Александр Тышлер. Игра и лицедейство. Тышлер картины

Художник Александр Тышлер: картины

Творчество Александра Тышлера   Художественный мир великолеп­ного мастера театральной декора­ции Александра Григорьевича Тышлера необычен, он увлекает нас верой во всякие чудеса, в нем торжествуют фантазия и высокая поэзия. Творческий путь Тышлера отличается удивительной цельно­стью и ясностью, хотя, конечно, художник многое менял в своей манере. Тышлер был восьмым ребенком в семье столяра-краснодеревщика в Мелитополе. В 1912 году он по­ступил в художественное училище в Киеве, находящееся на нынешней улице Воровского (где оно находится вы можете посмотреть по поиску на карте Киева: maplos.com ). Киевское художественное училище Тышлер окончил  в 1917 году. Затем Тышлер стал посещать сту­дию замечательного живописца и театрального мастера Александры Экстер. Примечательно, что из этой киевской студии вышли многие впоследствии крупнейшие советские художники театра: Н. Шифрин, И. Рабинович, С. Вишневецкая. В мастерскую Экстер приходили поэты и художники. Здесь впервые молодой Тышлер почувствовал атмосферу современного искусства. Но в 1919 году творческие занятия прекратились: Тышлер вступил в Красную Армию.  В 1921 году Тышлер приезжает в Москву. Он живет очень интенсивной л напряженной жизнью, много пишет и рисует, стараясь понять смысл ряда новых живописных систем.  Стиль «настоящего» Тышлера рождается в середине 1920-х годов. В его живописи равнозначны два начала — романтика и фантазия. Между ними трудно провести четкую границу. Он импровизирует, и нас убеждает его виртуозность и мастерство. Если поначалу такие картины, как «Директор погоды» или «Продавец палок», могут показаться эксцентрической игрой воображения, то на поверку они оказываются очень убедительными поэтическими образами. Иногда Тышлер ироничен, но мы ощущаем его добрую усмешку (серия «Соседи моего детства»). Иные из его картин звучат символически («Женщина и аэроплан», 1927). Одна из центральных тем живописи Тышлера — гражданская воина, махновщина, дикая стихия. В своих произведениях, посвященных этой теме, он может быть и патетичен, и трагичен.  Книги, оформленные художником, несут на своих полях легкие перовые рисунки, напоминающие импровизации, рожденные живыми, непосредственными впечатлениями от прочитанного.  И в живописи, и в графике мастера очевидно игровое, театральное начало. Оно- уже было замечено критиками до того, как он стал знаменитым театральным художником. Тышлер работал в разных театрах, с разными режиссерами и всегда целиком отдавал свой талант спектаклю. В его декорациях театр сродни балагану, народному площадному театру, где все ра­зыгрывается прямо на глазах и зритель верит в чудеса и тайны. Декорации Тышлера сложны и красивы по цвету. Это — живо­пись большого мастера, органично существующая в пространстве сцены. Но театр Тышлера это и театр трагедии, театр, полный страсти, театр шекспировского «Короля Лира» (1936, 1964*) и «Ричарда» (1934). Картины художника и живопись для театра существуют в единстве. Он не изобретает себя заново для сцены, а в живопись приходят мо­тивы театральных постановок. По поводу отдельных спектаклей воз­никали н прекрасные графические серии, портреты актеров («Порт­рет С. Миоюаиса», 1935). Гышлер, художник темперамент­ный, страстный, он постоянно про­бует свои силы в разных жанрах и видах искусства. Своеобразным он остался и в деревянной скульп­туре, создав прекрасную серию обнаженных. В 1960-е — 1970-е годы Тышлер в основном работает как график и живописец. Он пишет картины, в которых запечатлевает воспомина­ния о детстве или создает причуд­ливые, фантасмагорические порт­реты и композиции (циклы «День рождения», «Девушки с цветами», «Модницы», «Маскарад», «Бала­ганчик»). Картины Тышлера Комментарии пользователей Facebook и ВКонтакте. Выскажи мнение. Последние материалы в этом разделе: ↓↓ Ниже смотрите на тематическое сходство (Похожие материалы) ↓↓

www.artcontext.info

Тышлер - Ремпель

Из самых любимых художников: Александр Тышлер.   Надо ли объяснять чем он хорош? Его надо воспринимать в контексте. Того времени и мировой художественной культуры. И в контексте его самого. Трудно словами описать живописную мысль, идею.Вот, скажем,  Женщина и аэроплан. 1926 год   Как тут объяснишь в чём идея? В раздвоении? В устремлённости вовне и ввысь?Вот репортаж о Тышлере целиком: 

Беседы с художником Александром Тышлером

Марианна Таврог

В 1966 году в Москве, в Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина была организована выставка работ Александра Тышлера.

Персональная выставка работ живого советского художника в таком музее была редкостью. До этого картины Тышлера выставлялись в маленьких, далеких от центра залах, да и то очень редко. На выставку я пришла с моей подругой – сценаристом Неллей Лосевой. До этого мы уже сделали фильмы о художниках В. Фаворском, Е. Кибрике, Д. Шмаринове, О. Верейском, о русском эстампе и о рисунках старых мастеров. Картины Тышлера нам не приходилось видеть: он больше был известен как театральный художник.

Увиденное нас поразило: неожиданность композиций, необыкновенная живописность, музыкальность и доброта полотен художника произвели на нас такое сильное впечатление, что мы решили сделать о нем фильм. Народу на выставке было много, и мы стали искать автора.

Наше внимание привлекла группа зрителей. Среди них выделялась высокая и стройная молодая красивая дама с лорнетом. Рядом с ней был совсем немолодой мужчина небольшого роста, худенький, седой, коротко подстриженный, в сером костюме и шейном платке вместо галстука. Это и был художник Александр Тышлер. У него оказались удивительные глаза – черные, большие, они лучились умом и любопытством, добротой и юмором, доверчивостью и непосредственностью. Своим мягким голосом он с удивлением спросил:

– Меня снимать в кино? – и рассмеялся. – Вряд ли вам это удастся, хотя я не против. А ты, Флора? – обратился он к своей спутнице.

Потом мы узнали, что это была его жена, искусствовед Флора Сыркина. А удививший нас лорнет в ее руке был необходим, чтобы видеть окружающих: в то время она была тяжело больна и теряла зрение, но помогала художнику развешивать картины.

Шекспировские куклы. Из серии «Шекспировские куклы».1973 год

Тышлер был счастлив выставке, радовался тому, как люди смотрят его картины. Он охотно отвечал на вопросы.

Мы условились с его женой о встрече и о возможности съемок. Начали думать, как осуществить создание фильма «Художник Александр Тышлер». Нельзя допустить, чтобы картины, которые навсегда могли уйти из страны, не были запечатлены на пленке. И вот, получив на киностудии «Центрнаучфильм» разрешение на съемку, а также заручившись поддержкой тогдашнего секретаря Союза художников Д. А. Шмаринова, мы договорились о дне съемок с директором музея И.А. Антоновой.

Но в те годы официальное отношение к художнику Тышлеру было резко отрицательным. Ведь он не писал портреты вождей, прославленных председателей колхозов, начальников разных мастей, а рисовал без заказов, для себя, портреты просто интересных или приглянувшихся ему людей. В его зарисовках есть замечательные портреты Льва Толстого, Анны Ахматовой, Соломона Михоэлса, артистов Еврейского театра, где он работал главным художником. Каждое утро Тышлер уходил в мастерскую и писал свои картины, не докучая начальству.

Но когда мы приехали ровно в назначенный день с киноаппаратурой в музей, то узнали, что киносъемка... запрещена. Можно представить наше отчаяние. Но Ирина Александровна Антонова, понимая художественное значение творчества Александра Тышлера для нашей культуры, вопреки своему начальству дала нам возможность снять выставку. В то время это был поистине Поступок!

В комнате на Мясницкой, 1920-е. Москва.

С этого дня и началась наша «Одиссея» по волнам бюрократического моря. Студия приняла сценарий и включила фильм «Художник Александр Тышлер» в план съемок. Однако в Госкино вычеркнули эту тему из плана. Так продолжалось каждый год: студия включала фильм в план, а Госкино – вычеркивало. А я ходила по начальству – в Госкино, Академию художеств, Союз художников, доказывая и объясняя, кто такой Тышлер и как необходим такой фильм.

Наконец, в 1972 году удалось под таким «киношным» определением, как «уходящий объект», провести съемки у Александра Григорьевича в его мастерской. Мы приехали с аппаратурой рано утром на Масловку, в дом художников. Там были мастерские, в которых работали скульпторы, графики, живописцы. В длинном полутемном коридоре возвышались скульптурные группы, подрамники и ненужная утварь. Среди многих дверей, как в общежитии, мы нашли дверь в мастерскую Тышлера.

Мастерская поразила нас: это была небольшая комната, и ее значительная часть была заполнена повернутыми к стене холстами. На оставшемся пространстве стоял мольберт, и за ним – работающий художник. Мы кое-как разместили осветительную аппаратуру, а кинокамеру оператору Эдгару Уэцкому пришлось взять в руки. В это время Александр Григорьевич работал над одной из картин серии «Миру мир». Сам художник называл эту серию «Благовесть».

Во время съемок Александр Григорьевич был так непосредствен, что, увлекшись работой, ничего не замечал вокруг, а мы, совсем не как в кино, старались не мешать. Оператор тихо ходил с кинокамерой вокруг художника или садился на корточки, снимая работающего мастера через просвет в мольберте. Когда, закончив съемку, мы погасили свет, Тышлер сказал: «Что-то стало темнеть» – видимо, совсем забыв о нас.

Александр Григорьевич отошел от мольберта и долго смотрел на свою работу. Потом снова подошел и поставил дату внизу, в правом углу картины, и подпись – «Тышлер». Художник вытер кисти, завернул тюбики с красками и обтер руки. Стал снимать халатик, весь измазанный краской.

И тут я решилась спросить:

– Ваша фамилия от слова «стол»?

– Да, отец мой был столяр, дед и прадед тоже, отсюда и наша фамилия, «Тышлер» значит столяр, – ответил Александр Григорьевич. – А мать моя была кавказская еврейка, в девичестве – Джинджихашвили. Я родился в Мелитополе в 1898 году. Семья была большая: восемь душ детей – три дочери, пять сыновей, я последний. Жизнь братьев была не длинная. Один брат – наборщик, большевик – был повешен в 1919 году генералом Слащевым. Другого убили махновцы. Третий был расстрелян фашистами в 1942 году.

У нас в Мелитополе был большой двор. Он был населен ремесленниками – столярами и плотниками, бондарями, кузнецами, жестянщиками. Обитали во дворе и маляры. Они раскрашивали брички, расписывали железные кровати. Уходя в пивную, они доверяли мне свою нелегкую работу, которая для меня была наслаждением. Я расписывал повозки, изображал украинские пейзажи с белыми хатами и луной на черных спинках кроватей. Я вырос в окружении русских, еврейских, украинских, турецких ремесленников – дружно живущих рабочих людей. Двор сыграл в моей жизни большую роль, – закончил художник свой рассказ...

Женщина и аэроплан. 1926 год.

В другой раз мы долго разговаривали с Александром Григорьевичем в его мастерской после работы: очень хотелось записать голос художника, его непереводимую на бумагу интонацию. Он рассказывал о себе, о детстве в Мелитополе, о работе, и его рассказ был наполнен деталями, ароматом времени, романтикой 20-х годов. У нас перед глазами возникали люди, неповторимый быт южного местечка, старая, незнакомая нам Москва. Наш звукооператор А. Романов, уйдя с аппаратурой в коридор, записал нашу беседу. Потом я рассказала Тышлеру об этом, дала прочесть запись. Было что-то детское в том интересе, с которым Александр Григорьевич впервые слушал самого себя. Он ничего не редактировал и ничего не выбросил из этой беседы...

Художник дал нам согласие на продолжение съемок. Ранней весной на все лето и осень Тышлер уезжал работать в Верею. В один из летних дней мы отправились к нему.

Верея – один из древнейших городов Подмосковъя. Он возник еще в ХIV веке на живописных крутых холмах реки Протвы. Многое в этом уездном городке сохранилось, как было встарь: центральная площадь с торговыми рядами, где и сейчас приютились лавочки с домашней снедью, булыжные мостовые, базар с телегами, улочки то в гору, то с горы, белые домики с цветами в окнах. Уютно и неторопливо, тихо, крики петухов и пенье птиц не мешают работе. Тышлер после войны построил по своим эскизам простой деревянный дом, похожий на скворечник: небольшой, но высокий, в два этажа, с резными наличниками, с маленьким заборчиком вокруг дома, с зеленой травой без всяких грядок.

Мы приехали в Верею. Художник спустился к нам с деревянного крылечка, был добр и гостеприимен. Он пригласил нас в дом.

Прямо, без сеней, была большая комната с уютной русской печью. За печью стояли тахта и стол. Узенькая хлипкая лестница вела наверх, в маленькую комнатку, – там была мастерская с балкончиком. Ветки вписывались в окна. Тышлер умел делать все: сам топил печь, приносил воду, мастерил скамейки, писал этюды или резал из дерева скульптуру, принося из леса подходящий материал.

А. Тышлер в Верее во время работы над скульптурой и режиссер М. Таврог. 1974

Показал нам Александр Григорьевич и окрестности. Его дом стоял на краю городка, неподалеку от поля и извилистой речки Раточки с удивительно прозрачной водой. Тышлер в это время увлекался поисками «куриных богов» – камней с дырками. Нашел и для нас несколько таких камешков: «Говорят, они приносят счастье». Позже я увидела у него дома целую коллекцию этих «куриных богов», нанизанных на веревочку и висящую над кроватью.

Эту быструю речку Раточку можно было перейти вброд и выйти на опушку леса. В лесу прогулку Тышлер совмещал с поисками подходящих деревьев для своих скульптур. Мы помогли ему унести целую связку непонятных нам коряг и вернулись домой. Работал он возле дома. В тени стоял верстак, сделанный им самим.

Во время съемки Тышлер резал женскую фигуру из серии «Деревянные дриады». Это была тяжелая физическая работа: сначала предстояло обтесать ствол и придать ему нужную форму. Наблюдая за его работой, мы еще не представляли, что получится... Но постепенно из этого куска дерева начала оживать женская фигура со скворечником на голове; из дверцы скворечника выглядывало прекрасное лицо. Мастер тщательно, выбирая инструменты, вытачивал нос, рот, подбородок – и лицо стало одухотворенным.

Работая над формой глаз, он сказал:

– В античных скульптурах нет зрачков. И я тоже не люблю писать зрачки, – без них взгляд беспределен.

И действительно, женщина смотрела на нас. Так же тщательно он вырезал кисти рук с длинными красивыми пальцами. Руки художника прикасались к дереву с нежностью и точностью, в каком-то музыкальном ритме, очищая скульптуру от всего лишнего. Мы завороженно смотрели, как во время съемки рождалась новая дриада. Поздно вечером мы уехали из Вереи с ощущением гармонии и радости.

Но наша дальнейшая работа была приостановлена: фильм опять был выкинут из плана. Тем не менее материал мы сохранили и, хотя я занялась другой лентой, я уже не могла без встреч и бесед с Александром Григорьевичем. Очень малую часть из них я записала, но как-то обидно владеть этим одной. Вот отрывки из этих записей...

***

 

 

Портрет жены художника. (С птицами). 1926 год.

 

 

Однажды Александр Григорьевич рассказал о том, с чего начинал:

– Писать надо так, чтобы не думать о завтрашнем дне. Мне приходилось в Мелитополе и на суп из воблы зарабатывать. Я попал в малярную мастерскую, где не было холста, а только фанера, и на фанере заготовлено три овала для портретов: Тараса Шевченко, Троцкого и Ленина. Вот я их и писал, выручая мастеров: им надо было 3-4 дня на фанеру, а я за один день успевал написать. Спрос был большой, все деревни покупали. А я потом масляными красками на фанере написал Толстого, Достоевского, Тургенева и Шевченко – много цвета не клал, двумя красками под сепию; это мне заказали для школ.

Тышлер охотно отвечал на вопросы, был искренен и простодушен. Наш диалог начался с вопроса Александру Григорьевичу:

– Это правда, что вы были во время гражданской войны в Красной Армии? Глядя на вас, как-то трудно себе представить вас в военной форме с ружьем.

– Да, это правда, – ответил он. – Когда большевики вошли в Киев, я сам пошел добровольцем. Я очень жалею, что не сфотографировался тогда, я был очень смешно одет. На мне все было не по росту: шинель не по росту, сапоги были большие.

– А какие это были войска, что это было?

– Я находился в отряде особого назначения при особом отделе 12-й армии. Это было время, когда наши части наступали.

– А что вы там делали?

– Я был художник, но тем не менее мне выдали винтовку (он засмеялся). Правда, мне не пришлось ею воспользоваться. Работал страшно много, делал плакаты, оформлял агитпоезда, спектакли. А дома думали, что мои косточки давно развеяны по земле. Когда закончилась война в двадцатом году, я был демобилизован и вернулся в Мелитополь. Там с Максом Поляновским делал Окна РОСТа. Потом я понял, что надо уезжать, и приехал в Москву. Бедствовал я страшно! Один скульптор, знакомый по Киеву, уехал за границу и оставил мне комнату. Это было замечательно – свой угол! Я хорошо знаю: чтобы живописью заниматься, художник должен писать и писать, и не думать о другом.

– Что, и не думать

о картине?

– О картине само думается, это в тебе: разве ты думаешь о том, что ты дышишь?

– Сейчас часто говорят: современный художник или не современный. А каким вы себя ощущаете?

– Мне кажется, что у художника не должна прерываться связь времен. Если ты хочешь сделать что-то новое, то за этим новым всегда остается связь с прошлым. Не прямая, лобовая, а идущая изнутри, начиная с древней Греции, русской иконы – все лучшее, что в каждой эпохе имеется, входит в тебя. Вот когда художник все это перемелет в себе, вот тогда он будет современным.

У меня часто спрашивают: какого художника вы любите? Наверное, это не совсем правильный вопрос. Лучше спросите, что я люблю в данной эпохе? Я люблю Джотто, а Джотто – это целая эпоха. Икону русскую люблю очень, а потом все ближе – люблю импрессионистов, люблю современных французских художников, Пикассо! А вот у Пикассо очень чувствуется связь времен – внимательно всмотритесь в его вещи. У нас грубо говорят: «Пикассо берет то-то»... Ничего он не берет, как-то эмоционально оно само к нему приходит, как к хорошему хозяину!

* * *

...Мы сидим в его маленькой двухкомнатной квартире на старинном уютном диване. Я рассматриваю рисунки. Тышлер наблюдает. Много рисунков сделано фломастером. Вот портрет старика, замечательно! Очень похож на Рембрандта, – отмечаю я, – а характер рисунка совсем другой?

Тышлер объясняет:

– Работать фломастером – все равно, что играть на рояле, удар сильней или легче...

– Удивительный рисунок. Как вам это удается, ведь нет определенности, как будто хаос линий, а есть образ, характер?

– Сам не знаю. Если б я знал, как, что и почему, то открыл бы лавочку, – Тышлер смеется. – Или трактаты писал.

– Вы бы не открыли лавочку и не стали писать трактаты!

– Я бы не стал, я бы писал картины.

– Но все-таки, Александр Григорьевич, как вам удается в рисунке создать настроение?

– Просто одна линия – ничего, а несколько в сочетании уже дают образ. Можно много линий сделать: но какая из них главная? А всмотришься, и находишь, – и видишь, что главная линия есть... Я много учился у Рембрандта, и в этом рисунке очень много значит свет: смотрите – лоб, кончик носа, глаза – освещены, а все остальное в тени. Ой, мне кажется, что легче сделать, чем потом объяснять, как и почему. На вопросы я часто отвечаю: лучше еще раз посмотрите и еще раз. И тогда вы сами поймете и найдете ответ. Глаза художника, как фотоаппарат, они запечатлевают и оставляют у себя, а потом когда-то это проявляется в рисунке или картине...

На многие мои вопросы ему, наверное, и раньше приходилось отвечать, но это его не раздражало – мастер был спокоен и доброжелателен. И я решилась:

– Александр Григорьевич, вас часто спрашивают о запечатленных на холстах построениях на голове?

– Тут много всяких причин. Во-первых, воспоминания детства. Те впечатления, которые я получил в детстве, очень сильны, а сейчас у меня есть возможность эти воспоминания осмыслить. Я вырос на юге, у нас всё на головах носили, всё, буквально всё – бублики, пирожки, лимонад, так что эти воспоминания имеют большое значение. А потом, мне это нравится чисто архитектурно: человек, и у него на голове еще что-то есть. Не обязательно это должно быть у него в руке или рядом – понимаете, я тут абсолютно свободен.

– Я думала, это имеет какое-то философское обобщение?

– Литературщины здесь нет никакой, это архитектурная композиция, чисто образная вещь. Мне хочется сосредоточить все в человеке и на человеке, вокруг него, и тут мне все равно, с чего начать. Если это балаганчик, я могу начать писать с головы, на голове, спуститься на плечи, перейти к рукам и так далее. В результате человек и вещь обретают новый неожиданный единый архитектурный образ. У меня вещи изображены совершенно реально, а соединение их с человеком – фантастично. Я люблю рисовать и писать людей, особенно женщин. Я изображаю их в необычных связях и ситуациях, вне законов перспективы. Казалось бы, человек меньше, чем дом, а в моих работах женщина может нести на голове дом или целый город.

– В этих построениях, мне кажется, видна сущность того образа, который вы создаете.

– Ну да, это понятно: я стараюсь, а уж как кто поймет – это уже их дело.

...Собирая рисунки в папку, Александр Григорьевич предлагает выпить чаю. Он очень любит угощать, накрывать на стол, подбирая посуду по цвету и рисунку. Круглый стол превращается в живописную клумбу.

Разговоры с Тышлером никогда не были суетными. Его интересовали все виды искусства: музыка, литература, поэзия. Он слушал радио, смотрел телевизор, искренне возмущался безвкусицей, но не агрессивно, а как-то с большой обидой на то, что вот такое происходит.

 

***

В один из дней, когда наступили сумерки и Александр Григорьевич уже закончил писать и вытирал кисти, я увидела, что он очень устал. Он как будто это почувствовал и сказал:

– Работа художника очень сложна, очень трудна, требует огромного сосредоточения, очень большой какой-то, я бы сказал, изоляции. Вот то, что у тебя сейчас находится внутри, вот эта вещь, она в твоем состоянии, она у тебя – и ты ее переводишь на холст. Это требует огромного напряжения и требует тишины, – какой-то музыкальной тишины. Не глухости, нет, а какой-то... музыки тишины. Изоляции какой-то. Мне не мешает шум трамвая, все это я как бы не замечаю. Но когда я чувствую, что за моей спиной стоит человек, я начинаю нервничать, я раздваиваюсь, теряю нить.

– Поэтому вы так не хотели, – напомнила я ему, – чтобы мы снимали вас за работой в мастерской?

– Да, я должен освоиться, как-то привыкнуть к этому человеку. Однажды, когда я писал этюд в Верее, проходит мимо мужчина, вида рабочего, остановился и смотрит. Я говорю: «Вы мне мешаете», но он – не понимает, что значит «мешает». Раз он не шумит, не разговаривает, спокойно стоит, значит – не мешает. Что сделаешь?! Я продолжал писать, несколько раз стирал, замазывал, а человек все стоял, пока я не закончил этюд. Я у него спросил: «Вы наверное на работу шли, потеряли столько времени». А он ответил: «Знаете, мне так было интересно смотреть. Только зачем вы стирали, уже и так красиво было»...

Признаться, у меня тоже было

такое ощущение, когда Александр Григорьевич рисовал, а мы снимали. Нарисует и выбросит лист, и еще один, и еще, и только третий оставит, а нам казалось, что все листы были хороши. Чтобы понять, чем он руководствуется в своем выборе вариантов, я спросила:

– Наверное, только сам художник может знать, когда вещь закончена?

– Художник живет, дышит, общается с людьми, значит – у него идет накопление. Вот наш замечательный художник Александр Иванов, который писал всю жизнь эту большую картину – «Явление Христа народу». Я думаю, он так и не успел сделать то, что ему очень хотелось сделать даже в одной картине.

Меня заставил задуматься и его ответ на другой вопрос:

– Александр Григорьевич, я слышала, у вас спросили, работаете ли вы с натуры?

– Я работаю с помощью натуры...

 

***

Один из наших разговоров начался с того, что я спросила:

– Вы, Александр Григорьевич, много работали в театре?

Тышлер ответил:

– Я очень люблю театр. Я работал в театре, в разных театрах. И я работал со многими режиссерами: меня ждали иногда год, пока я освобожусь.

– Вы и с Мейерхольдом работали?

– Да, и с Мейерхольдом. Мне с ним было очень интересно. Он показывал фотографии своих спектаклей и говорил, что завидует мне, художнику. Ведь у меня остаются эскизы декораций, костюмов, зарисовки образов, а спектакль – проходит, и от него ничего, кроме воспоминаний, не остается. Мейерхольд не умел рисовать, он мне рассказывал о своем видении спектакля, рисуя карандашом какие-то каракули, похожие на рисунки детей в раннем возрасте. Он очень любил музыку и придавал ей огромное значение в театре: давал мне слушать разную музыку, ставя пластинки, и очень радовался, что я узнаю – что это за музыка, чья. Но поставить спектакль нам так и не удалось. Мейерхольд был арестован. Для меня это большая потеря...

Тышлер замолчал. Мы долго сидели молча, наконец, я вызвала его воспоминания о работе с другим великим режиссером:

– Ведь вы, Александр Григорьевич, были главным художником такого известного театра, как ГОСЕТ, прославились постановкой трагедии «Король Лир» Шекспира, даже Сталинскую премию получили за декорации к спектаклю «Фрейлехс»?

– Да, мы радовались тогда успеху театра, не ведая, что это начало конца, – сказал Тышлер. – Самая творческая жизнь, начиная с 30-х годов, была связана с тем театром, особенно с Михоэлсом. Он был ярок, экспрессивен, имел много друзей, его любили. Я часто рисовал его в гриме и без грима, по памяти. Он не любил позировать, ему было некогда. Работать с Михоэлсом над спектаклем для меня было наслаждение. Он работал много, упорно и настойчиво. Михоэлс любил свое искусство, театр, всегда был доступен несмотря на занятость. Я тосковал по нему, если долго его не видел. Вспоминая Михоэлса, я вижу рядом с ним талантливейшего актера Зускина. Они были неотделимы друг от друга с юности. Им в жизни пришлось много поплакать и посмеяться. А впоследствии они заставляли зрителей вместе с ними плакать и смеяться: какой же король Лир – Михоэлс мог быть без шута – Зускина. И судьба их трагически неразделима...

Тышлер замолчал. Наверное, думал, рассказывать ли мне об этом дальше. И продолжил после паузы:

– Знаете, в январе 1948 года Михоэлс спросил у меня: куда ему лучше поехать смотреть спектакль как члену комитета по Государственным премиям, в Ленинград или в Минск? Его сопровождал в эту поездку театральный критик Голубев. Я посоветовал ему ехать в Ленинград. Но, наверное, Голубев уговорил его ехать в Минск. А 15 января мы встречали Михоэлса, уже в гробу, из Минска. Больше вспоминать не хочется.

Мы долго сидели молча. Потом я спросила:

– А почему вы теперь для театра не работаете?

Тышлер задумался и не сразу ответил.

– ГОСЕТа уже нет, нет Михоэлса, Зускина – работать с ними для меня было наслаждение. Нет моих друзей, с кем была связана не работа, а жизнь в театре, – все это ушло. Театр забирал у меня все, я выматывался. И когда я почувствовал, что опустошаюсь, что надо уходить, я ушел из театра. И меня спасла и вернула к жизни природа. Она наполнила меня и захватила. Я стал ходить с этюдником и зонтом, писал этюды, вернулся в жизнь.

 

* * *

Следующий разговор с Тышлером был по телефону 28 января 1974 года. Утро, серая погода, не то снег, не то дождь, и я позвонила Александру Григорьевичу, начав с просьбы – не даст ли номера телефона Московского отделения Союза художников?

– Нет, телефона МОСХа не знаю, я туда никогда не звоню, – ответил он. – Это Флора знает, а мне не надо, я себе работаю. Вот сейчас темная зима стоит, солнышка не видно, трудно писать: всего пару часов в день набирается светлых, а вечером я не пишу, устаю за день. Мое дело такое – физически устаешь, а душа парит, за нею часто кисти не поспевают...

– Писатели говорят, что когда работают, то нередко сами не знают, куда их поведет герой.

– Да, это правильно и когда работаешь живописью. Не раскрашиваешь, а пишешь, и когда твой замысел воплощается в цвете, то тебя уже цвет ведет. И это – как музыка: чувствуешь, что здесь не барабан звучит, а флейта, и идешь не за инструментом, а за музыкой. И вот еще: когда задумывается композиция в цвете, то многие художники переносят в воображении свой замысел как бы на полотно. А у меня так никогда не получается! Когда начинаешь писать, то тебя уже не твой замысел, а сам цвет ведет, цветомузыка – это внутри тебя. Тут еще состояние этой вещи, образ ее как-то диктует мне. Но в работе цвет может сильно изменяться или совсем исчезнуть.

 

* * *

Вспоминаю мастерскую Тышлера. Она находилась все там же, в доме художников на Масловке, совсем недалеко от дома, где он жил. По сравнению с мастерскими других художников его мастерская была совсем маленькая. Одно большое окно, диванчик, небольшой стол, на котором стоит термос с горячим чаем, кружка и блокноты для записей с множеством рисунков. И все годы с первой нашей встречи вся комната по-прежнему была заставлена повернутыми к стене написанными холстами – они так и теснились рядами плотно друг к другу и будто ждали своего часа. А Тышлер чаще всего стоял в небольшом пространстве, не заполненном картинами, за мольбертом и писал новую картину.

Я долго смотрела, как он работает. Его энергия и сила передавались руке, кисти – и казалось, что холст, рука и кисть едины. Работа завораживала, я боялась нарушить это единство. Когда он положил кисть и отошел от мольберта, я спросила:

– Александр Григорьевич! Ведь это у вас не первая работа на эту тему?

– Не первая. Я работаю сериями, циклами, то есть не останавливаюсь на этой теме однажды. Я считаю, что один раз сделать – это недостаточно: когда я один раз делаю, вещь подсказывает мне возможность сделать еще раз, еще повторить, и сделать лучше, интересней. Иногда повторяешься пять-шесть раз, это тема подсказывает. Взять, например, «Цыган»: их я писал несколько раз и таким образом против воли почувствовал шире и глубже мир цыган, их характеры. И в то же время каждая работа серии может жить самостоятельно. Так же и тема «Благовесть»: таких несколько картин, – и эта благую весть несет, что-то хорошее. Я назвал эту тему «Благовесть», но начальству не понравилось, и они назвали ее «Миру мир», ну пусть будет так... Вообще, всем, что я делаю, мне хочется доставить людям радость, ну просто, чтобы человек смотрел. И пускай он сразу не поймет, но какую-то радость уже ощутит.

 

***

 

Легенда о девушке-кентавре. (Путешествие) №1. 1970 год.

Художник Тышлер жил, как-то не вписываясь в свое время, жил и работал сам по себе. Однако он всем интересовался, много читал, слушал музыку – и как-то однажды удивил меня, рассказав, что ему очень нравится американская современная музыка. Услышав мюзикл «Иисус Христос – суперзвезда», он не мог оторваться от приемника.

– Это очень сильная музыка, очень образная, в ней неразделимы голос и инструменты, там все едино, – восторженно говорил он...

Тышлер остро воспринимал беды и несчастья других людей. В его маленькой квартире на Масловке было уютно и красиво. Он любил, когда приходили к нему гости, был добр и хлебосолен, любил красивые вещи, но чтобы они не стояли без дела, как в музее, а были частью быта. Много лет собирал старинные вещи, посуду, каждому подбирал красивую чашку к чаю. На круглом столе красного дерева всегда рядом с ним был маленький приемник, он не пропускал последние известия. Живо участвовал в беседах, обладал мягким юмором, но это все было вечерами, когда не было солнца и он не мог писать. А жил он работой.

***

...Коробки с отснятой пленкой нами тщательно хранились 20 лет. Мы дождались и начала перестройки, и большой ретроспективной выставки художника. Но к тому времени Александра Григорьевича уже не было в живых. Не было в живых и Нелли Лосевой – автора сценария. В нашей стране, увы, – слава и признание чаще всего приходят после смерти. Да и Александр Григорьевич со своей мягкой иронией все время нас успокаивал:

– Ничего, вот когда я умру, тогда может быть удастся сделать фильм.

И он, оказался прав.

Объединение «Видеофильм» в 1988 году включило в свой план фильм о художнике Александре Тышлере. Сценаристом была Майя Туровская: она много лет знала мастера, любила его живопись. В тот короткий видеофильм мы не смогли вместить многое, о чем нам рассказывал сам Александр Григорьевич, и показать другие прекрасные его работы. Да и расставаться с мечтой о большом фильме нам не хотелось.

Через два года нам повезло: нашелся коллекционер, который был увлечен картинами Тышлера и захотел иметь о нем фильм, снятый на пленку. Он и стал, как теперь говорят, спонсором нашей работы. Майя Туровская написала новый сценарий, используя записи бесед с художником, а мы досняли много материала в его мастерской. Поехали с киносъемками и в Мелитополь, где прошло детство художника, так что его воспоминания ожили на экране. Нам хотелось показать судьбу большого мастера в контексте времени и эпохи...

Однажды, когда он был болен, мы сидели вечером у него за столом, разговаривали, и он сказал:

– Я заранее знаю, что буду делать, у меня вещи прямо в очереди стоят, они скапливаются, а времени нету, чтобы все сделать. Так и подумаешь – умрешь и унесешь все это с собой, и не успеешь.

...Он умер 23 июня 1980 года. Наш фильм мы назвали «Художник и время. Александр Тышлер». Фильма о себе мастер так и не дождался, но люди, придя в кинозал или сидя у телевизора, смогли увидеть на экране его живым, работающим. И хотя каждый художник берет в руки кисть и палитру с красками – каждый работает по-своему. Но особая неповторимость работ Александра Тышлера, его талант и сосредоточенность, единство его руки с кистью и холстом, внутренняя напряженность и одухотворенность действительно завораживают. И не хочется расставаться с великим мастером.

 

 

 

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 E-mail:   [email protected]

rempel.livejournal.com

Художник Александр Тышлер - Заметки искусство_еда

Балаганчик. Из серии «Балаганчик». 1977

Из очерка Григория Анисимова «Великий художник. Об Александре Тышлере»: «…Надежда Яковлевна Мандельштам училась вместе с Тышлером в художественном училище в Киеве. Было это в 1917 году. Она часто рассказывала о Тышлере Осипу Мандельштаму, а в 1963 году прислала Александру Григорьевичу письмо такого содержания: «Осип Эмильевич после осмотра Первой выставки художников-станковистов (ОСТ) сказал мне: «Так и бывает – живет рядом с нами веселый добрый человек, покупает дыню, покупает краски, моет кисти, а потом оказывается, он-то и есть великий художник, гордость своих современников»… Мандельштам никогда не усомнился в своей оценке», – заканчивает свое письмо Надежда Яковлевна.

Парад. Из серии «Парад». 1929

Зато вокруг Тышлера не было никогда недостатка в сомневающихся по особым соображениям. Конечно, они знали настоящую цену Тышлеру как исключительному мастеру, выдающемуся театральному художнику, живописцу и графику. Но у него было не все в порядке с пятым пунктом; и хотя его постоянно приглашали с персональной выставкой то в Англию на шекспировские торжества, то во Францию, где его готовы были принять лучшие залы Парижа, то в Германию с выставкой-продажей, властям очень не хотелось, чтобы Тышлер представлял за рубежом советское искусство. Его творческие достижения как-то мало вязались с социалистическим реализмом, главным требованием которого были победная улыбчивость и радостный оптимизм в революционном развитии. С показным, поистине идиотским оптимизмом у Тышлера было и впрямь плоховато, не было оснований: один за другим исчезали близкие ему люди – Мандельштам, Мейерхольд, Бабель, Кольцов, Михоэлс...Всю жизнь Тышлера хотели подчинить, приспособить к обслуживанию власти, сделать его послушным и удобным. Ему не присваивали званий, не выпускали за границу, держали в черном теле с заработками, не давали постановок в театре, но сломить железную волю этого невысокого, хрупкого, нежного человека все как-то не удавалось. Тышлер был неуступчив, принципиален, твердо стоял на своем.В 1974 году на улице Вавилова открылась большая персональная выставка Александра Григорьевича. У него было несколько работ, объединенных в серию. Тышлер назвал серию «Благовест». Партийные чиновники хотели тут же снять работы с выставки, утверждая, что Тышлер занимается религиозной пропагандой. Но вовремя нашлась жена: «А если назвать серию “Миру – мир”? – спросила она. – Тогда можете оставить ее на стенах!» Тышлер только усмехнулся.На выставке я подошел к Тышлеру, он был весел, возбужден: «Ну, вот, – сказал Тышлер, – теперь у вас полное право написать обо мне, есть хороший повод!»Я быстро подготовил рецензионную заметку. Стал обходить редакции. Нигде заметку не брали. Я позвонил в отдел культуры ЦК, где работал бывший журналист, мой хороший знакомый, рассказал ему, он коротко ответил: – «Зря стараешься. Тышлер в черных списках!»В пересказе это звучит безобидно, даже с оттенком юмора. А каково было художнику, которого постоянно дергали, чувствительно унижали пренебрежением, равнодушием, стараясь кольнуть побольней. – «Три недели висит моя выставка – и ни одного слова в прессе! – посетовал Александр Григорьевич. – Пусть обругают, но только не молчат...»

Невеста. Из серии «Невеста». 1938

Мастеру хотелось услышать что-нибудь о своих работах. Ведь он работал постоянно. Работал с вдохновением и завидным упорством. Он был не только великий художник, но и великий труженик. Корни такого трудолюбия в его биографии. Вот как сам Тышлер рассказывая об этом: «Я родился в небольшом городке Мелитополе 26 июля 1898 года. Отец мой был столяром. Отец брал заказы на мебель – столы, кушетки, комодики. Заказчиками его были немцы-колонисты и украинцы. Я любил смотреть, как работал отец. Детство мое прошло среди стружек. Мебель отец обычно делал из ольхи. Это очень красивое дерево, после полировки она очень напоминает красное дерево. Дед мой и прадеды тоже были столярами. Отсюда и наша фамилия. Тышлер означает столяр. Моя мать – кавказская еврейка, в девичестве Джин-Джих-Швиль. В семье было восемь душ детей: три дочери и пять сыновей. Два брата стали столярами, два – типографскими наборщиками. Две сестры с большим трудом получили среднее образование. Я вырос в окружении русских, еврейских и украинских ремесленников – дружно живших благородных рабочих людей. А семья была частью мира. Жизнь моих братьев и сестер была недлинная. Брат Илья — наборщик-большевик, был повешен врангелевским генералом Слащевым в Симферополе. Другой брат был убит махновцами. Третий был расстрелян фашистами в Мариуполе в 1942 году. Сестры тоже не дожили до старости. От многочисленной семьи я остался один»....Александр Григорьевич надолго замолкает. Картины детства и воспоминания, видимо, рисуют его воображению яркие образы: то он видит сестру Соню, которая отлично рисовала. То себя самого в окружении маляров, раскрашивающих брички и расписывающих железные кровати. Когда они уходят в пивную, Саше поручают расписывать колеса и стенки повозок. Мазать кистью для маленького Тышлера – несказанное наслаждение. Он рисует пирамидальные тополя, узоры, украинские пейзажи с белыми хатками. Старшая сестра Тамара везет четырнадцатилетнего Сашу в Киев. Он отлично сдает вступительные экзамены в художественное училище и остается один в большом шумном городе. Его определяют в семью слесаря на полный пансион. Его учителя – А.Франковская, Н.Струнников, В.Кричевский, К.Монастырский. Из Франции приехала А.Экстер. Тышлер ходит в ее мастерскую. В 1917 году Тышлер окончил училище. Началась гражданская война. Он уходит добровольцем в Красную Армию. В 1920-м демобилизуется, уезжает в Мелитополь. В том же году впервые принимает участие в художественной выставке.И последующие шестьдесят лет своей жизни отдает искусству. Его работы экспонируются во Франции, Италии, Голландии, Англии, Бельгии, Америке, Канаде, Японии. Пятьдесят выставок в СССР и тридцать две – за рубежом.Сплав бесконечного, необъятного мира фантазии и детских воспоминаний, отточенное и блестящее мастерство живописца, графика, скульптора, сценографа, работавшего с Мейерхольдом, Радловым, Зускиным, Михоэлсом, Завадским и другими великими режиссерами вывели Александра Тышлера в первый ряд самых выдающихся художников XX века. «Я до сих пор живу детскими и юношескими воспоминаниями», – говорил восьмидесятилетний Мастер.Когда Тышлеру сказали, что в Москву приедет Марк Шагал и попросили его принять у себя выдающегося маэстро, Александр Григорьевич наотрез отказался. На мой вопрос, почему он не хочет встретиться с Шагалом, Тышлер ответил коротко: «О чем мы будем с ним говорить? Выслушивать его сожаления, снисходительные оценки? Зачем они мне? Я сам лучший и самый строгий критик своих собственных работ. Мне довелось поработать в еврейском, русском, украинском и узбекском театрах, в театре “Ромэн”. Спектакль “Овечий источник” я как художник-постановщик представил в Минске, в Белорусском государственном еврейском театре. Мне всегда хотелось поразить, удивить зрителя. Нередко мне это удавалось... И, знаете, что самое важное в нашем деле? Художник должен быть свободным. Тогда он сможет творить. Ему необходимо быть честным, искренним, владеть культурой своего ремесла. Мне многое в жизни открылось при изучении древнерусского искусства, творчества мастеров Возрождения и Испании».

Девушка и город (№4). Из серии «Девушка и город». 1972

Целые серии работ Тышлера посвящены воспоминаниям о детстве: «Еврейские невесты», «Продавцы часов», «Карусели», «Балаганчики», «Женихи», «Бондари», «Продавцы палок», «Продавцы птиц и мелких животных». Мир Тышлера добрый, человечный, радостный.Он жил в самое тяжелое, страшное, неудобное и неподобающее ему время, что мало повредило его гению.«Вы знали Юрия Олешу? – тихо спросил Тышлер. Стоя у мольберта, он повернулся ко мне, маленький, ладный, изящный и вопросительно поднял брови. – Не знали? А я его знал хорошо, мы дружили и любили друг друга. Мне вот сейчас заказали для книги написать несколько страничек воспоминаний об Олеше. Я, как мог, отговаривался – нет времени, да и не писатель я, но упросили. Согласился я и намучился с этим вот так, – Тышлер провел рукой по горлу. – Оказалось, что писать о человеке очень трудно. Это требует невероятной усидчивости, напряжения. И этому нужно отдаваться целиком. Так что мне чуть ли не на месяц пришлось отложить живопись.Тышлер тщательно вытер кисти, сел на маленький диванчик, улыбнулся и хитровато подмигнул:– Двигать пером намного трудней, чем мазнуть кистью. Я писал каждый день, правил, переписывал. И от каждодневного писания у меня оставалось несколько настоящих правдивых строчек.Тышлер уселся поудобнее, чтобы и руки и ноги отдыхали, и продолжал рассказ свой с видимым удовольствием:– Встречались мы с Юрием Олешей всегда в одном и том же месте – в кафе «Националь». Он приходил туда в течение многих лет, занимал столик у окна, из которого открывалась широкая панорама Кремля, Красной площади с Василием Блаженным и с бесконечной очередью в мавзолей Ленина. Олеша читал газеты, писал, беседовал с артистами, поэтами, художниками. Его столик никогда не пустовал, все время обрастая друзьями и знакомыми. Я приходил в кафе обычно во второй половине дня, подсаживался к Олеше, мы обменивались новостями или вовлекались в общий разговор, спорили. Я уверен, что без споров, без диспутов и ругани, без творческого общения трудно работать. И вот, когда я писал воспоминания, то старался вызвать в себе зрительные и слуховые впечатления. Получалось складнее. А вообще-то писать на самом деле очень трудно. Если бы не жена Олеши Ольга Густавовна Суок, я бы ни за что не согласился. Но это очаровательная женщина, и я не мог ей отказать. Я же знал многих – и Маяковского, и Есенина, и Мейерхольда, и Ахматову, и Михоэлса, дружил с ними и о каждом, вероятно, мог бы написать, но на это нужно потратить уйму времени. А мне некогда, ведь я в мастерской весь день. Если пропущу хоть один день – чувствую себя уже не в своей тарелке.– А зачем вы это делаете? – спросил я. – В вашем возрасте можно было бы и поменьше работать. У вас столько шедевров, что их и девать некуда...– Бросьте, бросьте! – с живостью отрезал Тышлер и помахал рукой. – У каждого художника есть работы плохие и хорошие. Наша жизнь из одних шедевров не состоит. Я помню, меня однажды позвали на выставку. Там, говорят, два Рембрандта есть, которые впервые экспонируются в Москве. Я люблю этого художника и поехал. Смотрю – и что же? Вижу – один Рембрандт хороший, великолепный портрет, а второй – неудачная работа. И я подумал: «А что же в этом удивительного? И у Рембрандта могла получиться неудача». С каждым художником это может быть, никто не застрахован ни от чего. А вот на ваш вопрос, зачем я работаю каждый день, я отвечу: если художнику есть что сказать и если он не ленив, нужно работать каждый день.– Вы считаете, Александр Григорьевич, что в этом смысл жизни художника?– Да, и смысл жизни тоже! – твердо сказал Тышлер, и глаза его вспыхнули тем таинственным и добрым светом, к которому я привык за долгие годы знакомства и не уставал удивляться этому молодому напористому сиянию, ощущая себя мальчиком возле мудреца.Немного отдохнув, Тышлер легко встал, взял с полки несколько листков и прочел мне их вслух. Это и были его воспоминания о Юрии Олеше. Написаны они легко, просто, с очаровательной тышлеровской изобразительностью, создающей эффект присутствия. Словно это не он, а ты сам сидишь с Олешей за столиком «Националя», слушаешь его острые фразы, ловишь оброненные метафоры и схватываешь на лету прекрасные мысли. Особенно поразили меня два места из этих воспоминаний: первое, где говорится, что люди, которые подходили и уходили, были карандашами, а Олеша – перочинным ножичком, одни карандаши так и оставались туповатыми, а другие становились заостренней. И второе, где Тышлер пишет, что видел в Олеше Черта, который отрубил себе хвост, чтобы облегчить путь в пространство, и уже ничего не могло помешать ему ходить по земле, взлетая и отрываясь от нее, чтобы лучше увидеть тонкое и сложное в жизни и человеке.

Балаганчик (№1). Из серии «Балаганчик». 1965

Для меня сам Тышлер был во многом таким добрым Чертом, который изображал борьбу добра со злом, опускал человека в преисподнюю, в ад, потом возвышал его, увлекал в космические просторы, показывал рай, где много вина и прекрасных женщин, втягивал в сомнительный кабачок, где за столом с бокалами в руках чинно сидели рогатые персонажи, но и там было не страшно, а весело, потому что Тышлер всю жизнь оставался художником счастья, он изумлялся вечной, нестареющей красоте мира, радовался неисчерпаемости жизни. Его влекли дерзкие полеты над сказочными городами, он рисовал отчаянных любовников, которые мечтали сложить голову у ног возлюбленной, и неприступных красавиц, печально и томно взирающих на мир с высот уже обретенного счастья. У Тышлера было особое спокойствие средневекового мастера, уверенного в своих силах, само ремесло которого доставляло ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Тышлер по-детски шалил с чертовщиной, он забавлялся сам и заставлял играть своих зрителей, и не только зрителей: пылали и перемигивались зажженные свечи, возвещая близкий праздник, носились птицы, девушки, цветы, вращались искрометные карусели, что-то недоброе замышляли семь пар нечистых, взбегали в небо шелковые лестницы. И все это был светлый день рождения Мира – счастливого и первозданного для всех живых людей…

Наклонная башня. Из серии «Архитектура». 1976

А в 1973 году у себя в мастерской на Верхней Масловке Александр Григорьевич говорил:– Живопись – искусство созерцательное, оно рассчитано на тишину. Обратите внимание на то, как тихо в музеях. Однажды я наблюдал за тем, как молодые люди – парень и девушка – смотрели иконы Рублева в Третьяковке. Они замерли. Они были поглощены искусством... Эта поглощенность хороша, она животворна. В детстве я часто видел скифскую скульптуру. Скифские бабы со сложенными маленькими ручками стояли у нас в Мелитополе во дворах. Я тогда не понимал их художественной ценности, но они мне очень нравились и, вероятно, воспитывали по-своему неопытный детский глаз. Потом в годы моего ученичества в Киеве я видел скифских баб в саду университета... Помню, в молодости я с увлечением копировал Леонардо. Он мне тоже очень нравился. Как-то я скопировал его «Автопортрет», но без бороды. И получилась Джоконда. Потом я нарисовал Джоконду, но с бородой. И получился сам Леонардо.Слушая Александра Григорьевича, нельзя было не поражаться удивительной цельности и прямодушности этого художника и человека, который своим искусством делает для всех людей важное и большое дело. Он не отрешается ни от чего, не боится пробовать, не боится отказываться от привычных путей, смело идет на риск, на эксперимент. Он и к классике подходит творчески.

Дриады. Из серии «Дриады». 1969-73

Тышлеру всегда была свойственна активность отношения к миру. Его искусство вырастало из глубин жизни. «Во время работы я сам и художник, и ответственный критик, – говорил Тышлер, – но одновременно со мною в мастерской как бы присутствует мой воображаемый зритель, который иногда меня поправляет. Кстати, потом на своих выставках я часто встречаю именно такого зрителя. Я хочу доставить людям радость. То, что я вижу и вынашиваю в процессе создания вещи, должно быть для зрителя новым, вызвать ощущение нового видения. Это не значит, что мои работы ни с чем не связаны. Наоборот, я признаю связь времен. Живопись должна иметь нити, соединяющие столетия. Связь времен – это традиция. Я думаю, что традиция есть и в народном творчестве, и в станковой живописи. Не может быть новорожденного искусства без генов. Новое же мы находим там, где художник пластически мыслит и, не повторяя старого искусства, связан с ним. Я многое постиг благодаря древнерусскому искусству, живописи великих мастеров итальянского Возрождения и Испании. Новаторство – это то, чего другие не делали. Я как бы даю не увиденное еще никем». Однажды Виктор Попков спросил, обращаясь к Тышлеру:– Александр Григорьевич, почему вы никогда не выступаете на обсуждении выставок, в печати, не поделитесь своими мыслями об искусстве, ведь нам, молодым художникам, очень хотелось бы знать, о чем вы думаете, о ваших взглядах, симпатиях и антипатиях?Тышлер выслушал его с большим интересом, глаза его засветились ласковой добротой.– Виктор, я выступаю все время своими картинами, зачем же мне болтать, – смеясь ответил Александр Григорьевич, – смотрите мои картины, там мои взгляды, симпатии, антипатии и все остальное!Попков развел руками, на такой ответ мастера и возразить-то было нечего.Всю свою жизнь Тышлер работал сериями-циклами. Каждая тема в его холстах получала свое развитие. Она могла повторяться несколько раз на протяжении многих лет. Временами художник возвращался к своим сериям и циклам, затевал новые, бесконечно их варьировал.– Для моей работы характерна цикличность, – говорил Александр Григорьевич, – но эти повторения не самоцель. Они возникают в результате развития темы, хотя между отдельными работами цикла есть композиционная разница, и дыхание каждой вещи различное. Таким образом я могу прочувствовать тему до конца, и цикл дает мне возможность не только завершить тему, но и найти в последующей вещи то, что мне не удалось осуществить в предыдущих. В то же время каждая работа цикла может жить самостоятельно, независимо от других.

День рождения. Из серии «День рождения». 1973

Тышлера упрекали в однообразии, когда он был молодым художником, подобные обвинения слышались и тогда, когда за плечами мастера был уже полувековой путь в искусстве и он был участником пятидесяти крупнейших выставок в СССР и тридцати двух – за рубежом.Когда была развернута выставка произведений Тышлера в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, где были представлены серии «Соседи моего детства», «Гражданская война», «Цыганы», «Махновщина», «Похищение Европы», «Фестиваль», «Самодеятельный театр», «День рождения», «Маскарад», «Расстрел голубя», «Балаганчик», «Цветочные полки», «Сказочный город», «Океаниды», «Клоуны», живопись, графика, скульптура, театральные эскизы, мы ходили с Александром Григорьевичем от одной работы к другой, и он говорил:– В каждой из моих серий нет двух работ с одинаковым композиционным построением и одинаковой цветовой гаммой. Каждый раз я решаю поставленную перед собой задачу по-новому. Тот, кто говорит, что Тышлер одинаков, ошибается. Тышлер – разный. Они или плохо смотрят, или мало видят. Найдите мне две одинаковые композиции на выставке – их нет, как нет и двух картин, одинаковых по цвету. Зачем же мне копировать самого себя? Это скучно. Ведь каждая композиция – это такой органический круг, такое замкнутое кольцо, где нельзя ничего ни прибавить, ни убавить!

Легенда о девушке-кентавре (№1). Из серии «Легенда о девушке-кентавре». 1970

Жена Р.Р.Фалька Ангелина Васильевна Щекин-Кротова позвонила как-то Александру Григорьевичу и сказала, что в одном письме Фалька из Парижа нашла высказывание о нем.– И что же он пишет? – нетерпеливо спросил Тышлер.– Пишет, что вы – милый сказочник и что ваша графика, которую он видел, доведена до совершенства японской каллиграфии, а еще просит прислать несколько фотографий вещей Лабаса и Тышлера и говорит – как это ни странно, но это единственные художники, которые его по-настоящему интересуют, и никто из так называемых живописцев, ни Лентулов, ни Куприн, ни Рождественский и т.д., пожалуй, еще немного интересуют Древин и Удальцова...– Когда это написано? – спросил Тышлер.– Письмо датировано 1933 годом, – ответила Ангелина Васильевна и добавила: – Не слушайте тех, кто вас ругает. Это враки. Вот я хожу по березовой роще – и все березы похожи друг на друга, у всех белые стволы с поперечными черными крапинами, а все вместе они создают ощущение счастья! Так и ваша живопись!Тышлер был очень тронут этими идущими от сердца словами…

Девушка под лесенкой. 1974

Для меня сама личность Тышлера представляется совершеннейшим произведением искусства. Зная его много лет, испытывая счастье общения с ним – я всегда поражался чистоте и свежести его восприятия жизни, людей, явлений искусства. Мне понятны и близки слова художника Дмитрия Жилинского, который как-то сказал:– Вот увидишь этого человека небольшого росточка, поговоришь с ним, и душа твоя словно обвеется чем-то хорошим, светлым, здоровым, мудрым, такой это очаровательный художник, что одна мысль о том, что ты живешь с ним в одно время и в одном городе, приносит радость.– Я испытываю, – говорил другой художник, Виктор Попков, – я испытываю счастье, что выставляюсь рядом с таким художником, как Тышлер.«Жизнь для меня была трудная, но интересная, – вспоминал Александр Григорьевич, – учился я хорошо и в 1917 году окончил училище. А в 1919-м уже ушел добровольцем в Красную Армию. Отвоевал, демобилизовался и отправился на товарном поезде в Москву, понимая, что только там смогу стать полноценным художником».Тышлер поступил во Вхутемас, в мастерскую В. А. Фаворского. Так складывалась его судьба. Может быть, это было простое везение, а может, упорство и талант помогли Тышлеру стать тем, чем он стал.

Портрет Анны Андреевны Ахматовой. 1943

На географических картах – там, где обозначена гладь морей и океанов, попадается вдруг место, гуще закрашенное синевой. Это глубины. Они есть – и все. И такую глубинность я всегда чувствовал в Тышлере-человеке, в его работах. Художник начинал в Москве в бурное время. Он знакомится и близко сходится с Маяковским и его окружением – молодыми поэтами и художниками. Встречается с Хлебниковым, Асеевым, Багрицким, Сельвинским, дружит с художниками Общества станковистов, участвует во всех их выставках. Все они горят желанием «делать новое искусство». В главе автобиографии «Так называемая дилемма» Владимир Маяковский пишет: «Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья? Разве революция не потребует от меня серьезной школы? Я зашел к тогда еще товарищу по партии – Медведеву. Хочу делать социалистическое искусство. Сережа долго смеялся: кишка тонка. Думаю, что он недооценил мои кишки». Видимо, так обстояло дело и с Александром Тышлером.Уже в 1923 году А. В. Луначарский отмечает в одной из своих статей работы Александра Тышлера: «Нет никакого сомнения, что Тышлер обладает значительным внешним художественным умением и каким-то большим зарядом совершенно самобытной поэзии». Вот этого-то заряда поэзии, прозорливо угаданного Анатолием Васильевичем Луначарским, Тышлеру хватило с избытком на всю его жизнь.

Лунный свет. Из серии «Лунный свет». 1972

Александр Григорьевич пишет картины талантливо, если он берется за перо – выходит тоже талантливо, и говорит он талантливо, и даже стол накрывает талантливо. Что же это за чудо такое – талант? «Талант есть способность сказать или выразить хорошо там, где бездарность скажет и выразит дурно». Эти слова принадлежат Достоевскому.Ладится все у Тышлера в руках. А его работы расширяют горизонт наших привычных представлений.– Я люблю писать и рисовать людей, особенно женщин, – признается Тышлер. – Но изображаю их, как правило, в необычных и необыденных связях и ситуациях. Соединение с вещью происходит вне законов перспективы и реальных масштабов. Казалось бы, человек меньше, чем дом. А в моих работах женщина иногда может нести на голове целый город…Об Александре Григорьевиче никогда нельзя было сказать «старик». Это как-то совершенно не вязалось с его обликом. Он просто был восьмидесятилетним художником с молодой душой. И молодость его была незаемная. Она – итог труда, опыта, сохранности чувств. Прекрасные женщины доверчиво и открыто глядят с его картин, они счастливы тем, что видят солнце и свет неба, они радуются настоянному на зеленых травах воздуху, они ждут любви.Каждое лето Александр Григорьевич проводил в старинном городке Верее. Он там работал, гулял, наблюдал, любовался речкой, резал скульптуры из дерева, а воображение влекло его, как в молодости, в неведомые миры.

Тышлер в мастерской. 1964

Редколлегия пятитомного издания «Искусство Парижской коммуны», которое издавалось в Париже, обратилась к Тышлеру с просьбой – сделать заставку к первому тому. Такие же предложения получили Пабло Пикассо и Ренато Гуттузо. В очередной мой приход в мастерскую Александр Григорьевич показал солидный том со своей заставкой. Она была изящна и романтична. Изображена была чудесная молодая женщина. Взволнованно и темпераментно рисовал ее художник.– По-моему, я сделал свой рисунок не хуже Пикассо, – сказал Тышлер.Я ничего не отвечал, разглядывал, сравнивал. А Тышлер добавил:– Смешно хвастаться, но мне кажется, что у меня вышло на этот раз лучше, чем у них...Почти без всякого перехода Тышлер вдруг спрашивает:– Вы когда-нибудь смотрели на небо в телескоп?– Смотрел.– А я нет. Всю жизнь мечтал об этом.Александр Григорьевич на минуту задумывается.– Когда я вернулся из армии в Мелитополь, мы очень голодали. Приезд мой домой был неожиданным для родных. Они думали, что я уже давно сложил где-то свои кости. Мы с молодым писателем Максом Поляновским организовали «Окна РОСТА». Макс писал стихи, я рисовал. На больших фанерах мы писали портреты В. И. Ленина. Я очень здорово научился писать такие портреты. Писали масляными красками. За это нам ничего не платили.В молодости мы много работали, много спорили. Бывало, и выпивали, но после работы. Пили, конечно, не так, как Есенин. Я его хорошо знал. Мы очень поддерживали Маяковского. Нам приходилось за него драться. Он воевал с мещанством, и его ненавидела старая интеллигенция, особенно почему-то зубные врачи и юристы....Живая память Александра Григорьевича что-то выискивает в пространстве и времени, выбирает изощренно, то возносясь куда-то вверх, то приникая к земле.– Я помню, – говорит Тышлер, – в 1908 или 1910 году все ждали комету Галлея. Все вокруг было пропитано этой кометой. На ней предприимчивые люди хорошо спекулировали. На духах, на конфетах была нарисована комета. Печать тогда была неплохая, хорошо печатали. Даже на шляпках, которые носили женщины, впереди была звездочка, от нее шел назад хвост оранжевого цвета. Это комета Галлея...– Недавно, – продолжает Александр Григорьевич, – я был в Третьяковке и внимательно смотрел картину А. Иванова «Явление Христа народу». Это очень хорошая картина. Я долго смотрел, и она мне нравилась все больше... А вот в Ленинграде мне бросилась в глаза «Фрина» Семирадского. Это очень одаренный человек. Видно, что он затрачивает огромный труд, все знает, все умеет, а искусства нет. В другом окружении, не в академическом, в иной ситуации он был бы иным художником...

1974

Память ведет Тышлера в самые неожиданные лабиринты.– Люблю Шекспира. В кино его можно здорово поставить. Но нужно, чтобы это был настоящий Шекспир. У Козинцева это не получилось. Шекспир у него вышел бытовой, заземленный. А Шекспир – это чувства, страсти, надо передать его внутреннюю суть. Я смотрел старые фильмы – они очень устарели, их неинтересно смотреть. Живопись – искусство более долговечное, чем кино. Она только темнеет от времени. У Семирадского время может все потемнить – все равно будет плохая живопись. У Рембрандта все потемнеет, останется один блик на носу – все равно это будет хорошая живопись... Чтобы понять художника, – говорит Александр Григорьевич убежденно, – нужно жить искусством. Вот у меня недавно были два писателя, фамилий вам называть не буду, хорошие писатели, но они ни черта не понимают в искусстве, потому что они этим не живут. Маяковский сам был художник, он понимал. Илья Эренбург понимал, он много видел, много думал, много писал о художниках, знал тонкости их работы, дружил со многими. Он жил этим. В этом все дело! Олеша хорошо разбирался – что к чему. Говорят, что Катаев понимает...У Александра Григорьевича Тышлера были идеальные пропорции во всем, что он делал. Были они и в его жизни. Потому что верной была его основная пропорция – соотношение его личности к Жизни – к прошлому, настоящему и будущему.В последний раз я был у Тышлера с 14-летним сыном, и Александр Григорьевич, посмотрев его акварели, сказал ему очень сердечно:– Рисуй больше, работай, рисуй все подряд, мир того стоит!Художник истинный приходит, появляется на свет, чтобы под управлением Б-га при помощи своего искусства совершенствовать этот мир, живущих в нем людей. Он утверждает: вот что есть высшая красота, настоящая вера и этика. Художник ничего не уносит с собой. Все оставляет людям.Оставленное Александром Тышлером – вечно»

Александр Григорьевич Тышлер (1898-1980)

1-9-6-3.livejournal.com

Александр Тышлер. Игра и лицедейство • ARTANDHOUSES

В залах ГМИИ им. А. С. Пушкина до 17 сентября открыта выставка Александра Тышлера. Альбом произведений живописи, графики и скульптуры замечательного художника из собрания музея выпущен издательством «Кучково поле». Каталог работ предваряют очерк о жизни и творчестве Тышлера, статьи президента ГМИИ Ирины Антоновой и Анны Чудецкой, куратора выставки. Последняя рассказывает о времени возвращения в публичное поле художника, на чье творчество был навешен ярлык формализма, об обстоятельствах, сопровождающих первую выставку А. Тышлера в 1966 году. Именно эту главу из книги с разрешения редакции публикует ARTANDHOUSES.

Игра и лицедейство

Наследие Александра Тышлера в Отделе личных коллекций

Вечером 6 марта 1966 года художница Татьяна Маврина, вернувшись после вернисажа в ГМИИ им. А. С. Пушкина, отметила в дневнике: «Выставка Тышлера в трех больших залах. Прелестно! Народу интересного было много. Много таланта. Много времени. Мало мысли, а руки чешутся. Волшебно и хорошо». А спустя пару месяцев, в июле, поздравляя Тышлера с днем рождения, написала ему в письме: «Вы совершенно удивительный художник! И вот спустя довольно длинное время я Вам это пишу с удовольствием. Чем старше, тем интереснее. Последние работы как‑то соединились с первыми. Ведь прошла целая жизнь! И то, что Вы можете повторять и варьировать, для меня тоже удовольствие. И само Ваше существование на Масловке — чудо».

Александр Тышлер за работой в своей мастерской на Верхней Масловке Москва1966 Частное собрание

Действительно, выставка произведений Александра Тышлера в Пушкинском музее в 1966 году стала событием в художественной жизни Москвы. В музее традиционно два-три раза в год проводились показы работ современных художников-графиков. Формально выставка Тышлера в этот ряд вписывалась, но тем не менее радикальным образом отличалась. И не только тем, что кроме графики демонстрировались живопись и скульптура. Это было возвращение в публичное поле художника, на чье творчество был навешен ярлык формализма. Но не стоит просматривать газеты и журналы той поры в поисках публикаций об экспозиции: плотная стена молчания окружила ее, ни одной строчки не было напечатано.

Плакат «Антисемитизм — сознательная контрреволюция. Антисемит — наш классовый враг» 1928Издание Общества художников-станковистов «ОСТ», Главлит ГМИИ им. А. С. Пушкина

Остроту возникшей дискуссии доносят до нас сохранившиеся в архиве музея отзывы. Представлены диаметрально противоположные точки зрения — от хвалебных до ругательных с разной степенью негативности, от ироничного «художник балаганит» до почти доноса: «Это преступление и оскорбление имени советского искусства Советской России». Среди тех, кто выражает радость по поводу выставки и восхищение художником, — Рина Зелёная, Мариэтта Шагинян, Сергей Бархин, Николай Алимов, Александр Глезер и многие другие.

«На быке»Серия «Цирк» около 1934ГМИИ им. А. С. Пушкина

Отличается от остальных отзывов письмо, подписанное пятнадцатью членами МОСХа — художниками и искусствоведами. Приведем его полностью: «В музее изобразительных искусств открыта большая выставка работ Александра Тышлера. Для людей младшего и среднего поколения это первая встреча с художником, так полно показанным живописными полотнами, рисунками, скульптурой и театральными эскизами. А для многих зрителей и художников это первая встреча с таким своеобразным и оригинальным мастером, во многом, может быть, озадачивающим и тех и других. Исходя из этого, хотелось бы высказать несколько мыслей. Тышлер не прозаик в своем искусстве. Тышлер — фантаст. Цвет в его вещах имеет почти музыкальное звучание. Действительность и театр, реальность и фантастика тесно переплетены в искусстве Александра Тышлера, и в этом его своеобразие и его современность. Захватывающее и сложное находится в самом мироощущении художника, в созданном его воображением собственном мире, красочном и театральном, где он, как режиссер, разыгрывает на крошечной сцене своих полотен то трогательные, то трагические представления. В ряде серий (продавцы, бондари, клоуны и др.) появляется “чаплинская тема” маленького человека. Гимн женщине, любви и красоте звучит в сериях “Женщины с цветами”, “Балаганчик”, “Модницы”, “Кариатиды”. Почти органное звучание в серии “День рождения” — таинственное колебание пламени свечей на головах у стройных, как колонны, изображений девушек, таинственность мрамора лиц. Кто они? Откуда? Из каких воображаемых миров извлек их художник силой своего таланта и заставил нас, зрителей, поверить в них? Рядом с лирикой почти бытовых сцен (“соседи моего детства”) мы слышим грохот шекспировских трагедий. Редко кому удавалось с такой силой воплотить на сцене философский смысл Короля Лира, Макбета и остаться самим собой, в спектакле создать другой спектакль — гимн красоте, фантазии, музыке. Трагичность и гнев звучат в “расстреле голубя” и в “обезглавленном ангеле” — отношение ко всему злу на Земле высказывает современный художник. Вообще работы Тышлера наделены богатством ассоциаций. Поэтому при всей, казалось бы, узости сюжетики вводят зрителя в прошлое, настоящее и будущее искусства. Метафоры и символы его работ — не отвлеченно-академические, а теплые человеческие, основанные на глубине народного искусства, — волнуют зрителя. Александр Тышлер — один из ярких и неповторимых художников многонационального советского искусства».

«Купальщица. Крым»1927ГМИИ им. А. С. Пушкина

Письмо подписали пятнадцать человек, в том числе художники Ювеналий Коровин, Евгений Расторгуев, Тамара Гусева, Михаил Курилко, Дмитрий Шаховской, Иван Бруни, Леонид Берлин, Михаил Иванов, Николай Андронов, а также искусствоведы Александр Каменский и Елена Мурина. Несомненно, этот отзыв был написан в поддержку художника, он должен был хотя бы отчасти компенсировать полное молчание прессы. Но, кроме того, письмо имело и другую цель — оно должно было стать одной из «позиций» в ситуации острой конфронтации между чиновниками, ответственными за состояние изобразительного искусства в Советском Союзе, и сторонниками обновления языка этого искусства.

Факт покупки в том же 1966 году Министерством иностранных дел работы Тышлера «Пейзаж Вереи» для подарка Фонтани, подтверждает, что это противостояние имело место на самом высоком политическом уровне. («Мин. иностр. дел приобрело у меня верейский пейзаж. Громыко отвез его в Италию для подарка Фонтани, вот как. Значит, меня делают экспортным художником. Вот до какой (нрзб.) можно дойти. Я бы на месте Фонтани подарил бы пейзаж Третьяковке». РГАЛИ. Фонд А. Г. Тышлера. Письмо А. Г. Тышлера Ф. Я. Сыркиной от 23 апреля 1966 года.)

«Портрет Анастасии Степановны Тышлер / Женский портрет со шпильками», 1926, ГМИИ им. А. С. Пушкина «Погром», 1925, Частное собрание

Особенность ситуации второй половины 1960‑х заключается в состоянии неопределенности, состоянии размытости границ между разрешенным и запрещенным. Именно в это пограничное поле и попала выставка Тышлера.

Сегодня важно отметить обстоятельства, благодаря которым она смогла осуществиться. Этому способствовала давняя дружба между директором музея Ириной Антоновой и ее однокашницей и по школе, и по институту Флорой Сыркиной. Выставку поддерживал со стороны Министерства культуры еще один их сокурсник — Николай Нерсессов, тонкий знаток живописи, автор книг о французской живописи, занимавший в то время пост начальника отдела музеев и охраны культурного наследия Минкульта. Среди отзывов находим и отклик поэта и художественного критика, члена Лианозовской группы Всеволода Некрасова: «Тышлер — один из лучших наших художников. А где же все эти картины раньше были? И где потом будут? В Париже? А в Москве как же?» Были и такие планы — организовать выставку Тышлера в Париже. Весной того года в Москву приезжал французский писатель-коммунист Жорж Сориа, который посетил художника и отобрал около шестидесяти живописных произведений и более сорока – пятидесяти работ фломастерами, а также скульптуру. Выставка в Париже не состоялась, но возникли доверительные дружеские отношения художника и его семьи с музеем.

«Легенда о девушке-кентавре № 1», cерия «Путешествие»,1970 | «День рождения», 1973ГМИИ им. А. С. Пушкина

В течение нескольких десятилетий в отделе графики сформировалось значительное собрание работ Александра Тышлера, которое пополнялось и за счет даров, и за счет закупок из мастерской художника, и из других коллекций. Отметим, что несколько произведений поступили от Ильи и Любови Эренбург. В 1994 году, спустя десять лет после смерти Тышлера, узнав об организации Отдела личных коллекций, Флора Яковлевна подарила музею сто сорок пять его произведений, включая живопись и скульптуру. На основе этого собрания в 1998 году была подготовлена выставка к столетию со дня рождения мастера. Сегодня в музее находятся около двухсот пятидесяти его работ, из них сто сорок семь — в Отделе личных коллекций. Это живопись, графика, деревянная скульптура и театральные эскизы. Данное издание посвящено собранию произведений Александра Тышлера в ГМИИ им. А. С. Пушкина, которое продолжает пополняться. Так, одним из недавних поступлений стал лист с изображением клоунессы, пришедший в составе коллекции Абеля Старцева-Кунина.

art-and-houses.ru

Александр Григорьевич Тышлер - Биография художника, известные произведения, выставки

Александр Тышлер (26 июля 1898, Мелитополь — 23 июня 1980, Москва) — признанный классик сценографии, известный своими работами к постановкам Шекспира, живописец-станковист, автор графических серий.

Будущий художник был восьмым ребенком в семье потомственного столяра-краснодеревщика с фамилией «Тышлер» (в переводе с идиша — «столяр»). Александр Тышлер пять лет учился в Киевском художественном училище, два года посещал мастерскую Александры Экстер. В Киеве Тышлер сблизился и подружился с Ильей Эренбургом, Осипом Мандельштамом.

В 1919 году записался добровольцем в Красную Армию (выполнял оформительские работы), после демобилизации отправился учиться в Москву — училище ВХУТЕМАС. Занимался у известного графика Владимира Фаворского в 1921 — 1924 годах, однако в большей степени, чем учеба, молодого художника увлекало артистическое окружение. В Москве Тышлер дружил с литераторами Маяковским, Есениным, Багрицким, художниками Фальком, Осмеркиным, Альтманом.

В собственном творчестве художник начинал с геометрических форм и абстракции, но вскоре обрел свой стиль в сфере фигуративного искусства. Выпускники ВХУТЕМАСа организовали объединение ОСТ — «Общество художников-станковистов», одной из ключевых фигур которого был Тышлер, присоединившийся к движению в 1925 году.

Основные вехи карьеры мастера связаны с театром, он сотрудничал с такими режиссерами, как Соломон Михоэлс, Всеволод Мейерхольд. С 1927 года работал в Белорусском еврейском театре в Минске, с 1930-х годов разрабатывал сценографию для театров Москвы и Ленинграда — в частности, для цыганского театра «Ромэн», Московского еврейского театра. С последним связан эпизод спасения Тышлером работ Марка Шагала. Свою работу сценографа художник завершил в 1961 году в Большом театре оформлением оперы Родиона Щедрина «Не только любовь». Александр Тышлер был дважды женат: первая супруга — модистка Настасья Гроздова, вторая — искусствовед Флора Сыркина. У художника было двое внебрачных детей. Работы художника активно выставляли на родине и за рубежом до 1933 года: после обвинения в «формализме» выставки Тышлера стали редким событием, к тому же их не освещали в прессе и на ТВ.

Особенности творчества художника Александра Тышлера: мастеру нравилось изображать конструкции, выстроенные на основе фигур или вокруг голов своих героев и героинь, а также сооружения, составленные из мелких человеческих фигур. Тышлер намеренно создавал серии работ с похожими сюжетами и названиями — это, в основном, лирические циклы («Любовь, или Мечта о прекрасной даме», «Океанида», «Карусель», «Легенда о девушке-кентавре»), но также и серии «Махновщина», «Расстрел и погром», «Фашизм», созданные как отклик на гибель близких и друзей. Художника считают предтечей «неофициального искусства», нонконформизма: отдав должное теме революционной агитации в юности, мастер на протяжении долгой жизни создавал оригинальные фантасмагорические сюжеты и не следовал курсу соцреализма.

Известные картины Александра Тышлера: «Балалайка», «День рождения», «Шекспировские сказки», «Легенда о девушке-кентавре», «Портрет Анастасии Степановны Тышлер».

Автор: Ольга Потехина

artchive.ru

Александр Тышлер

Александр Григорьевич Тышлер - уникальный русский художник. Он родился за два года до начала страшного и головокружительного по своим умопомрачительным поворотам XX века, умер, не дожив восемнадцати лет до века XXI.

Красноармеец, разгуливавший в февральскую революцию по улицам Киева с заряженным пистолетом, а после октября - посещавший студию знаменитой Александры Экстер. Он с восторгом встретил взятие Киева большевиками, включившись в оформление улиц и площадей революционного города.

Ушел добровольцем в Красную армию, а после службы вернулся в родной Мелитополь, застав там измученных, голодных и ограбленных белогвардейцами родителей. Потом была Москва, поиски себя в живописи, дружба с Хлебниковым и Мандельштамом, Мариенгофом и Ахматовой, скандальными художниками-авангардистами и неповторимыми театральными режиссерами Таировым, Мейерхольдом, Михоэлсом и Завадским.

Александр Тышлер воспринимал жизнь как поэт, мысля ее символами и метафорами. Анна Ахматова говорила, что знала только двух художников, по-настоящему понимавших поэзию: Тышлера и Модильяни. Его жизнь и творчество - яркий пример того, как даже в самое «людоедское» время, можно оставаться свободным, воплощая свои причудливые фантазии в сказочно-прекрасный миф о мире и человеке.

Тышлер известен главным образом театральным режиссерам и искусствоведам. В течение  своей долгой шестидесятилетней творческой жизни он всегда оставался как бы в тени, находя для себя такие ниши, в которых мог проявиться его уникальный стиль. В свое время на его картины обратили внимание  театральные режиссеры, увидев в них необходимую декоративность и театральность.

Сегодня этот удивительно-праздничный, наполненный радостью, любовью и лицедейством мир, можно увидеть в Пушкинском музее, где до семнадцатого сентября 2017 проходит выставка работ этого художника. Монографические выставки Тышлера – редкость. Последняя подобная выставка проходила в 1998-м, почти двадцать лет назад.

Художник никогда ни под кого не подстраивался, никогда не стремился угодить кому-то,  даже когда его запрещали, внося в черные списки, когда клеймили страшным словом «формалист» и не выпускали за границу, когда травили и лишали работы, когда объявляли его картины антисоветскими.

Тем не менее, Тышлер считал, что ему крупно повезло жить в такое бурное время, быть свидетелем и участником великой революции и «гибельного» советского эксперимента, дожить до оттепели и возрождения русского авангарда, к которому и принадлежал.

Он сумел своим творчеством соединить время смелых первопроходцев двадцатых с временем возвращения к ним в шестидесятые.  Его мало волновала слава других, да и своя слава – тоже: от её недоданности он не страдал. После смерти Тышлера жена, разбирая его бумаги, нашла  черновик рукописи «О себе», написанный в начале тридцатых для какого-то издания.

На обороте пожелтевших листов от руки написано: «Искренность Любовь к своему ремеслу Знание своего решения». Это и было его жизненное кредо и внутренний закон существования как художника. Все мы родом из детства, не исключение и Тышлер.

Он вырос в среде ремесленников: его прадед, дед и отец были столярами, два брата из четырех - тоже, и фамилия Тышлер в переводе с идиша означает «столяр». Тышлеры были хорошими столярами, особенно отец, вкладывавший в свое ремесло всю душу, органически не перенося халтуры.

Именно от отца художник усвоил любовь к своему делу, трудолюбие и честность по отношению к работе. К тринадцати годам Саша уже точно знал, что хочет стать художником, но сначала были детские впечатления от балаганов, цирка, цыган, народных праздников, воспоминания о которых сопровождали его всю жизнь.

Однажды он увидел бочаров, которые носили на голове тяжелые бочки. Позднее он подумал: если можно нести на голове бочку, то почему нельзя праздничный пирог, корабль, бокалы с шампанским, да и вообще всё?

Становление стиля Тышлера было необычным. Он считал себя самоучкой, несмотря на то, что окончил художественное училище в Киеве, учился в мастерской Экстер, а потом  в московском ВХУТЕМАСе. Но главным в его формировании стала атмосфера, в которую молодой Тышлер погрузился, переехав из родного Мелитополя в Москву.

Это был совершенно новый мир яркого, праздничного русского авангарда, дышавшего свободой и новаторством, экспериментом и поисками. И Тышлер начал экспериментировать – только у себя дома, занявшись самообразованием. Начал с супрематизма Малевича, заставившего его думать не столько о форме, хотя и о ней тоже, сколько о цвете.

Он погрузился в беспредметность с одной целью - узнать больше о цвете, но только Малевичем здесь не обошлось. Ему понадобился Бехтерев, чтобы сделать для себя неожиданное открытие: есть только два цвета, совершенно по-разному действующие на глаз и нервную систему: синий и красный.

Не случайно, именно эти цвета составляют основу иконописных образов Спасителя и Богородицы. Красный - активный, напряженный, устремленный в  Небеса, синий – пассивный, земной, горизонтальный. Но оба цвета укладываются в единую картину диагональю, которая впитывает в себя то красный, то синий.

Результатом поисков стали первые экспериментальные картины под названиями «Светоцветовое напряжение», «Цвет и форма в пространстве», выставленные художником в 1924-м на первой дискуссионной выставке революционного искусства.

Реакция, которую художник встретил, была в основном негативная, в лучшем случае – фальшиво-благожелательная. Врагов стало больше, друзей – меньше. И Тышлер понял: он должен продолжать работать в выбранном им направлении.

Потом было Общество Станковистов (ОСТ) с его миссией создания доброкачественной советской картины. Работая в ОСТе, молодой художник окончательно нашел свой стиль, умение видеть в обычном необычное. Первые такие работы были представлены на выставке остовистов в Историческом музее.

Тышлер вспоминает, что у его картин всегда толпилось много зрителей, критиков и художников. Они спорили, кричали, ругались, не понимая, что хочет сказать художник. В результате его называли то сумасшедшим, то мистиком, то мелкобуржуазным попутчиком и, наконец, назвали антисоветчиком и контрреволюционером.

И всё потому, что никак не могли определиться, к какому направлению его отнести.  Его работы нельзя было отнести ни к абстракционизму, ни к сюрреализму, ни к супрематизму, ни к кубизму, ни к импрессионизму, т.к. он научился не следовать, не примыкать, не подражать.

Тышлер шел своим путем, анализируя, пробуя, нащупывая свой стиль методом проб и ошибок. Он научился видеть детали, несуразности, отдельные случаи, необычное поведение, особых людей. Он соединял элементы разных направлений, лучше всего выражавшие его представления о мире и человеке, его темы и его идеи.

"Сознаюсь, я люблю приврать" - пишет он в рукописи "О себе". "Я напоминаю сплетника, а иногда лгуна, который, увидев что-то из ряда вон выходящее, спешит скорей поделиться своими впечатлениями и, рассказывая, так всё преувеличивает, что возникает нечто не похожее на то, что он видел".

У него находят влияние Шагала и Врубеля, элементы кубизма и импрессионизма, неопределенность символизма, лаконичность примитивизма и контрастность экспрессионизма. Его фантастические образы складываются как особые фантастические машины, все элементы которых выхвачены из реального мира, но, соединенные особым образом, воспринимаются как нереальные утопии.

Театральность, балаганность, символичность и философско-романтическая наполненность присутствует во всех его работах. Его картины – это не просто изображение, это всегда знак чего-то другого: мечты, сновидения, радости, предвкушения...

Здесь почти никогда нет сюжета, образы статичны и похожи на маски, потому что каждый образ – это обобщение, идея, о которой художник хочет поговорить. Но по сути Тышлер прост и наивен, поэтичен и доверчив как ребенок, для которого человек – сам себе и режиссер, и цирк, и театр, и лестница, и балкон. Найдя свой стиль в середине двадцатых, он оставался верен ему всю жизнь.

Саша Тышлер, как его называли  знакомые и незнакомые,  дети и взрослые, запомнился всем улыбчивым, радостным, сказочным человеком с детской улыбкой. И потому его удивительный стиль не кажется надуманным,  для Тышлера он  естественен и органичен.

Тина Гай

Related posts

coded by nessus

sotvori-sebia-sam.ru

Биография художника Тышлер Александр Григорьевич

16 июля 1898 (Мелитополь) — 26 июня 1980 (Москва)

Живописец, график, сценограф, скульптор

• 

Родился в семье столяра-краснодеревщика. В 1912–1917 учился в Киевском художественном училище. В 1917–1918 посещал также студию А. А. Экстер в Киеве. В это время сблизился с Б. С. Аронсоном, И. М. Рабиновичем, Н. А. Шифриным, С. К. Вишневецкой.

В годы гражданской войны служил в рядах Красной Армии. Организовал в Мелитополе «Окна РОСТА», оформлял революционные праздники и агитпоезда. В 1921 переехал в Москву, где продолжил художественное образование во ВХУТЕМАСе у В. А. Фаворского. Сотрудничал с Центральным институтом труда.

Начал работать в абстрактной манере. В 1922 стал одним из основателей группы художников-проекционистов «Электроорганизм», которую возглавил К. Н. Редько. Познакомился с Э. Г. Багрицким, О. Э. Мандельштамом, В. М. Инбер, В. В. Маяковским, П. В. Митуричем, С. А. Есениным и другими ведущими деятелями культуры. В 1925 стал одним из ведущих мастеров ОСТа, поддерживал главное направление общества — фигуративную эстетику. Принимал участие во многих групповых выставках в Советском Союзе и за рубежом, в частности в венецианской биеннале 1928. В 1930-х художник неоднократно подвергался нападкам за «формализм».

Испытывая все большие экспозиционные затруднения, Тышлер нашел творческий выход в искусстве сценографии, создав в этой области целый ряд шедевров. В 1927 он оформил постановку пьесы «Овечий источник» Лопе де Вега на сцене Минского театра. В дальнейшем сотрудничал с Государственным Большим драматическим театром им. М. Горького в Ленинграде, выполнив костюмы и декорации к спектаклю «Ричард III» по У. Шекспиру (1935), Государственным еврейским театром С. М. Михоэлса, создав оформление постановок «Король Лир» У. Шекспира (1935) и «Фрейлехс» З. Шнеера (1945), Государственным академическим театром драмы им. А. С. Пушкина в Ленинграде, где работал над сценографией спектакля «Двенадцатая ночь» У. Шекспира (1951) и многих других. За оформление «Фрейлехс» Тышлер был удостоен Государственной премии СССР. В 1941–1949 он занимал должность главного художника Государственного еврейского театра.

Во время Великой Отечественной войны был эвакуирован в Ташкент, в 1943 удостоен звания «Заслуженный деятель искусств Узбекской ССР». В 1950-х–1960-х обратился к деревянной скульптуре. Создал обширные живописные и графические циклы: «Кариатиды» (1964), «Кукольный театр» (1964–1967), «Фашизм» (1966–1968), «Маскарад», «Балаганчик», «Сказочный город», «Клоуны», «Океаниды» (все — 1960-е — 1970-е). Нередко работа над серией, начатая еще в 1920-х — 1930-х, продолжалась на протяжении нескольких десятилетий, таковы циклы «Гражданская война» (1922–1955), «Махновщина» (1922–1965), «Соседи моего детства» (1930–1968), «Цыгане» (1931–1964).

Персональные выставки Тышлера, где демонстрировались его новые работы, прошли в 1964, 1969 и 1974 в залах МОСХа на улице Вавилова в Москве. В 1966 в ГМИИ им. А. С. Пушкина была организована обширная ретроспектива произведений художника, вызвавшая настоящий ажиотаж у зрителя.

Тышлер — один из наиболее самобытных мастеров советского искусства. Собственный легко узнаваемый стиль его произведений, сочетавший лирическую экспрессию и сюрреальный гротеск, сформировался в середине 1920-х и не менялся до конца жизни. Художник многократно варьировал одни и те же причудливые фантасмагорические образы, часто перефразируя традиционные театральные персонажи, «маски», сказочных героев. Его работы наполнены аллегориями, поэтическими метафорами и мистической символикой.

Тышлера сложно отнести к какому-либо направлению в искусстве ХХ столетия. Он был в числе немногих мастеров, не примкнувших к социалистическому реализму. Работая в театре с 1930-х, мастер вплоть до «оттепели» почти не показывал своих станковых работ публично, благодаря чему пользовался большим авторитетом среди молодых художников и оказал значительно влияние на развитие «неофициального искусства» 1960-х — 1970-х.

Творческое наследие Тышлера достаточно велико. Его произведения находятся во многих частных и музейных коллекциях, в том числе в Государственной Третьяковской галерее, Государственном Русском музее, ГМИИ им. А. С. Пушкина.

Показать цены на работы художника

artinvestment.ru

---

Смотрите также

• 
  Картина пустая
• 
  Картина блестками
• 
  Картина лимоны
• 
  Картины жданов
• 
  Жданов картины
• 
  Картины квадратные
• 
  Картина сорока
• 
  Картина реалистичная
• 
  Прадо картины
• 
  Картина болото
• 
  Болото картина