сплетнями, отсюда и легенда о моих костюмах. Хитонами их назвать никак нельзя - это длинные блузы ниже колен византийского (т. е. русской рубахи) покроя. Так как я люблю ходить босиком и из-под рубашки видны только голые ноги, то приезжих весьма интересует вопрос: есть ли под рубахой штаны? Если это может успокоить встревоженное общественное мнение литературной России, я могу Вам ответить: да, я ношу под рубахой штаны. Поражаться нужно, как, зачем и почему это может интересовать кого-нибудь?" из интервью Волошина в "Московской газете" за 1913 год.
Волошин много ходил, поэтому в его руках всегда был собственноручно вырезанный посох. Все они бережно сохранены Марией Степановной. Часть их вы можете здесь увидеть.
Поднимемся наверх, на антресоли. Впечатляет обилие книг, которые Волошин собирал всю свою жизнь. В библиотеке около 10 тысяч изданий. Волошин интересовался всем. Очень много словарей, художественной литературы, книг по философии, истории, религии, астрономии,- причем не только на русском, но и на французском, немецком и итальянском языках. Очень многие книги с автографами авторов. Отношение к книге у Волошина было супербережное, хотя он разрешал пользоваться своей библиотекой всем желающим. Но увидев где-то небрежно забытую книгу из библиотеки, навсегда запрещал доступ к своим книгам.
За стеклянной перегородкой - зимний кабинет Волошина. Там тоже множество книг. Но в кабинет мы зайдём позже, если, конечно, у вас будет такое желание. А пока выйдем на веранду второго этажа, чтобы пройти на палубу-вышку.
По пути видим обрубок дерева, на который, как правило, мало обращают внимания. А ведь это Всё, что осталось от сада, посаженного Еленой Оттобальдовной. Мало того, какой-то энтузиаст захотел увековечить Волошина на столетнем дереве. По-моему, немного - удалось.
Поднимаясь на вышку, можно увидеть всю территорию Волошинского Дома, огороженную решткой. Вернее то. что от неё осталось. Во времена Волошина сюда входил еще дом Елены Оттобальдовны, который Волошин в 1930 году хотел подарить Союзу писателей. Но вышла очень неприятная история, которая окончательно подорвала его здоровье. Сейчас там, как я говорила, частная гостиница. Сотрудники Музея мечтают, что вскоре это здание вернут в Мемориальный комплекс, и территория Волошина по праву вернет свои прежние границы. Дай Бог...
Мы на вышке, так похожей на палубу большого корабля. Мы оторвались от земли, - перед нами только море и небо.Хотелось закрыть глаза, чтобы представить себе тихую звездную ночь, и группу счастливчиков, которые затаив дыхание, слушают, как Макс читает здесь свои стихи. Но закрыть глаза не получалось - очень уж красивые виды открывались перед моим взором. И только потом, перебирая свои коктебельские впечатления и фотографии, я явственно увидела одинокого человека, поднявшегося над землей, чтобы остаться здесь наедине со своим большим и неведомым для нас Миром - Миром Поэта.
" Выйди на кровлю. Склонись на четыреСтороны света, простерши ладонь...Солнце... Вода... Облака... Огонь...-Все, что есть прекрасного в мире...Факел косматый в шафранном тумане...Влажной парчою расплесканный луч...К небу из пены простертые длани...Облачных грамот закатный сургуч...Гаснут во времени, тонут в пространствеМысли, событья, мечты, корабли...Я ж уношу в свое странствие станствийЛучшее из наваждений земли..."
В тяжелые дни болезней, несчастий, безденежья Волошин как-то сказал : "Если наш Дом нужен, он будет жить вопреки всей очевидности."
Большие поэты всегда пророки...
Использовала старые фотографии из Музея, а также из собственных книг о Волошине: "Воспоминания о Максимилиане Волошине", Максимилиан Волошин "Автобиографическая проза. Дневники". Мария Степановна Волошина."О Максе. О Коктебеле. О себе".
vakin.livejournal.com
