Музей ЧерномырдинаКартина Завод Александра Куприна. Картины куприна
Александр Куприн «Натюрморт»
«Натюрморт» 1922 г. Холст, масло 84 х 103 смСамарский областной художественный музей, Самара, Россия
Картины художника Куприна А.В.
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
www.avangardism.ru
Александр Куприн «Пейзаж с луной»
«Пейзаж с луной» 1927 г. Холст, масло. 79 x 94 см Севастопольский художественный музей им. П.М.Крошицкого
Картины художника Куприна А.В.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Читать книгу Картина Александра Куприна : онлайн чтение
Александр Иванович Куприн
Картина
I
На вечере у одного известного литератора, после ужина, между собравшимися гостями затеялся неожиданно горячий спор о том, бывает ли в наше, скудное высокими чувствами, время настоящая, непоколебимая дружба? Все единогласно высказались, что – нет, такой дружбы не бывает и что теперешняя дружба многих испытаний совсем не может выдержать. В определении же причин, расторгающих дружбу, спорщики разошлись. Один говорил, что дружбе мешают деньги, другой – женщина, третий – сходство характеров, четвертый – бремя и заботы семейной жизни, и все в таком роде.
Когда же спорщики, накричавшись вдоволь и ничего не выяснив, устали, тогда один почтенный человек, до сих пор в прения не вступавший, сказал:
– Все, господа, сказанное вами, очень веско и замечательно. Однако я знаю в жизни пример, когда дружба прошла сквозь все перечисленные препятствия и осталась неприкосновенною.
– И что же, – спросил хозяин, – эта дружба так до гроба и продолжалась?
– Нет, не до гроба. А тому, что она пресеклась, была особая причина.
– Какая же? – спросил хозяин.
– Причина очень простая и в то же время удивительная. Дружбу эту расторгнула святая Варвара.
Так как из гостей никто не понял, как это святая Варвара могла в наш меркантильный век разорвать дружбу, то все просили Афанасия Силыча (так звали почтенного человека) объяснить свои загадочные слова.
Афанасий Силыч на это улыбнулся и ответил:
– Тут загадочного ничего нет. История эта простая и печальная, история страданий большого сердца. И если вам действительно угодно будет послушать, то я сейчас ее с удовольствием и расскажу.
Все приготовились слушать, и Афанасий Силыч начал свой рассказ.
II
В начале девятнадцатого столетия была известна богатством, знатностью рода и большою гордостью фамилия князей Белоконь-Белоноговых. Но сама судьба эту фамилию осудила на вымирание, так что теперь об ней уже нет и помину. Последний ее боковой отпрыск – не в осуждение говорю – кончил недавно свое земное поприще в аржановском доме (есть такой известный ночлежный вертеп в Москве) среди золоторотцев, пьяниц и разбойников. Но до него мой рассказ не коснется, потому что предметом его будет князь Андрей Львович, с которым и прекратилась прямая линия.
При жизни отца – а это было еще во время крепостной зависимости – князь Андрей служил в гвардии и считался одним из самых блестящих офицеров. Деньгам счету не знал, танцор, красавец, женский любимец, дуэлист, – ну, чего еще, кажется? Однако, когда папаша скончался, князь Андрей службу бросил, как его ни уговаривали остаться. «Я, говорит, с вами пропаду здесь, а мне любопытно узнать все, что мне от судьбы определено».
Странный он был человек, своеобычный и, так сказать, фантастический. Лестно ему казалось всякую свою мечту сейчас же и на деле доказать. Как только схоронил он князя Льва Андреевича, так сейчас и закатился по заграницам. Удивительно, где его ни носило! Высылались ему деньги через всякие агентства и банкирские дома, то в Париж, то в Калькутту, то в Нью-Йорк, то в Сидней. Это все, опять повторяю, мне доподлинно известно, так как мой отец был у него главным управляющим над всеми его двумястами тысяч десятин.
Через четыре года воротился князь Андрей, исхудалый, бородищей оброс, сам от загара коричневый, – и узнать трудно. Как приехал, да засел в своей пнищевской усадьбе, да надел халат, только его и видели. Заскучал.
А я в то время к князю очень сделался вхож, потому что он меня полюбил за мой характер веселый, и все-таки я кое-какое образование получил, так что мог ему собеседником служить. Опять же я свободный человек был: отец меня еще при князе Льве Андреевиче откупил.
Всегда князь Андрей встречал меня ласково и садиться велел. Даже сигарами потчевал. Сидеть я при нем скоро привык, а к сигарам никак притерпеться не мог – все у меня от них вроде морской болезни делалось.
Любопытно мне было все эти вещи рассматривать, какие князь из путешествия с собою привез. Шкуры тигровые и львиные, сабли кривые, божков, чучела зверей разных, дорогие камни и материи. А князь, бывало, лежит на диване своем огромном, курит и хоть над моим любопытством смеется, однако все это сейчас же объяснит. А потом, как увлечется сам да начнет свои приключения рассказывать, так, поверите ли, у меня от восторга мураши по спине бегали. Только он говорит-говорит, да вдруг сморщится и замолкнет. Ну и я молчу. Тогда князь вдруг и скажет:
– Скучно мне, Афанасий. Ну вот я весь свет объехал, все видел, в Мексике лошадей диких ловил, в Индии на тигров охотился, и тонул, и песком меня засыпало – ну, а дальше что же? Нет, – говорит, – ничего на свете нового.
А я ему на это, знаете, по простоте отвечаю:
– Вам бы жениться, князь.
Он на это только засмеется.
– Я бы, – говорит, – женился, когда бы нашел женщину такую, чтобы я ею дорожил и уважал бы ее. Я вот всех наций и сословий женщин видел, и все-таки я не урод, и не глуп, и богат, так что они мне знаки своего внимания очень оказывали, а такой женщины, какую мне нужно, я не видел. Все они либо продажны, либо развратны, либо глупы, либо уж чересчур добродетельны, и с ними одна тоска. А мне все-таки скучно. Вот другое дело, если бы у меня какой-нибудь талант или дар был…
Я на это обыкновенно говорю:
– Да какого же вам еще, князь, таланта надобно? Слава богу, из себя красавец, земли, сами говорите, больше, чем у иного немецкого принца, силищей этакой бог наградил. Я бы и никакого таланта не желал.
А князь усмехнется на это и скажет:
– Глуп ты, Афанасий, и еще чересчур молод. Поживешь и, коли не исподличаешься, вспомнишь мои эти самые слова.
III
Впрочем, у князя Андрея был свой талант и, на мой взгляд, даже очень большой, а именно – живописный, к чему он еще в детстве оказывал наклонности. Будучи за границей, князь почти с год провел в Риме, учился рисовать картины и даже, как он сам рассказывал, одно время думал сделаться настоящим художником, но почему-то раздумал или заленился. Сидя у себя в Пнищах, он про свои занятия вспомнил и опять принялся рисовать красками. Нарисовал реку, мельницу, образ святителя Николая для церкви – очень хорошо нарисовал.
А кроме этого занятия, было у князя еще одно развлечение – ходить на медведя. В наших местах этого зверя – страсть сколько. И ходил всегда по-мужицки, с рогатиной и с ножом, а с собой брал только охотника Никиту Драного. «Драным» его называли за то, что ему медведь с черепа кожу своротил, так он навеки и остался.
С народом был прост и приветлив. Так прост, что если понадобится мужику лесу на избу или лошадь пала, сейчас так прямо к князю и идет, – знает, что отказу не будет. Только рабства и лакейства не любил и, вот тоже, лжи никогда не прощал никому.
За что его еще крепостные обожали, так это за то, что озорства по части женской за ним не водилось, – извините за грубое слово. Девки в нашей стороне на всю Россию красавицы, и другие господа помещики целые гаремы держали, так что и для себя и для гостей. А у нас ни-ни. То есть, конечно, без этого не обходилось, по человеческой слабости, впрочем, тихо и скромно, на стороне, и никому обиды не выходило из этого.
Однако как ни был князь Андрей с низшими прост и пленителен, а с равными и с начальством был горд и дерзок, даже и без надобности. Особенно не любил чиновников. Бывало, приедет какой-нибудь по откупной части, или по полицейской, или по акцизной (а тогда дворяне еще службу для себя почитали, кроме военной, унизительной), приедет, да как иногда человек еще новый и начнет петушиться. «Почему то не так да то не этак!» Управляющий ему вежливо докладывает, что, мол, князево распоряжение, и отменять никак нельзя. Значит, понятно: получай свою положенную мзду и удаляйся. А тот все храбрится: «Да что мне ваш князь, я сам здесь закона представитель!» И сейчас, чтобы его до самого князя вели. Отец, бывало, уж из жалости остерегает: «Князь, дескать, у нас на руку тяжеленек». Куда! И слушать не хочет. Ну, таким манером, он и к князю Андрею наскоком является. «Помилуйте, что это за беспорядки? Да где это видано? Да я, да мы!» Князь все молчит-молчит, да вдруг как побагровеет да глазами сверкнет – страшный был во гневе человек. «На конюшню, каналью!» – крикнет. Ну, сейчас, натурально, расправа. В то время многие помещики это одобряли и почему-то все на конюшне. По обычаю предков. А потом, через дня два, отец тайно от князя едет в город и наказанному везет пакетик с радужными. Я, бывало, уж осмелею, да и скажу ему: «Князь, а ведь чиновник-то жаловаться будет, как бы вам в ответе быть не пришлось». А он мне на это: «Ну, так что же? Пусть с меня взыскивает бог и мой великий государь, а я за продерзость наказать обязан».
Да на что же лучше, помилуйте, ведь он раз такую шутку губернатору отлил. Прибегает к князю Андрею однажды рабочий с парома и докладывает, что на той стороне реки губернатор. Князь и говорит:
– Ну так что же из этого?
– Да он, говорит, паром требует, ваше сиятельство. Умный был мужик, знал Князев характер.
– Как это он требует паром?
– Исправник послал сказать, чтобы немедленно паром был.
Князь сейчас же распорядился:
– Не давать парома.
Так и не дали. Тогда губернатор догадался и присылает записку, что, мол, так и так, дорогой Андрей Львович (а они были между собою троюродные кузены), окажи твою любезность, дай мне паром. И подписал имя и фамилию. Ну, уж тут сам князь его любезно на берегу встретил и такой банкет ему задал, что целую неделю губернатор выехать из Пнищей не мог.
А дворянам, даже самым захудалым, князь в случае недоразумений не отказывал в сатисфакции. Однако его остерегались, потому что знали его характер неукротимый и знали, что он в восемнадцати дуэлях на своем веку участвовал. Дуэли в ту же пору между дворянами были даже очень обыкновенным делом.
IV
Так и прожил князь Андрей в пнищевской усадьбе года два с лишком. А тут как раз подошел царский освободительный манифест, и начался среди господ помещиков переполох. Многие даже очень недовольны были, засели у себя в глуши и принялись докладные записки писать. Другие, которые поскупее и подальновиднее, норовили как бы со своими выкупными свидетельствами да с землей какую ни на есть выгоду соблюсти. А были и такие, что в ту пору очень опасались бунта крестьянского и просили для ихнего ограждения у начальства хоть каких-нибудь местных инвалидов.
Князь Андрей, когда пришел манифест, собрал своих мужиков и очень простыми словами, однако без искательств, им объяснил: «Вы, мол, теперь свободны, так же как и я. Это так и должно было случиться. А вы свободу свою во зло не обращайте, потому что начальство вам всегда может заглянуть туда, откуда ноги растут. Да помните, что как был я вам раньше помещиком, так и теперь буду. А землю берите на выкуп, какой сможете поднять».
И с этими словами уехал внезапно в Петербург.
А вам, господа, я думаю, хорошо известно, что в то время в обеих столицах делалось. Сразу тогда у дворян очутились в руках целые вороха деньжищ, и пошла катавасия. На что уж удивляли всю Россию откупщики да концессионеры с банкирами, однако перед господами помещиками оказались они мальчишками и щенками. Ужас, что творилось! Иной раз за одним ужином целые состояния пускались на ветер.
Вот так князь Андрей в самый водоворот и попал и закрутился. Да еще вдобавок с товарищами полковыми встретился и потом уж никакого удержу знать не хотел. Однако прожуировал недолго, потому что вскоре не своей охотой должен был Петербург оставить. И все из-за лошадей.
V
Ужинал он в компании большой со своими офицерами в самом что ни на есть модном ресторане. Пили очень много и все больше шампанское. Только вдруг зашла у них речь о лошадях, – известно, постоянный разговор офицерский, – у кого в Петербурге лошади самые резвые. Один казак – фамилии его не помню, только знаю, что был он из кавказских владетельных князей, – этот казак и скажи в ту пору, что резвее всех пара вороных жеребцов у…, – и назвал чрезвычайно высокопоставленную особу.
– Это, – говорит, – не кони, а варвары. С ними один только Илья и может управиться, и никому тех злодеев не обогнать.
А князь Андрей засмеялся на это.
– Да я, – говорит, – их на своих соловых обгоню. А казак говорит:
– Нет, не обгонишь.
– Ан нет, обгоню.
– Не обгонишь.
– Обгоню.
– Ну, в таком разе, – говорит казак, – мы с тобой об заклад сейчас пойдем.
И пошли об заклад. Поставили условие, что ежели князь Андрей осрамится, то он казаку пару соловых отдает и к ним сани и карету с серебряной сбруей, а если князь Илью обгонит, то казак должен все билеты в театре оперном купить, когда госпожи Барбы представление пойдет, и самому казаку чтобы забраться на галерею и никого в театр не пускать. А в то время госпожой Барбо весь бомонд[1] сильно пленялся.
Ну-с, прекрасно. На другой день князь просыпается и велит лошадей соловых закладывать. Коньки на вид были неважные, так себе – степнячки косматенькие, однако довольно прыткие, а главное – угонистые и в скачке имели чрезвычайно долгий дух.
Тут уже товарищи видят, что дело не на шутку идет, стали князя отговаривать: «Брось ты это самое пари, потому что как бы тебя не упекли за твою фантазию куда-нибудь». Однако князь их не послушал и велел позвать кучера Варфоломея.
Кучер Варфоломей был человек мрачный и, так сказать, отвлеченный. Силищей его господь наградил ни с чем не соразмерной, так что он мог тройку на всем скаку остановить. Аж лошади на задние ноги падут. Пил ужасно, разговаривать ни с кем не любил, а князя своего хоть и обожал всей душою, но был с ним груб и заносчив, за что иногда свою порцию березовой каши и получал. Призвал князь Варфоломея и говорит ему:
– Можешь ты, Варфоломей, нынче одну пару на наших соловых обогнать? Варфоломей спрашивает:
– Какую?
Князь ему рассказал, как и что. Варфоломей затылок почесал.
– Знаю я, – говорит, – эту пару, да и Илья довольно мне хорошо известен. Человек опасный. Однако, ежели вашему сиятельству угодно, обогнать можем. Только в случае соловые пропадут – не гневайтесь.
– Хорошо. Сколько же тебе теперь надо водки в твое горло влить?
Но Варфоломей от водки отказался.
– Меня, – говорит, – пьяного лошади не уважают.
Сели и поехали. Стали на конце Невского проспекта. Дожидаются. Заранее было известно, что особа в полдень должна была проехать. Так и случилось. В полдень показалась пара вороных, Илья кучером, и в санях – особа.
Только дал им князь маленько отъехать и говорит:
– Валяй!
Пустил Варфоломей соловых. Как услышал Илья за собой топ конский – обернулся; обернулась и особа. Илья дал коням вожжи, и Варфоломей тоже надбавил ходу. А хозяин тех вороных был человек пламенный, бесстрашный и до лошадей большой охотник. Он Илье и говорит:
– Чтобы этот нахал нас обогнать не смел.
Что тут началось, я и сказать не умею. И кучера и кони точно сбесились: снег прямо тучей над ними. Сначала-то вороные как будто и обогнали, однако долго выдержать не могли, приустали. Князь Андрей около самого вокзала вперед выскочил, а особа ему этак гневно пальцем погрозила.
А на другой день князя вызвал к себе петербургский губернатор, господин светлейший князь Суворов, и сказал ему так:
– Уезжайте-ка вы, князь, скорее из Петербурга. Если вас не наказали примерно, то это потому только, что особа, которой вы вчера дерзость оказали, имеет большое пристрастие к людям отчаянным и смелым. И об вашем пари ей также все известно. Но уж больше в Петербург ни ногой, и то благодарите господа, что дешево отделались.
Однако, господа, я о князе Андрее заболтался, а к тому, что обещал доказать, еще и не приступал. Впрочем, скоро и конец моему повествованию. А главное, я, хоть и разбросанно, но все-таки личность князя Андрея описал, как мог.
VI
После знаменитой своей скачки поехал князь в Москву и там продолжал вести петербургскую линию, только в увеличенном размере. Одно время только об его причудах и было по всему городу разговоров. Вот тут-то и случилось с ним то, над чем он в Пнищах издевался. Стала на его пути женщина.
Да какая же, я вам доложу, женщина! Королева! Теперь и нет таких больше. Красоты самой удивительной… Была она прежде актрисой, потом вышла замуж за купца-миллионера, а когда купец умер, то она ни за кого замуж выйти не пожелала, говорила, что ей свобода дорога.
И чем она прельстила особенно князя, так это своею небрежностью. Никого она знать не хотела, ни богатых, ни знатных, и своим большим деньгам никакого внимания не оказывала. Как увидел ее князь Андрей, так сразу и влюбился. Привык он к тому, чтобы ему сразу на шею вешались, и потому женщин мало уважал. А тут вдруг точно его и не замечают. Весела, приветлива, букеты и подарки принимает, а чуть он о чувствах – она сейчас же в смех. Это князя и уязвило. Прямо даже до затмения рассудка.
Вот как-то раз поехал князь с Марьей Гавриловной – королеву-то звали Марьей Гавриловной – в Яр, слушать цыган, и с ними – большая компания, человек в пятнадцать. Тогда вокруг князя целая толпа прихвостней ветшалась, так ее и звали белоноговским штабом. Сидят они все за столом, пьют вино, цыгане им поют и пляшут. Вдруг Марье Гавриловне курить захотелось. Взяла она пахитоску – курили тогда из соломы вертушки такие – и ищет огня. Князь это увидел и моментально – хвать билет банковый в тысячу рублей, зажег об свечу и подает. Все кругом так и ахнули, фараоны даже петь перестали, и глаза у них от жадности блестят. В это время кто-то за соседним столом не очень громко, однако довольно явственно, сказал:
– Дурак!
Князь вскочил, точно его шилом кольнули. А за соседним столом сидит этакий маленький, тщедушный человечек и на князя глядит прямо в упор самым спокойным образом. Князь сейчас к нему:
– Как вы осмелились мне сказать «дурак»? Кто вы такой?
Маленький человечек ему на это очень хладнокровно:
– Я, – говорит, – художник Розанов. А дураком назвал вас потому, что на эти деньги, что вы сожгли из фанфаронства, можно было бы четырех больных целый год в больнице содержать.
Все сидят, ждут, что будет. Характер-то князя неудержимый хорошо был известен. Или он этого маленького человечка сейчас бить начнет, или на дуэль вызовет, или даже просто прикажет посечь.
И вдруг князь, мало помолчавши, обращается к художнику с такими неожиданными словами:
– Вы, господин Розанов, совершенно правы. Я действительно дураком себя перед хамами показал, и теперь, ежели вы мне руки не протянете и от меня не возьмете сейчас пяти тысяч для Мариинской больницы, то этим мне тяжкую нанесете обиду.
А Розанов отвечает:
– И деньги возьму, и руку вам протяну с одинаковым удовольствием.
В это время Марья Гавриловна князю тихонько шепчет:
– Позовите художника к нам, а штабу своему велите убраться.
Князь учтиво обратился к господину Розанову и попросил к ним подсесть, а потом повернулся к штабу и сказал:
– Чтобы я вас здесь больше не видел.
VII
И завязалась с той поры между князем и Розановым теснейшая дружба. Друг без друга дня провести не могут. Либо художник у князя, либо князь Андрей у художника. А Розанов жил тогда на Третьей Мещанской, на четвертом этаже, занимал две комнаты: одна мастерская, другая спальная. Звал его все князь к себе переехать, но художник отказывался. «Ты мне, говорит, и так очень дорог, а кроме того, я в богатстве заленюсь и свое искусство позабуду». Так и не переехал.
Все им друг в друге интересно было. Начнет Розанов говорить о живописи, о картинах разных, о жизни великих художников, – князь слушает, слова не проронит. А потом князь примется про свои приключения в диких странах рассказывать, – у художника и глаза заблестят.
– Постой, – скажет, – вот я скоро думаю одну большую картину написать. Тогда у меня хорошие деньги будут, и мы вместе за границу поедем.
– Да зачем тебе деньги? – спросил князь. – Хочешь завтра поедем? Все, что у меня есть, я с тобой могу поделить.
Но художник стоял на своем.
– Нет, подожди, я картину напишу, а тогда уже и будем говорить.
Настоящая была между ними дружба. И даже удивительно: такое влияние Розанов над князем имел, что удерживал его от многих горячих и необдуманных поступков, к которым князь по своей пылкой натуре был весьма склонен.
VIII
Любовь князя к Марье Гавриловне не только не уменьшалась, но еще более распалялась, только все ему не было успеха. Он у нее сколько раз руки и сердца на коленях просил, но она ему все одно отвечает: «Что же я, говорит, сделаю, если я вас не люблю?» – «Ну, не любите, – говорит князь, – может, потом слюбится, а без вас я несчастный человек». А она ему на это отвечает: «Мне очень вас жаль, но вашей беде я помочь не могу». – «Да вы, может быть, кого-нибудь уже любите?» – «Может быть, и люблю». И сама смеется. Затосковал князь. Лежит у себя дома на диване лицом к стене, хмурый, молчит, от еды его даже отбило. В доме все на цыпочках ходят… В одну из таких минут как-то приезжает Розанов, тоже лица на нем нет. Вошел в князев кабинет, поздоровался и молчит. И оба молчат. Наконец художник с духом собрался и говорит:
– Послушай, Андрей Львович, мне больно, что я тебе сейчас дружеской рукой удар нанесу.
Князь, лежа лицом к стенке, отзывается:
– Пожалуйста, без прелюдий, говори прямо. Тогда художник прямо и объяснился:
– Теперь мне Марья Гавриловна вроде как жена.
Князь спрашивает:
– Может быть, ты с ума сошел?
– Нет, – говорит художник, – я с ума не сошел. Марью Гавриловну я давно любил, но не смел ей своих чувств открыть. А сегодня утром она мне сказала: «Что нам друг от друга прятаться? Я давно вижу, что вы меня любите, и сама я также вас люблю. Только замуж за вас не выйду, а будем так…»
Рассказал художник всю эту историю, а князь лежит, не шевелится и ни слова в ответ. Розанов посидел, поглядел, да и вышел тихонько из кабинета.
iknigi.net
«Бывают странные сближенья...» (о портрете А. И. Куприна работы С. А. Мако)
«БЫВАЮТ
СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНЬЯ...»
(О портрете А. И. Куприна работы С. А. Мако)
С разницей в четыре года в купринскую коллекцию Объединения литературных музеев поступили письма писателя и его жены к дочери эмиграционного периода и портрет Куприна с подписью «С. Мако», написанный в Ницце в 1912 году.
Первые — от Ксении Александровны Куприной, второй — с атрибуцией сотрудника столичного музея как портрет работы С. К. Маковского, известного художественного критика группы «Мир искусства». И те, и другой никогда не публиковались и никому не были известны. Семейный архив был частично напечатан П. А. Фроловым в книге «А. И. Куприн и Пензенский край» в 1984 году. О живописных работах С. К. Маковского никто ранее не знал, а уж о художнике С. Мако — тем более. Однако никому не известный прижизненный портрет Куприна — вещь для музейщика раритетная. Исследование постепенно продвигалось, но сильно мешало то, что последним владельцем портрета был, видимо, человек случайный или слишком осторожный: как, когда и от кого предыдущий владелец вывез его из-за границы, говорить отказывался. Казалось, все возможности узнать что-либо об истории и авторе портрета пресечены.
Александр Иванович КУПРИН (1870-1938). Портрет работы С. А. Мако, 1912 г., Ницца, Франция. Картон, масло, 99х72 см. Объединение государственных литературно-мемориальных музеев Пензенской области, Пенза
Прошло более десяти лет. Изменившаяся ситуация в нашей стране сделала доступными материалы русской эмиграции. Появились справочные биографические издания, публикации мемуаров и проч. И чудесным образом все вдруг соединилось и начало активно помогать друг другу. Совсем мистическим выглядит в этой истории то, что все «начала и концы» ведут в Пензу. Можно сказать, что история портрета началась на нашей земле, так как его модель — уроженец Пензенской губернии, а его автор — ученик Пензенского художественного училища. На нашей же земле она и закончилась, когда соединились документы о художнике и писателе в областном архиве, портрет и семейная переписка Куприна — в музейном хранении. Наш рассказ о том, как это произошло.
Авторство С. К. Маковского отпало почти сразу — слишком экзотично, не аргументированно и поверхностно. Надо было искать сведения о Мако. Впервые о некоем Сергее Мако, учившемся в Пензенском художественном училище, я узнала от самого крупного знатока истории пензенской художественной жизни, заведующего мемориальным кабинетом К. А. Савицкого в нашем художественном училище Д. Н. Димакова, сообщившего мне, что в областном архиве можно найти документы о его учебе. Подоспел и выход биографического словаря «Художники русского зарубежья. 1917-1939» (авторы О. Л. Лейкинд, К. В. Махров, Д. Я. Северюхин), в котором С. А. Мако называется живописцем, графиком, педагогом.
Итак, что же это за художник и как он связан с Пензой? Сергей Александрович Мако, по сведениям биографического словаря, родился 9 апреля 1885 в Томской губернии. Его отец — Александр Эдуардович — тоже художник. Впрочем, В. П. Токарев в книге «Художники Сибири ХIХ в.» (Новосибирск, 1993), на которую мне также указал Д. Н. Димаков, называет его Александром Иосифовичем. Отец автора нашего портрета родился в Барнауле в 1851 г., также в семье неклассного художника Иосифа Иосифовича Мако. До 18 лет он жил в Сибири, а в 1869 г. уезжает в Мюнхен к дедушке, учится там в Академии художеств. В конце 1870-х приезжает в Томск, где служит учителем рисования в женской гимназии, а затем открывает собственную студию для обучения живописи. Летом живет в своей мастерской на Алтае. Хотя звания неклассного художника он был удостоен в 1874 году, но документы из Академии художеств забирает только по приезде в Петербург в 1883 г., там же и венчается с дворянской девицей Верой Павловной Фригель и вместе с женой возвращается в Томск. В 1890-х годах уезжает в с. Печенгский завод Калужской губернии, но опять возвращается в Томск. Известно много его работ о Томске 1920-х годов. А. И. Мако работал маслом, углем, карандашом, акварелью, его картины хранятся в Омском и Томском художественных музеях. Он был просветителем, организатором многих выставок. Очень любил природу Алтая.
Гора Белуха. Картина работы А. Э. Мако (Александр Эдуардович (Иосифович) Мако (Макко), 1900 г. Холст, масло, Томский областной художественный музей. Источник: сайт Томского областного художественного музея
Бой под Равой Русской. Картина работы А. Э. Мако (Александр Эдуардович (Иосифович) Мако (Макко), 1914 г. Холст, масло, 111х245 см, Томский областной художественный музей. Источник: сайт Томского областного художественного музея
Коровы. Картина работы А. Э. Мако (Александр Эдуардович (Иосифович) Мако (Макко), 1916 г. Холст, масло, Томский областной художественный музей. Источник: сайт Томского областного художественного музея
Биографический словарь сообщает, что его сын, С. А. Мако, автор нашего портрета, закончил художественную школу в Пензе. Это не вполне так, но к пензенскому периоду жизни художника мы вернемся чуть позже. Затем он учился в Петербурге у Г. К. Савицкого, сына известного художника-передвижника, первого директора Пензенского художественного училища. В 1911-1914 годы Сергей Александрович участвовал в выставках авангардистской группы «Кольцо» в Харькове. Именно в этот период создается наш портрет. О дореволюционной жизни художника почти ничего не известно. Но нам интересен и эмиграционный период, так как Куприн и Мако встречались в Париже.
После революции Сергей Александрович эмигрировал в Финляндию, затем переехал во Францию. Заметим, что точно таким же был путь в эмиграцию и Куприна. С. А. Мако работал в Париже и Ницце, где нашел поддержку художественного редактора газеты «L’eclaireur de Nice» Ж.Авриля. В 1921 г. участвовал в выставке русского искусства в галерее Whitechapel. С 1923 г. подолгу жил в Праге, основал там Украинскую студию пластических искусств и работал в ней педагогом, а также интернациональный художественный кружок «Скифы». Провел в 1931 и 1932 гг. выставки кружка в Праге, а на следующий год здесь же — персональную. Украинская школа пластических искусств работала в Праге с 1923 г. как высшее учебное заведение с четырехгодичным циклом обучения. Здесь устраивались ежегодные выставки. Школу закончили многие известные художники зарубежья, а во время Второй мировой войны она была единственным учебным заведением для художников, по свидетельству уже цитировавшегося словаря. Было у Мако и в Париже две персональных выставки в галереях Bonaparte (1937) и Charpentier (совместно с Г. А. Мусатовым, 1938). Две его картины приобрел музей Же де Пом. Участвовал он в Русской выставке в галерее «Renaissance» (1932), которую устраивала редакция русского журнала «Числа», издававшегося в Париже в 1930-1934 гг. Журнал публиковал репродукции с выставочных картин, в том числе и Мако. Это была одна из самых крупных выставок русского зарубежного искусства — художников и писателей. Здесь были представлены работы 74 художников разных направлений. Ее часто сравнивали с выставкой С. П. Дягилева в осеннем салоне 1906 г. В этом же салоне и в салоне Тюильри спустя 30 лет выставлялся и Мако. В 1937 г. он был председателем Парижского художественного общества. В 1938 г. оформил для русского театра в Париже пьесу А. Н. Островского «Лес».
Художник одним из первых откликнулся на просьбу учредителей Русского культурно-исторического музея в Праге, подарив портреты К. К. Брешко-Брешковской, А. Ф. Керенского (оба масло, 1923) и художника Г. А. Мусатова (масло, 1930), рисунки к рассказам М. М. Зощенко и И. Э. Бабеля (тушь, 1933). Русский культурно-исторический музей в Праге был основан при Русском свободном университете в 1933 г., открыт для посещения в 1935 г. в замке Збраслав в пригороде Праги. Его первым директором был В. Ф. Булгаков, литературный секретарь Л. Н. Толстого и писатель, высланный из СССР в 1923 г. за пропаганду толстовского учения. В 1938 г. издан альбом-каталог музея с краткими сведениями об авторах. В 1948 г. фонды музея были захвачены советскими органами и рассеяны по советским архивам. Где оказались картины С. А. Мако, нам неизвестно.
Паром. Картина работы С. А. Мако. Холст, масло, Томский областной художественный музей. Источник: сайт Томского областного художественного музея
Собрание рисунков С. А. Мако приобрела галерея Карасека. Иржи Карасек, писатель, поэт и драматург, весь заработок тратил на свою галерею. Она стала одной из крупнейших частных библиотек и галерей, в ее коллекции находилось около 40 000 предметов искусства. С 1960-х годов галерея перешла к государству и закрыта для публичного посещения. Дальнейшими сведениями о ней мы не располагаем. Такова судьба художника и его наследия.
Благодаря материалам Пензенского областного архива мы имеем возможность подробнее узнать о жизни С. А. Мако в Пензе. Из документов художественного училища видно, что С. А. Мако поступил в него в 1901 году на отделение живописи. Он родился в 1885 г. в Бийской губернии, вероисповедание не указано, из чиновников, образование — два класса реального училища. Освобождение от платы не указано. Живет он в 1904/1905 году на углу Нижнепокровской улицы и Введенского переулка (ныне угол улиц Гоголя и Свердлова), на квартире Н. Н. Соколова. Видимо, уроженец Сибири поступает в наше училище, руководствуясь не только уровнем преподавания, но и тем, что оно единственное в стране среди художественных училищ давало право отсрочки от военной службы.
Интересно, что в это же время в училище учится Владимир Михайлович Радищев, внучатый племянник писателя А. Н. Радищева. Его дед, Степан Николаевич, и писатель — братья, а тетка Владимира Михайловича — знаменитая в Пензе племянница писателя Александра Степановна Радищева, воспитанница и сподвижница известной пензенской благотворительницы М. М. Киселевой. Александра Степановна в это время живет в Пензе. Владимир Михайлович поступил в училище в 1899 г. Он на три года старше Мако и учится на отделении прикладного искусства, образование то же — два класса реального училища. Правда, в ноябре 1901 года В. М. Радищев по прошению выбывает из училища. Но сам этот факт поражает: как все близко и густо переплелось, как все рядом в нашем маленьком городе, буквально, века встречаются на его улицах!
Здание художественного училища построено по проекту гражданского инженера А. П. Максимова. Учебное заведение основано на средства генерал-лейтенанта Н. Д. Селиверстова: «...в память моей бытности Пензенским губернатором, завещаю г. Пензе триста тысяч рублей и всю мою коллекцию книг и картин на предмет учреждения рисовальной школы наподобие Штиглицевской...» Открыто 2 февраля 1898 г. как Пензенское художественное училище им. Н. Д. Селиверстова
Сохранились ведомости об успехах С. А. Мако, весьма незавидных: искусство — переведен; рисование карандашом — II-V категории; рисование тушью III категория; акварель II-III категории; по научным специальным предметам 1 класса: проекция, черчение, анатомия, чистописание — оценки 3, 3 2; по научным общеобразовательным предметам: закон Божий — освобожден; русский язык, арифметика, история, география, французский язык — оценки 2-3, только по истории попадаются 4. По всем предметам переведен. В сентябре 1905 г. учебный комитет училища, рассмотрев результаты выпускных испытаний IV специального класса, постановил оставить Мако на «повторительный» курс в том же классе. По ведомости осенних переводных испытаний видно, что против истории искусств стоит «нб», а по остальным предметам — вообще никаких помет и надписей. Через две недели, к конце сентября учебный комитет решает удовлетворить просьбу Мако о допуске его к дополнительным экзаменам, назначенным на 2-10 октября 1905 г. После этих испытаний учебный комитет постановил отсрочить до весны экзамен по истории искусств ученику III класса Мако с освобождением от слушания остальных предметов за III класс. Решено допустить Мако до экзамена в мае 1906 г. с обязательным представлением медицинского свидетельства. Видимо, С. А. Мако болезнью аргументировал просьбу о переносе испытаний. Интересно отметить, что историю искусств в этот период, до конца 1905 года, преподавал И. Г. Блинов, а с января 1906 года — преподаватель Первой мужской гимназии И. И. Новохацкий (выпускник Петербургской Академии художеств, дядя будущей жены известного писателя и деятеля эмиграции Р. Б. Гуля). Дело в том, что в ноябре 1905 года Иосиф Григорьевич Блинов исчез из города. Как выяснилось, он содержал нелегальное бюро паспортов. Именно к нему за фальшивыми паспортами приезжал в 1904 году «буревестник революции» Максим Горький. Мако в это время учится в училище. Он наверняка встречал писателя на вокзале, возможно, видел его в училище, расспрашивал о нем своего преподавателя. Мы можем об этом говорить со значительной долей уверенности, судя по дальнейшему.
Аллея в Казенном саду, ныне территория совхоза-техникума
Вскоре последовали совсем непредвиденные события, круто изменившие судьбу С. Мако, в которых он играл не последнюю скрипку. В училище в октябре 1905 года начались волнения. 12 октября 1905 года на прогулке в Казенном саду группа из 12-15 учащихся училища была схвачена полицией, которая решила, что это сходка. Губернатор С. А. Хвостов, которому была принесена жалоба директором училища, обещал разобраться. 19 октября учащиеся вышли на мирную манифестацию в честь «Манифеста о свободах 17 Октября». Однако у вокзала демонстранты были избиты солдатами и чернью. Учебный процесс прекратился. Напомним, что вся Россия была охвачена волнениями, перешедшими в Москве в вооруженные столкновения с правительством. Учащиеся просили разрешить отпуск до 8 января 1906 года. Учебный комитет согласился на перерыв до 15 ноября. Но учащиеся разделились: выходить 15 ноября или все-таки 8 января. На созданной совместно с учебным комитетом согласительной комиссии было решено: разрешить отпуск до 8 января и не преследовать за отсутствие, но по желанию начать учебу с 15 ноября 1905 года. В этот день на занятия вышла лишь малая часть из 219 учащихся. 9 января 1906 года учащиеся просили разрешить сходку в память жертв Кровавого воскресенья, но к занятиям не приступили. 10 января они опять просят разрешить сходку, опять получают отказ, но все равно собираются. Поводом послужило недовольство тем, что 19 декабря 1905 года было уволено 46 учеников за неуплату за обучение. Видимо, учащиеся посчитали это расправой или несправедливостью. 12 января 1906 года, ввиду продолжающихся волнений, учебный комитет училища постановил обратиться к ученикам с объявлением:
«Все учащиеся должны приступить к занятиям в субботу, 14 января в 10 часов утра. Если же учащиеся не явятся к занятиям или устроят сходку, то училище будет закрыто, а учащиеся уволены».
И. о. директора А. Ф. Афанасьев предупредил, что назад учащиеся будут приниматься по выбору. Это подействовало. Занятия начались. Но по настоянию губернатора на заседании учебного комитета 5 января 1906 года учеников первого гипсового класса Доринского Вячеслава и натурного класса Мако Сергея «ввиду агитаторской деятельности среди учащихся Художественного училища и привлечении их к дознанию по политическим делам» исключили из училища. Известно, что Доринский в сентябре 1906 года обращался с просьбой о восстановлении его в училище, но ему было отказано. Фамилия Мако более в документах училища не встречается.
Зато она всплывает в биографии А. И. Куприна. В 1912 году Мако и Куприн встречаются в Ницце. Этот год был очень тяжел для семьи Куприных: в самом его начале умерла от воспаления легких полуторагодовалая дочь писателя Зиночка.
Куприны с дочерьми Ксенией и Зиночкой, няней Сашей. Гатчина, 1911 г.
Старшую, четырехлетнюю Ксению, болезнь пощадила. Родители очень тяжело переживали смерть ребенка, и решено было поехать отдыхать, сменить обстановку. Писатель пробыл на французском курорте с апреля по август. Его впечатления отразились в очерках «Лазурные берега». В это время в Ницце было много русских, это был один из самых любимых курортов. Куприн здесь читает для соотечественников лекцию о А. С. Пушкине в библиотеке им. А. И. Герцена. Где-то на общей территории и происходит встреча с художником. К сожалению, ни в воспоминаниях, ни в переписке этот факт не зафиксирован. Мы не можем сказать, почему, при каких обстоятельствах художник взялся за портрет, кто был инициатором работы, почему портрет не остался в семье Куприна, понравился ли он, успели ли они узнать, что Пензенская губерния близка им обоим. Можно предположить, что писатель был тогда в зените славы и в дополнительной известности не нуждался, скорее это была инициатива художника. По портрету видно, что Куприн не вполне еще оправился от душевной травмы. Впрочем, и для манеры самого Мако характерна некоторая нечеткость и мрачность тона. Один из французских журналов писал о его картинах позднего периода:
«Манера очень смутная, тяготение к литературности, отсутствие простоты. Однако Серж Мако обладает живописным дарованием. Его манера совсем не оригинальна, он вдохновляется многими старшими художниками, но иногда умеет заставить играть серебристый цвет на пейзаже или портрете».
Это в полной мере можно отнести к нашему портрету.
Но история не закончилась. Она продолжилась спустя 20 лет. Итак, несмотря на агитационную деятельность и жертвы, принесенные революции, художник предпочел эмигрировать из советской России.
Ксения Александровна КУПРИНА, дочь писателя
После отъезда А. И. Куприна с женой на родину в Париже осталась их дочь, Ксения Александровна, начинающая актриса кино. Между матерью и дочерью была переписка, ныне распределившаяся между хранилищами Пушкинского Дома в Петербурге (письма Ксении) и Объединения литературных музеев в Пензе (письма Елизаветы Морицевны). Упоминание художника Мако содержится в одном из писем Елизаветы Морицевны, но П. А. Фролов, публикуя их, почему-то не напечатал этот фрагмент, не оговорив пропуск (оказывается, в книге письма опубликованы не полностью). Ничего об этом не подозревая, я обнаружила давно искомого Мако совершенно случайно, занимаясь архивной переработкой фонда писателя. Отвечая на вопрос дочери, Елизавета Морицевна пишет 26 июня 1937 года:
«Клише с фотографий художника Мако валялись у нас лет пять, если не больше, я думаю, ты их найдешь в деревянном ящике, или в чемодане у папы в комнате. Я их не выбрасывала — но хотелось выбросить, т.к. мы у него не просили их и столько лет уже прошло, он их не просил. Возьми расписку у него, что ты вернула. Это фотографии с картин его — он прислал их папе, когда папа редактировал «Иллюстриров<анную> Россию» — просил поместить для рекламы о его выставке».
Действительно, с июля 1931 по июль 1932 гг. писатель был редактором «Иллюстрированной России», и именно в это время, как мы теперь знаем, Мако участвует в Русской выставке в Париже, организует персональную выставку в Праге, и реклама ему очень нужна. Тут он, возможно, и решил напомнить писателю о курортном эпизоде с портретом в Ницце. Однако и Елизавета Морицевна в письме никак не упоминает об этом портрете. Впрочем, нигде не упоминается и о семейных портретах Куприных работы значительно более крупного и известного художника Ф. Малявина, созданных в 1924 году в Париже. Эти работы приехали в Россию позже, вместе с Ксенией Александровной, сложенные в несколько раз и забытые среди книг. А в 1937 году Мако готовит свою выставку в Париже, и реклама ему опять нужна, поэтому он и пытается разыскать старые клише со своих картин уже у Ксении Александровны.
Умер Сергей Александрович в 1953 г. в своей любимой Ницце. Кстати, там же в 1932 году умер и похоронен еще один замечательный пензяк — известный земский деятель, адресат писем А. П. Чехова, Владимир Николаевич Ладыженский (1859-1932), на смерть которого Куприн откликнулся проникновенной статьей.
Я уверена, что всякий, долго работающий с вещами, знает, что они сами определяют свою историю. Иногда мне кажется, что «узнавши» о поступлении семейной переписки Куприных в Пензу, портрет работы Мако тоже решил двинуть сюда и через четыре года воссоединился со сведениями о своем авторе. Впрочем, таких мистических совпадений музейные работники могут сообщить очень много. «Книги имеют свою судьбу», — гласит латинская поговорка. Вещи — тем более.
Л. В. Рассказова.
________________________________________Опубликовано: Сура: журнал современной литературы,культуры и общественной мысли. 2004, №4. Пенза, 2004. c. 134-140.________________________________________
Добавить комментарий
penzahroniki.ru
Репродукция картины "Завод" Александра Куприна
Интернет-магазин BigArtShop представляет большой каталог картин художника Александра Куприна. Вы можете выбрать и купить понравившиеся репродукции картин Александра Куприна на натуральном холсте.
Александр Васильевич Куприн родился в 1880 году в Борисоглебске в семье преподавателя уездного училища.
В 1893 году семья переехала в Воронеж. После окончания общеобразовательной школы Александр устроился на работу конторщиком на железную дорогу. Вечером посещал классы Общества любителей художеств. В 22 года принял решение стать художником и отправился в Петербург, где два года учился в школе Дмитриева-Кавказского.
В 1904 году переезжает в Москву и поступает в студию Юона. Пробыв в ней два года, Куприн поступает учиться в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества.
В 1908 году увлекся новой французской живописью. В 1909 г. он участвовал в салоне «Золотого руна», где выставлялись работы московских художников, созданные под воздействием новейших течений французского искусства.
Это не прошло даром для Куприна. В 1910 году он был вынужден уйти из училища, и с этого времени стал заниматься живописью самостоятельно.
Куприн с пламенной страстью обратился к поискам открытого чистого звучания цвета. Его интересовала выразительность колорита.
Лаконизм элементарных цветовых сочетаний сменился примерно в начале 1910-х годов кубистическими увлечениями.
С 1910 года почти четырнадцать лет он пишет главным образом натюрморты в стиле кубизм.
Куприн в это время известен как один из деятельных членов объединения «Бубновый валет», и все его эксперименты остаются в пределах их программы.
Художники «Бубнового валета» отрицали традиции как академизма, так и реализма XIX века. Для их творчества характерны живописно-пластические решения в стиле Поля Сезанна (постимпрессионизм), фовизма и кубизма.
Постепенно в произведениях Куприна геометричность форм смягчается, он стремится отыскать в зрительно воспринимаемых формах мира их внутреннюю структуру, открыть в кажущейся случайности внутреннюю закономерность.
В 1920 г. он уезжает в Нижний Новгород, где руководит нижегородскими и сормовскими художественными мастерскими.
Год возвращения в Москву (1924) оказался переломным для его искусства. Он обращается к реалистическому пейзажу, а в 1926-1930 годы совершает ежегодные поездки в Бахчисарай, где и пишет свои первые значительные реалистические картины. Наиболее известна картина «Тополя» (1927). После натюрмортов Куприна эта картина выглядит настоящим откровением.
В 1930-1934 годы наступает новый период в его искусстве. Художник работает над индустриальным пейзажем, изображая заводы в Днепропетровске и Москве, нефтяные промыслы в Баку.
В 1937 году Куприн создает свое лучшее произведение тех лет - «Беасальская долина», в котором художнику удалось изобразить живущий собственной закономерностью богатый и величественный мир природы.
С конца 30-х годов он начинает внимательно работать над мотивами среднерусского пейзажа. Они стали главными в его искусстве военных лет,
С 1945 г. крымские пейзажи вновь завладевают вниманием художника, и, наконец, в последних своих произведениях он возвращается к индустриальным темам.
Внимание к эмоциональной выразительности цвета, стремление к строгой конструктивности рисунка, острый интерес к ритмической настроенности композиции были свойственны и его раннему периоду творчества, и поре творческой зрелости.
Все произведения Куприна отличаются большой интеллектуальной силой.
В 1954 году Куприн был избран членом-корреспондентом Академии художеств СССР, а в 1956 году был удостоен звания заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Александр Васильевич Куприн умер в Москве 18 марта 1960 года.
Текстура холста, качественные краски и широкоформатная печать позволяют нашим репродукциям Александра Куприна не уступать оригиналу. Холст будет натянут на специальный подрамник, после чего картина может быть оправлена в выбранный Вами багет.
bigartshop.ru
