анализ легенды о великом инквизиторе. Картина великий инквизитор

3. МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ЛЕГЕНДЫ. Великий Инквизитор

3. МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ЛЕГЕНДЫ

Желая понять глубочайший смысл легенды «Великий инквизитор», мы должны исходить не из одного какого-нибудь её начала, не из одной какой-нибудь имеющейся в ней идеи, но из всей её совокупности, из полной её структуры. Отдельные начала, отдельные идеи, даже отдельные её части являются лишь проявлением и конкретным выражением этой совокупности . Они поддерживают эту совокупность, выявляют её , однако сами по себе в своей сущности они ею не являются. Совокупность кроется глубже. Она — та внутренняя связь, та не видимая, но реальная форма, которая соединяет отдельные идеи между собой, связывает их в один образ и потому несет тот более глубокий и конечный смысл, который мы ищем. Так что же составляет совокупность легенды «Великий инквизитор»? Что такое — эта внутренняя связь, эта внутренняя форма, из которой возникают отдельные идеи и отдельные начала?

.Внимательный читатель может легко заметить, что легенда Достоевского есть не что иное, как широкое толкование трех искушений Христа в пустыне. До начала своей общественной жизни и деятельности Христос был «возведен Духом в пустыню»(Матф., 4, 1), дабы подвергнуться там трем искушениям. Искушения несут в себе огромное значение. История искушений в евангелиях описана коротко и просто. Однако смысл её весьма глубок. Поэтому во все времена эта история привлекала внимание мыслителей и многие философы и теологи брались за её толкование. Этим путем шел и Достоевский. И он в своей легенде «Великий инквизитор» пытался проникнуть в смысл искушений, придать им и должную глубину, и должный масштаб. Правда, к этому он шел не путем рефлексии и абстракции, но использовав конкретный поэтический образ. Однако по существу здесь ничего не изменилось. Легенда «Великий инквизитор», являясь поэтическим произведением, превратилась в интерпретацию трех искушений.

Уже в самом начале своей речи инквизитор упоминает о каких-то «предупреждениях и указаниях», в которых Христос не имел недостатка, но на которые не обратил внимания и которым не внял. Эти предупреждения и указания показались загадочными и самому первому слушателю легенды Алеше. Он прерывает рассказ Ивана и спрашивает: «А что значит: не имел недостатка в предупреждении и указании?» На это Иван замечает: «А в этом-то и состоит главное, что старику надо высказать». Высказывание длится до самого конца легенды. Вся легенда «Великий инквизитор» — одно большое и длинное высказывание этого старика. Однако это высказывание на самом деле есть не что иное, как разбор уже упомянутых «предупреждений и указаний»; как желание показать, что Христос сделал непоправимую ошибку, не вняв им. А эти предупреждения и указания, как совершенно ясно говорит сам инквизитор в своей речи, и есть те три искушения, которым подвергался Христос в пустыне.

«Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы "искушал" тебя». Именно от этого духа и исходят эти предупреждения и указания. Он подал Христу знак не поступать согласно своим принципам, но послушаться его советов. Однако Христос отверг его предложения, считая их искушениями. «Не искушай Господа Бога твоего» (Матф., 4, 7) — был тверд ответ Христа, сопровождаемый словами — «отойди от Меня, сатана» (Матф., 4, 10). Предупреждения и указания духа пустыни Христос переживал не как знамения, исходящие из самого бытия и потому достойные обсуждения, но как исходящие от лживого ума и потому заслуживающие неприятия, даже без глубокого их осмысления. Действительно, Христос не анализирует предложений дьявола, Он даже не критикует их. Он только просто их отвергает в трех изречениях, имеющих вечное значение: «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих»; «не искушай Господа Бога твоего»; «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Эти три изречения — три мановения, которыми Христос отмел три предложения духа пустыни. Перед лицом искусителя Христос ведет себя как Властитель бытия. Он проникает в его сущность и прозревает ложь духа пустыни. Поэтому Он и стряхивает её с себя, словно пыль со своих сандалий.

Но инквизитор на все это смотрит по-другому. Он и в этом случае, как и всегда, пытается «поправить» установку Христа и Его образ действий. Предложения высказанные духом пустыни Христу инквизитор считает не искушениями, не ложью, но глубочайшей истиной из всех истин когда-либо произнесенных в мире. Поэтому он и берется за анализ этой «истины». Христос не уделил искушениям ни минуты. Инквизитор же посвящает им всю свою долгую речь. «… и нам передано в книгах, — начинает он, — что будто бы он "искушал" тебя. Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил тебе в трех вопросах, и что ты отверг, и что в книгах названо "искушениями"? А между тем, если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. Именно в проявлении этих трех вопросов и заключалось чудо». Инквизитор правильно чувствует, что проявление упомянутых искушений действительно имело решающее значение. От установки Христа по отношению к ним зависела судьба не только Его самого, но и судьба всего мира. И как это уже не раз случалось в истории, так и в тот день человечество очутилось на перекрестке: идти с Христом или свернуть на путь духа пустыни. Нисколько не колеблясь, Христос принял решение, соответствующее своей божественной сущности, и отверг искушения. Но несмотря на это они никуда не исчезли. Путь, однажды начертанный духом пустыни, навсегда остался живым и заманчивым. Более того, он понемногу пробивался в конкретную повседневную жизнь человечества, понемногу расширялся, смещая человечество с пути Христа. И вот — спустя пятнадцать столетий, инквизитор смог объявить Христу, что он, поддавшись искушениям, «поправил» Его учение. Он эти искушения положил в основу «исправленной» жизни. Предложения духа пустыни — это не только единичное явление, некогда коснувшееся исторической личности Христа, но и действующая в истории сущностная сила, сущностное начало истории, постоянно живое и потому всегда влекущее и искушающее человечество. Его появление в пустыне Палестины было только огромным сосредоточением пред лицом Богочеловека. Дух пустыни, как и грех и как смерть, был сломлен в своей сущности. Однако в конкретных своих проявлениях он остается действенным. То, чему подвергся и что претерпел Христос в пустыне, должно испытать и претерпеть всё человечество в своей истории. Поэтому инквизитор и говорит, что если допустить возможность, что эти три вопроса бесследно исчезнут из книг и если возникнет необходимость придумать их снова и занести в книги, то вряд ли можно найти что-либо подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые были предложены «могучим и умным духом», даже если бы с этой целью собрались «все мудрецы земные — правители, первосвященники, ученые, философы, поэты». В трех искушениях был выражен весь дальнейший путь человечества. В них была выражена сокровеннейшая судьба человека. В них раскрылась та грань человеческой природы, от которой отвернулся Христос, на которой Он не строил своего учения и потому, по мнению инквизитора, проиграл. Представ перед Христом в качестве «исправителя» Его учения и осудителя Его якобы неразумного поведения, инквизитор тем самым становится апологетом трех искушений.

Именно поэтому в своей речи он берется за анализ этих искушений. Речь инквизитора весьма последовательна. Он излагает одно искушение за другим, раскрывает значение каждого из них для человека, указывает на те преспективы, которые были бы осуществлены, если бы Христос подчинился духу пустыни. Вся его речь — тонкий и глубокий разбор этих искушений. Однако в то же время эта речь является содержанием легенды. Всё, о чем рассказывает Иван до начала речи инквизитора, всё,что он вставляет по ходу этой речи и добавляет после ее завершения, важно, но уже несущественно. Все эти моменты относятся к рамкам легенды, к внешним обстоятельствам: они проясняют ту или иную мысль легенды, образуют более яркий фон, однако смысла её они не меняют. Суть и смысл легенды содержится в речи инквизитора.

Но эта речь, как уже говорилось, — разъяснение трех искушений. Тем самым и сама легенда «Великий инквизитор» становится своеобразной интерпретацией трех искушений. Легенда подчинена этим трем искушениям как сущностному своему содержанию. Три искушения — основа легенды, содержание легенды, которому подчинены все внешние проясняющие суть обстоятельства. Материал легенды составляет не психологическое желание Ивана оправдать свою установку по отношению к Богу и миру (это желание — только мотив), не моральная критика Католичества (эта критика — только пример), но метафизическое значение этих трех вопросов «страшного и премудрого духа». Легенда «Великий инквизитор» — это символическое расширение четвертой главы Евангелия от Матфея.

Однако чем же являются эти три вопроса или три искушения сами по себе? На этот вопрос отвечает сам инквизитор: «Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это, — продолжает далее инквизитор, — не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что всё  в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более». Иначе говоря, искушения Христа — это сконцентрированный образ истории человечества, а история человечества — раскрытие и конкретное проявление этих трех искушений в жизни.

То, что происходило тогда в пустыне, происходит каждый день во всей истории человечества. В трех искушениях скрыты противоречия человеческой природы, которые разрастаются и развиваются в истории. Три искушения словно зерно, которое постепенно прорастает и разрастается в широкое дерево истории. Поэтому инквизитор, говоря о важности этих искушений и о необходимости их восстановления в случае их гибели, перед этим упоминает «о трех словах, о трех только фразах человеческих», которые выразили бы «всю будущую историю мира и человечества». По мнению инквизитора, даже все мудрецы земные, философы и поэты не смогли бы придумать таких фраз. Между тем, дух пустыни их придумал и, таким образом, выразил ими всю будущую историю мира.

Здесь мы как раз и подходим к конечному смыслу легенды «Великий инквизитор». Содержание легенды, как уже говорилось, составляет речь инквизитора. Содержание речи инквизитора составляет разбор и толкование трех искушений. Содержание трех искушений -- история человечества. Таким образом, мы естественно приходим к заключению, что конечный -- метафизический смысл легенды состоит в раскрытии образа истории человечества и показе неистовствующих в ней противоречий человеческой природы. Используя три искушения, Достоевский выстраивает на наших глазах тот путь человечества, который начался Христом и который закончится всеобщим мировым крахом. Христос стоит в начале и в конце этого пути. Заканчивая свою речь, инквизитор ясно вспоминает последний приход Христа и Его последнее победное столкновение с этими же самыми тремя искушениями, насколько они тогда были проявлены в мировой истории. «Говорят и пророчествуют, что ты придешь вновь и победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими». Этот окончательный приход не дает, как мы увидим позже, инквизитору покоя, и он готовится к этому окончательному столкновению. Но сейчас этот приход представляется инквизитору еще далеким и потому у него есть ещё время для «исправления» учения Христа. В пустыне было положено начало искушениям. В Христом искупленном мире эти искушения продолжаются всегда. В конце веков они будут отвергнуты окончательно. Но до тех пор, пока это произойдет, опасность искушений и подчинения им велика и совершенно реальна. Действительно, многие им поддаются. Многие восхваляют духа пустыни и принимают его предложения. Многие перед ним преклонились, чтобы получить хлеб, чтобы определиться при помощи удивительных и непонятных знамений, чтобы быть включенными, пусть даже насильно, в массу человечества. Вся мировая история исполнена таким поклонением. Вся история охвачена противоречиями и борьбой между Христом и духом пустыни. В легенде «Великий инквизитор» Достоевский как раз и показывает нам эту борьбу и раскрывает эти противоречия. В тот день в пустыне с глазу на глаз столкнулись два противоположных начала. В этой схватке победил Христос, открыв всему миру новый путь. Но как выглядела бы история, если бы победил дух пустыни? Какой была бы картина жизни человека, если бы в истории взяли верх и её определили предложения искусителя? Это те вопросы, на которые как раз и отвечает легенда «Великий инквизитор».

Таким образом, конечный и самый глубокий смысл легенды лежит не в психологической и не в моральной, но в метафизической плоскости. По своему существу эта легенда — не что иное, как поэтически выраженная Достоевским философия истории. Правда, свои исторические взгляды Достоевский здесь излагает конкретно, но излагает не в понятиях, а в образах, основываясь на одном индивидуальном переживании. Однако эти образы означают высшую действительность. Они — символы жизни человека; жизни, насколько она развивается в напряжении между Христом и духом пустыни. Легенда «Великий инквизитор» в сущности — поэма, как её в самом начале называет Иван, но поэма в самом высоком смысле историческая, ибо её объектом является история всего человечества. Она также — трагедия, как её называет Алеша, но трагедия космическая, ибо здесь борются самые глубокие начала самого мира. Достоевский устами Дмитрия Карамазова сказал, что Бог борется с дьяволом в сердце человека. Легенда «Великий инквизитор» как раз и является картиной этой борьбы. Её центром является человек. Всё здесь вращается вокруг свободы и счастья человека .Однако именно потому, что человек есть центр, в нем встречаются и вступают в борьбу начала самого космоса: Бог и дьявол, Христос и дух пустыни. Эту борьбу человек должен претерпеть и в своем бытии и в своей жизни. Поле этой борьбы -- сердце человека, глубины его природы. В легенде «Великий инквизитор» это поле приобретает космические исторические перспективы. Борьбу Бога и дьявола Достоевский изображает не психологически, как, скажем, Мориак1, но космически, перенося действие своей трагедии из узкой психологической области на космическую сцену истории человечества.

Г. Риккерт в своем труде о гетевском «Фаусте»2 говорил, что «Фауст» — последнее действительно космическое произведение поэзии, которое создала модернистская Европа. Это не совсем точно, ибо по своему космическому размаху, по своей проблематике и по своему трагедийному характеру легенда «Великий инквизитор» нисколько не уступает «Фаусту». Напротив, на наш взгляд, это произведение Достоевского даже более космическое, нежели «Фауст» Гете. Противоречия человеческой природы, которые в «Фаусте» проявляются в основном в моральной области, в легенде Достоевского обретают метафизический смысл и, таким образом, выигрывают и в отношении глубины и в отношении широты изображения. «Фауст» — больше нравственная личная драма отдельного человека. Легенда «Великий инквизитор» — больше метафизическая трагедия всего человечества как общества. Фауст Гете ищет счастья на пути знания. Человек легенды Достоевского его ищет на пути свободы. Но ведь свобода связана со значительно более глубокой основой человеческой природы, чем знание. Вне сомнения, изучать философию, право, медицину, даже теологию и признаться, что остался на том же уровне мысли, что и в начале: начинать с огромной жажды знания и закончить утверждением, будто «мы ничего не можем познать» — вне сомнения, драматично. Однако сложить свою свободу у ног другого, свой выбор и совесть подчинить воле другого, свою личность растворить в муравьиной куче  и за всё это купить себе   покой и счастье -- трагично. И эту трагедию Достоевский развивает не в перспективе жизни какого-то индивидуального человека, но в перспективах жизни всего человечества. Сергей Булгаков3 в своей «Философии хозяйства» апокалиптическую драму человечества видел как раз в том, что в ходе истории чем дальше, тем больше людей сделают выбор в пользу материального. Обеспечивание физической экзистенции станет в конце концов высшей целью, во имя которой будет принесена в жертву истина, свобода, любовь, красота и всё остальное — духовное. Придет время, возможно, оно уже совсем близко, когда хлеб станет содержанием высочайшего и окончательного человеческого счастья. Инквизитор Достоевского — символ такого апокалиптического человека. Напряженность духа и материи в нем достигают высочайшей степени. В сущности он не отрицает учения Христа. Он признает Его благородство и божественность. Однако он считает Его слишком возвышенным для человеческой природы и этим определяет свой выбор -- против Него. Хлеб инквизитор ставит выше свободы. Поэтому космический трагизм и апокалиптическая борьба проявлены в нем необычайно ярко. Космические перспективы раскрываются здесь во всей своей широте и вместе — в бесконечной зловещности.

Каждый достаточно продолжительный и достаточно своеобразный исторический период дал хотя бы одно произведение, в котором выразился дух и определяющее настроение этого периода. Средневековье увенчалось «Божественной комедией» Данте. Просвещение увенчалось «Фаустом» Гете. Легенда «Великий инквизитор» стала венцом новейшей истории. Данте в своем произведении охватил и отобразил единство жизни Средневековья, его иерархическую структуру, его прямую направленность к Богу. Гете в своем произведении собрал и выразил тоску по нравственной жизни, возникшую в индивидуализме, отмеченном стремительным распадом духа. Достоевский в своей легенде охватил и выразил жизнь человека, отвернувшегося от Бога и утратившего Его. Модернистский период истории был особенно интенсивным временем борьбы Бога и дьявола. В этот период произошло особенно резкое разделение этих двух начал, когда они встали один против другого. Новейшая история была возобновленным диалогом между Христом и духом пустыни. И всю эту напряженность истории Достоевский собрал и выразил в своей легенде. В ней обнаруживается идеализм человека, его бесконечная любовь к слабому и страдающему человечеству, его страдание и мужество, но вместе — и его подчиненность низменной природе, его постоянное использование лжи и обмана, попрание совести, наконец, абсолютное неверие ни в Бога, ни в бессмертие души. Человек здесь наполнен такими глубокими противоречиями, что они в конце концов уничтожают друг друга и трагизм исторического существования встает перед нами во всем своем ужасе. В мировой литературе нет более страшного персонажа, чем инквизитор в легенде Достоевского. Он — не демон, для которого зло «естественный элемент», как в Мефистофеле Гете. Инквизитор — человек, человек страдающий и ищущий, гибнущий ради человечества и ради него даже вступивший в окончательную борьбу Христом. Если произведения Достоевского, как утверждают Мережковский4 и Иванов5, не эпос, не романы, но трагедии, то легенда «Великий инквизитор» самая трагичная, а самая трагическая фигура в ней — инквизитор. Но он, как уже говорилось, является символом исторического человека, который идет в апокалиптическое разрешение. Он -- символ человека, идущего через время, жизнь которого развивается и происходит во времени. Через него говорит вся история после Христа. Исторический путь человечества мучителен и трагичен, ибо это есть путь борьбы Христа и духа пустыни. Эта борьба длилась веками. Однако наше время эту борьбу переживает особенно. В легенде Достоевского и изображен этот путь борьбы. Поэтому это его произведение имеет глубокий метафизический смысл, смысл более глубокий и значительный, чем психологический и этический. Именно поэтому оно и является вершиной творчества Достоевского.

Последующие разделы данного исследования представляют собой попытку распутать отдельные нити этого смысла, обнаружить их связи и их основания и, таким образом, обратившись к символическим образам этой великой поэзии, воспроизвести метафизику истории Достоевского.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

fil.wikireading.ru

Достоевский «Легенда о Великом Инквизиторе» – краткое содержание

«Легенда о Великом Инквизиторе», рассказанная Иваном Карамазовым брату Алёше (см. полный её текст на нашем сайте), – величайшее создание Достоевского. Здесь вершина его творчества, увенчание его религиозной философии. Вот её краткое содержание.

Спаситель снова приходит на землю. В Севилье, в самое страшное время инквизиции, Он появляется среди толпы, и народ узнает Его. Лучи света и силы текут из Его очей, Он простирает руки, благословляет, творит чудеса. Великий Инквизитор «девяностолетний старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом и впалыми глазами», велит страже заключить Его в тюрьму. Ночью он приходит к своему пленнику, «останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в Лицо Его». Потом начинает говорить. «Легенда» – монолог Великого Инквизитора. Христос остается безмолвным. Взволнованная, огненная и патетическая речь старика направлена против дела и учения Богочеловека. Обвиняя Его, он оправдывает себя, свое духовное предательство. «Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия» искушал Христа в пустыне – и Он отверг его. Инквизитор утверждает, что искуситель был прав. «Ты хочешь идти в мир, говорил он Христу, и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы и за Тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное...» Спаситель отверг совет злого духа, ибо не пожелал хлебом купить послушание, не пожелал отнять у людей свободу. Инквизитор пророчествует: во имя хлеба земного восстанет на Христа дух земли, и человечество пойдет за ним; на месте храма воздвигнется Вавилонская башня; но, промучившись тысячу лет, люди вернутся к римской церкви, «исправившей» дело Христа, принесут ей свою свободу и скажут: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Первое искушение в пустыне – пророческий образ истории человечества; «хлебы» – символ безбожного социализма; искушенью «страшного и умного духа» подпадает не только современный социализм, но и римская церковь.

 

Достоевский. Легенда о Великом Инквизиторе

 

Достоевский был уверен, что католичество, рано или поздно, соединится с социализмом и образует с ним единую Вавилонскую башню, царство Антихриста. Инквизитор оправдывает измену Христу тем же мотивом, каким Иван оправдывал свое богоборчество: человеколюбием. Спаситель ошибся в людях: Он слишком высоко о них думал, слишком многого от них требовал. Инквизитор говорит: «Люди малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики... Слабое, вечно порочное и вечно неблагодарное людское племя... Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками... Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем Ты о нем думал... Он слаб и подл». Так Христову учению о человеке противополагается учение антихристово. Христос верил в образ Божий в человеке и преклонялся перед его свободой; Инквизитор считает свободу проклятием этих жалких и бессильных бунтовщиков и, чтобы осчастливить их, провозглашает рабство. «Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее этот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается». Лишь немногие избранные способны вместить завет Христа. Неужели же Он не подумал о миллионах и десятках тысяч миллионов слабых, которые не в силах предпочесть хлеб небесный хлебу земному?

 

 

Во имя этой же свободы человека Христос отверг и два других искушения – чудом и земным царством; Он «не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной». Инквизитор принял все три предложения «умного духа». «Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете… Мы взяли меч кесаря, а, взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним». Свобода приведет людей к взаимному истреблению и антропофагии... Но наступит время, и слабосильные бунтовщики приползут к тем, кто даст им хлеб и свяжет их бесчинную свободу. Инквизитор рисует картину «детского счастья» порабощенного человечества: «Они будут расслаблено трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин... Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы, мы устроим им жизнь, как детскую игру с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех... И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими... Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое, и за гробом обрящут лишь смерть...» Инквизитор умолкает: пленник безмолвен. «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: «Ступай и не приходи более. Не приходи вовсе... Никогда, никогда!» И выпускает Его на «темные стогна града»…

Иван кончил. Алеша спрашивает о дальнейшей судьбе Инквизитора. «Поцелуй горит на его сердце, отвечает Иван, но старик остается в прежней идее». – «И ты вместе с ним, и ты?» – горестно воскликнул Алеша. Иван рассмеялся.

Да, Иван с Инквизитором, с «страшным и умным духом» против Христа. Путь богоотступничества и богоборчества он должен пройти до конца…

 

Читайте также статью Достоевский «Легенда о Великом Инквизиторе» – анализ.

 

rushist.com

Легенда о великом инквизиторе

ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОМ ИНКВИЗИТОРЕ

из романа “Братья Карамазовы”

Мы решили опубликовать знаменитую «Легенду», о которой, конечно, все знают, но мы допускаем, что почти никто не помнит ее содержания. А между тем, «великий инквизитор» живет и действует в лице многочисленных своих последователей, которые стремятся осуществлять именно инквизиционную программу антихристианства, так художественно описанную Достоевским. «Война цивилизаций» есть, конечно, борьба нехристианства и антихристианства с христианством.

«Великий инквизитор» как образ заимствован из католической действительности. Он подан автором в сумрачно-романтическом представлении, как что-то далекое, средневековое. Увы, политики Ватикана на Балканах и в России вновь воскрешают «великого инквизитора», активно участвующего в «войне цивилизаций». «Великий инквизитор» может являться в кардинальской мантии, уничтожая православные храмы и самих православных «во имя Христово» как во времена крестовых походов, так и в конце XX века. Конечно, он не всегда говорит об этом так прямо, как в «Легенде» Достоевского; иногда он вынужден прятать «вдумчивую усмешку» и говорить о «церквах-сестрах», о «двух легких» и т. д., но одновременно ведет тайные переговоры с любыми, даже противоположными христианству силами, и все это во имя «тысяч миллионов счастливых младенцев...». «Великий инквизитор» является и в ином — коммунистическом, демократическом и еще каком-либо обличье — также во имя «их» счастья: «Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и смеху... мы разрешим им и грех...» «Великий инквизитор» уже многого достиг. Но гибель христианской цивилизации будет гибелью всего мира.

— Ведь вот и тут без предисловия невозможно, — то есть без литературного предисловия, тьфу! — засмеялся Иван, — а какой уж я сочинитель! Видишь, действие у меня происходит в шестнадцатом столетии, а тогда, — тебе, впрочем, это должно быть известно еще из классов, — тогда как раз было в обычае сводить в поэтических произведениях на землю горние силы. Я уж про Данта не говорю. Во Франции судейские клерки, а тоже и по монастырям монахи давали целые представления, в которых выводили на сцену Мадонну, ангелов, святых, Христа и самого Бога. Тогда все это было очень простодушно. В “Notre Dame de Paris”1 у Виктора Гюго в честь рождения французского дофина, в Париже, при Людовике XI, в зале ратуши дается назидательное и даровое представление народу под названием: “Le bon jugement de la tres sainte et gracieuse Vierge Marie”2, где и является она сама лично и произносит свой bon jugement3. У нас, в Москве, в допетровскую старину, такие же почти драматические представления, из Ветхого Завета особенно, тоже совершались по временам; но, кроме драматических представлений, по всему миру ходило тогда много повестей и “стихов”, в которых действовали по надобности святые, ангелы и вся сила небесная. У нас по монастырям занимались тоже переводами, списыванием и даже сочинением таких поэм, да еще когда — в татарщину. Есть, например, одна монастырская поэмка (конечно, с греческого): “Хождение Богородицы по мукам”, с картинами и со смелостью не ниже дантовских. Богоматерь посещает ад, и руководит Ее “по мукам” архангел Михаил. Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то “тех уже забывает Бог” — выражение чрезвычайной глубины и силы. И вот, пораженная и плачущая Богоматерь падает пред престолом Божиим и просит всем во аде помилования, всем, которых Она видела там, без различия. Разговор Ее с Богом колоссально интересен. Она умоляет, Она не отходит, и когда Бог указывает Ей на прогвожденные руки и ноги Ее сына и спрашивает: как Я прощу Его мучителей, — то Она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора. Кончается тем, что Она вымаливает у Бога остановку мук на всякий год, от великой пятницы до Троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят Господа и вопиют к нему: “Прав Ты, Господи, что так судил”. Ну вот и моя поэмка была бы в том же роде, если б явилась в то время. У меня на сцене является Он; правда, Он ничего и не говорит в поэме, а только появляется и проходит. Пятнадцать веков уже минуло тому, как Он дал обетование прийти во Царствии своем, пятнадцать веков, как пророк Его написал: “Се гряду скоро”. “О дне же сем и часе не знает даже и Сын, токмо лишь Отец мой небесный”, как изрек Он и сам еще на земле. Но человечество ждет Его с прежнею верой и с прежним умилением. О, с большею даже верой, ибо пятнадцать веков уже минуло с тех пор, как прекратились залоги с небес человеку:

Верь тому, что сердце скажет,

Нет залогов от небес.

И только одна лишь вера в сказанное сердцем! Правда, было тогда и много чудес. Были святые, производившие чудесные исцеления; к иным праведникам, по жизнеописаниям их, сходила сама Царица Небесная. Но дьявол не дремлет, и в человечестве началось уже сомнение в правдивости этих чудес. Как раз явилась тогда на севере, в Германии, страшная новая ересь. Огромная звезда, “подобная светильнику” (то есть церкви), “пала на источники вод, и стали они горьки”. Эти ереси стали богохульно отрицать чудеса. Но тем пламеннее верят оставшиеся верными. Слезы человечества восходят к Нему по-прежнему, ждут Его, любят Его, надеются на Него, жаждут пострадать и умереть за Него, как и прежде... И вот столько веков молило человечество с верой и пламенем: “Бог Господь и явися нам”, столько веков взывало к Нему, что Он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал снизойти к молящим. Снисходил, посещал Он и до этого иных праведников, мучеников и святых отшельников еще на земле, как и записано в их “житиях”. У нас Тютчев, глубоко веровавший в правду слов своих, возвестил, что

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот Он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему Его народу. Действие у меня в Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и

В великолепных автодафе

Сжигали злых еретиков.

О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится Он, по обещанию своему, в конце времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, “как молния, блистающая от востока до запада”. Нет, Он возжелал хоть на мгновенье посетить детей своих и именно там, где как раз затрещали костры еретиков. По безмерному милосердию своему, Он проходит еще раз между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад. Он снисходит на “стогны жаркие” южного города, как раз в котором всего лишь накануне в “великолепном автодафе”, в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei4.

Он появился тихо, незаметно, и вот все — странно это — узнают Его. Это могло бы быть одним из лучших мест поэмы, то есть почему именно узнают Его. Народ непобедимою силой стремится к Нему, окружает Его, нарастает кругом Него, следует за Ним. Он молча проходит среди них с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже лишь к одеждам Его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: “Господи, исцели меня, да и я Тебя узрю”, и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой Его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет Он. Дети бросают пред ним цветы, поют и вопиют ему: “Осанна!” “Это Он, это сам Он, — повторяют все, — это должен быть Он, это никто как Он”. Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мертвый ребенок лежит весь в цветах. “Он воскресит твое дитя”, — кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: “Если это Ты, то воскреси дитя мое!” — восклицает она, простирая к Нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо и еще раз произносят: “Талифа куми” — “и восста девица”. Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу. В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал великий инквизитор. Это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск. О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой грубой монашеской своей рясе. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и “священная” стража. Он останавливается пред толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног Его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. Он хмурит седые, густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его. Толпа моментально, вся как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит Пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее. Проходит день, настает темная, горячая и “бездыханная” севильская ночь. Воздух “лавром и лимоном пахнет”. Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо Его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит Ему:

— Это Ты? Ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать? Я слишком знаю, что Ты скажешь. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это, или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к Твоему костру угли, знаешь Ты это? Да, Ты, может быть, это знаешь, — прибавил он в проникновенном раздумье, ни на мгновение не отрываясь взглядом от своего пленника.

— Я не совсем понимаю, Иван, что это такое? — улыбнулся все время молча слушавший Алеша, — прямо ли безбрежная фантазия, или какая-нибудь ошибка старика, какое-нибудь невозможное qui pro quo?5

— Прими хоть последнее, — рассмеялся Иван, — если уж тебя так разбаловал современный реализм, и ты не можешь вынести ничего фантастического — хочешь qui pro quo, то пусть так и будет. Оно правда, — рассмеялся он опять, — старику девяносто лет, и он давно мог сойти с ума на своей идее. Пленник же мог поразить его своею наружностью. Это мог быть, наконец, просто бред, видение девяностолетнего старика пред смертью, да еще разгоряченного вчерашним автодафе во сто сожженных еретиков. Но не все ли равно нам с тобою, что qui pro quo, что безбрежная фантазия? Тут дело в том только, что старику надо высказаться, что, наконец, за все девяносто лет он высказывается и говорит вслух то, о чем все девяносто лет молчал.

— А Пленник тоже молчит? Глядит на него и не говорит ни слова?

— Да так и должно быть во всех даже случаях, — опять засмеялся Иван. — Сам старик замечает ему, что Он и права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано. Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского католичества, по моему мнению по крайней мере: “все, дескать, передано Тобою папе и все, стало быть, теперь у папы, а Ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени по крайней мере”. В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты по крайней мере. Это я сам читал у их богословов. “Имеешь ли Ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого Ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает Ему за Него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую Ты так стоял, когда был на земле. Все, что Ты вновь возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры Тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад. Не Ты ли так часто тогда говорил: “Хочу сделать вас свободными”. Но вот ты теперь увидел этих “свободных” людей, — прибавляет вдруг старик со вдумчивою усмешкой. — Да, это дело нам дорого стоило, — продолжает он, строго смотря на Него, — но мы докончили наконец это дело во имя Твое. Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено и кончено крепко. Ты не веришь, что кончено крепко? Ты смотришь на меня кротко и, не удостоиваешь меня даже негодования? Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим. Но это сделали мы, а того ль Ты желал, такой ли свободы?”

— Я опять не понимаю, — прервал Алеша, — он иронизирует, смеется?

— Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей счастливыми. “Ибо теперь только (то есть он, конечно, говорит про инквизицию) стало возможным помыслить в первый раз о счастии людей. Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми? Тебя предупреждали, — говорит он Ему, — Ты не имел недостатка в предупреждениях и указаниях, но Ты не послушал предупреждений, Ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, Ты передал дело нам. Ты обещал, Ты утвердил своим словом, Ты дал нам право связывать и развязывать, и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же Ты пришел нам мешать?”

— А что значит: не имел недостатка в предупреждении и указании? — спросил Алеша.

— А в этом-то и состоит главное, что старику надо высказать.

“Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, — продолжает старик, — великий дух говорил с Тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы “искушал” Тебя. Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил Тебе в трех вопросах, и что Ты отверг, и что в книгах названо “искушениями”? А между тем, если было когда-нибудь на земле совершено настоящее громовое чудо, то это в тот день, в день этих трех искушений. Именно в появлении этих трех вопросов и заключалось чудо. Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах и что их надо восстановить, вновь придумать и сочинить, чтоб внести опять в книги, и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов и задать им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира и человечества, — то думаешь ли Ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены Тебе тогда могучим и умным духом в пустыне? Уж по одним вопросам этим, лишь по чуду их появления, можно понимать, что имеешь дело не с человеческим текущим умом, а с вековечным и абсолютным. Ибо в этих трех вопросах как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле. Тогда это не могло быть еще так видно, ибо будущее было неведомо, но теперь, когда прошло пятнадцать веков, мы видим, что все в этих трех вопросах до того угадано и предсказано и до того оправдалось, что прибавить к ним или убавить от них ничего нельзя более.

Реши же сам, кто был прав: Ты или тот, который тогда вопрошал Тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: “Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы Твои”. Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все пойдут за ним, восклицая: “Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!” Знаешь ли Ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные. “Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!” — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей, ибо к нам же ведь придут они, промучившись тысячу лет со своей башней! Они отыщут нас тогда опять под землей, в катакомбах, скрывающихся (ибо мы будем вновь гонимы и мучимы), найдут нас и возопиют к нам: “Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали”. И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы, во имя Твое, и солжем, что во имя Твое. О, никогда, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: “Лучше поработите нас, но накормите нас”. Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им Хлеб небесный, но, повторяю опять, может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагородного людского племени с земным? И если за Тобою во имя Хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль Тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих Тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твое. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уж не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Вот что значил этот первый вопрос в пустыне, и вот что Ты отверг во имя свободы, которую поставил выше всего. А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего. Приняв “хлебы”, Ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе — это: “пред кем преклониться?” Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков. Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом. Они созидали богов и взывали друг к другу: “Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим!” И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут пред идолами. Ты знал, Ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но Ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось Тебе, чтобы заставить всех преклониться пред Тобою бесспорно, — знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и Хлеба небесного. Взгляни же, что сделал Ты далее. И все опять во имя свободы! Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. С хлебом Тебе давалось бесспорное знамя: дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо Тебя — о, тогда он даже бросит хлеб Твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть. В этом Ты был прав. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы. Это так, но что же вышло: вместо того чтоб овладеть свободой людей, Ты увеличил им ее еще больше! Или Ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда — Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе, — и это кто же: Тот, который пришел отдать за них жизнь Свою! Вместо того, чтоб овладеть людскою свободой, Ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою. Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою, — но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? Они воскликнут наконец, что правда не в Тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал Ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. Таким образом, сам Ты и положил основание к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более. А между тем то ли предлагалось Тебе? Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и Сам подал пример тому. Когда страшный и премудрый дух поставил Тебя на вершине храма и сказал Тебе: “Если хочешь узнать, Сын ли Ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про Того, что ангелы подхватят и понесут Его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли Ты Божий, и докажешь тогда, какова вера Твоя в Отца Твоего”, но Ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз. О, конечно, Ты поступил тут гордо и великолепно как Бог, но люди-то, но слабое бунтующее племя это — они-то боги ли? О, Ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, Ты тотчас бы и искусил Господа, и веру в Него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный дух, искушавший Тебя. Но, повторяю, много ли таких, как Ты? И неужели Ты в самом деле мог допустить хоть минуту, что и людям будет под силу подобное искушение? Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь со свободным решением сердца? О, Ты знал, что подвиг Твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя Тебе, и человек останется с Богом, не нуждаясь в чуде. Но Ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня Тебя: “Сойди со креста и уверуем, что это Ты”. Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого Ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем Ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, что и Ты? Столь уважая его, Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, — и это кто же, Тот, который возлюбил его более Самого Себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются, наконец, что создавший их бунтовщиками, без сомнения, хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства и в конце концов сама же всегда и отмстит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие — вот теперешний удел людей после того, как Ты столь претерпел за свободу их! Великий пророк Твой в видении и в иносказании говорит, что видел всех участников первого воскресения и что было их из каждого колена по двенадцати тысяч. Но если было их столько, то были и они как бы не люди, а боги. Они вытерпели крест твой, они вытерпели десятки лет голодной и нагой пустыни, питаясь акридами и кореньями, — и уж, конечно, Ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной и великолепной жертвы их во имя Твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы вправе были проповедовать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что Ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами Своими? Рассердись, я не хочу любви Твоей, потому что сам не люблю Тебя. И что мне скрывать от Тебя? Или я не знаю, с Кем говорю? То, что имею сказать Тебе, все Тебе уже известно, я читаю это в глазах Твоих. И я ли скрою от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем Ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря. Зачем Ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть и третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своем стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингис-ханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним. О, пройдут еще века бесчинства свободного ума, их науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией. Но тогда-то и приползет к нам зверь и будет лизать ноги наши и обрызжет их кровавыми слезами из глаз своих. И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: “Тайна!” Но тогда лишь и тогда настанет для людей царство покоя и счастия. Ты гордишься своими избранниками, но у Тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали, наконец, ожидая Тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на Тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Но Ты сам воздвиг это знамя. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: “Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих”. Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших! Ибо слишком будут помнить, что прежде, без нас, самые хлебы, добытые ими, обращались в руках их лишь в камни, а когда они воротились к нам, то самые камни обратились в руках их в хлебы. Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться! И пока люди не поймут сего, они будут несчастны. Кто более всего способствовал этому непониманию, скажи? Кто раздробил стадо и рассыпал его по путям неведомым? Но стадо вновь соберется и вновь покорится и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо Ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей — все судя по их послушанию — и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести — всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя Твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они. Говорят и пророчествуют, что Ты придешь и вновь победишь, придешь со своими избранниками, со своими гордыми и могучими, но мы скажем, что они спасли лишь самих себя, а мы спасли всех. Говорят, что опозорена будет блудница, сидящая на звере и держащая в руках своих тайну, что взбунтуются вновь малосильные, что разорвут порфиру ее и обнажат ее “гадкое” тело. Но я тогда встану и укажу Тебе на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха. И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред Тобой и скажем: “Суди нас, если можешь и смеешь”. Знай, что я не боюсь Тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою Ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников Твоих, в число могучих и сильных с жаждой “восполнить число”. Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг Твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе, завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу Тебя. Dixi6 ”.

studfiles.net

I. СМЫСЛ ЛЕГЕНДЫ. «Великий Инквизитор»

 

1. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ЛЕГЕНДЫ

Легенда «Великий инквизитор», говоря словами Бердяева, загадка1. И не только потому, что нам не понятно, на чьей стороне автор: инквизитора или Христа; нам также не понятно, чем является в устах Ивана защита Христа: настоящей ли его апологией или издевательским осуждением; но, главное, она -- загадка потому, что от нас ускользает основной смысл легенды. «Великий инквизитор» — одна из глав романа «Братья Карамазовы». Что собой представляет эта глава? Является ли она отступлением от основного направления или она служит для того, чтобы подчеркнуть это направление? Р. Гвардини2 предостерегает нас от восприятия легенды «Великий инквизитор» как скачка поэтической свободы в сторону, ибо «она помещена в таком важном месте, что одно только её присутствие там заставляет нас связывать её со всем содержанием романа». Однако, с другой стороны, читая ее, мы не можем освободиться от впечатления, что её идея далеко не ограничивается акцентировкой установки Ивана по отношению к Богу и миру. Вполне возможно, что Достоевский здесь дает значительно больше, нежели он сам того сознательно хочет. Ведь замыслы поэта не всегда совпадают с его творческой действительностью. Нередко произведение остается позади планов творца, выражая лишь часть того, чего тот хотел и добивался. Однако бывает и так, что произведение — особенно в трудах гениев — опережает сознательный замысел творца и в образе отдельной конкретной детали раскрывает такие перспективы, что они приводят в изумление даже самого поэта. Разве все произведения объясняются сознательным желанием писателя? Разве замыслы поэта являются самым подлинным критерием? Думается, что к произведениям такого рода относится и легенда «Великий инквизитор». Что сознательно хотел сказать Достоевский своей легендой, мы, вероятно, никогда не разгадаем. Возможно даже и не к чему разгадывать. Нам следует основываться на том, что он этой легендой действительно сказал. А он ею сказал так много, что вряд ли человек в состоянии, даже сознательно и волево, всё это заранее запланировать. Перспективы легенды и глубочайший смысл её идей могли быть увидены только в момент высокого вдохновения, когда раскрываются тайны вещей и выявляются их сущностные связи.

Именно пересечение сознательного желания и спонтанного вдохновения в этой легенде и затрудняет её понимание. В истории литературы и философии легенда трактовалась по-разному. Её исследователи (Бердяев, Франк3, Гвардини, Розанов4, Штайнбюхель5, Волынский6  и др.), трактуя отдельные её идеи, чаще всего друг с другом не соглашаются. Все признают, что в легенде осуждается насилие и защищается свобода; что человек в ней изображается в свете трагических противоречий; что проблема счастья занимает здесь центральное место. Однако когда надо сказать, каков совокупный смысл легенды в целом, мнения расходятся. Одни предполагают, что это произведение несет только психологический смысл, выявляя мировоззрение и характер Ивана Карамазова. Другие усматривают в нем моральный смысл, рассматривая легенду как критику вырождения Католичества. И те, и другие не ошибаются. В легенде «Великий инквизитор» имеются начала, на которые опираются различные концепции и которые их обосновывают. Это произведение Достоевского можно трактовать по-разному, ибо оно необычайно богато своими идеями и своей символикой. Однако остается не раскрытым вопрос, исчерпывают ли все эти толкования — хотя каждое из них и обосновано в своей сути — всю совокупность легенды, или, что вполне вероятно, они представляют собой лишь концепции её отдельных идей, отдельных аспектов и отдельных её начал. Богатство легенды позволяет нам подходить к ней по-разному. И все пути могут быть верными. Нам остается лишь выбрать из них тот, который ведет во всю легенду во всей её целостности, который позволит понять нам не только отдельные её идеи, но всю её саму во всей её совокупности и единстве. Таким образом, не сомневаясь в правильности различных подходов и различных трактовок, мы всё-таки хотели бы найти центральный путь и, следуя по нему, выдвинуть основную идею легенды и, тем самым, хотя бы приблизиться к конечному смыслу этого великого произведения.

Своеобразие легенды «Великий инквизитор» заключается в том, что у нее два автора: Достоевский и Иван Карамазов. Достоевский создает её в романе «Братья Карамазовы» не непосредственно, но вкладывая в уста Ивана. Иван Карамазов весьма своеобычный человек. Его брат Алеша однажды замечает ему: «Дмитрий (другой брат Алеши. — Автор.) говорит про тебя: Иван — могила. Я говорю про тебя: Иван — загадка». Это сопоставление могилы и загадки как раз и определяет характер Ивана. Могильные черты в нем проявляются, как он сам однажды в этом признается, благодаря его «карамазовской низости». Это та сила, которая всё переносит и всё выдерживает. Иван — сын пьяницы, развратника, вымогателя и старой генеральши, выросшей сиротой, измученной, несчастной в своем замужестве, истеричной, однако, в душе благородной и прекрасной матери. Такая наследственность оставила заметные следы в душе Ивана. Он по-своему раздвоен. Земная сила плоти приобрела в нем своеобразную самостоятельность. Он чувствует её низость, но не может преодолеть её и привести в согласие со своей душою. Иван тяжело болен. Его болезнь таится где-то в глубинах его души. Он чувствует свой распад. Он чувствует, что в нем живет низкий человек, лакей, грубое и подлое существо, особенно ярко проявившееся в разговоре Ивана со Смердяковым, когда Иван непрямо, но подсознательно дает согласие на убийство своего отца. «Я — лакей. Я — вошь», — часто повторяет Иван. И этот лакей, эта низменная распоясавшаяся сила влечет Ивана в землю, в природу, в демонизм и вместе — в смерть. Иван — могила, ибо он носит в себе гниение человеческой природы.

Однако Иван — и загадка. Он глубок по своей природе. Он, несмотря на «эвклидовский ум», пытается проникнуть в глубины мирового порядка, почерпнуть оттуда мудрость и знание жизни. Но все поднимаемые Иваном вопросы, его ум и все его решения не освещены прозрачным светом истины. Все они темны. Повсюду рядом с ними стоят большие вопросительные знаки. Иван отметает всё, что его ум не в силах понять. Однако отброшенным решениям он не противопоставляет ничего нового. Иван живет жизнью загадки. Всеми силами он пытается разгадать эту загадку. Но каждая попытка не приносит ему успеха. Его загадка беспредельно темна и беспредельно трудна, ибо её объект — Абсолют. За всеми вопросами и решениями Ивана стоит Бог. Своей непонятностью Он утомляет мысль Ивана. Своими деяниями Он доставляет ему страдание. Своей непреложностью Он пробуждает смятение в его душе. Иван не отрицает Бога. Правда, в какие-то моменты своей душевной омраченности он сомневается в Его существовании или по крайней мере начинает иронизировать по поводу этой трудной проблемы. Его ирония и скептицизм вызывают в других впечатление, будто Иван по меньшей мере агностик. Такой смысл несет в себе, скажем, замечание старца Зосимы о том, что Иван скорее всего не верит ни в бессмертие души, ни в то, что он сам написал по вопросам Церкви. Но всё это является только проявлением непрерывного и вместе с тем бесплодного поиска. В глубинах своей души Иван носит Бога как некую огромную неразгаданную загадку, к которой он возвращается даже во время галлюцинации (ср. его разговор с чертом), и заболевает, страдая от невозможности её разгадать. В одном из разговоров с Дмитрием Алеша прекрасно охарактеризовывает общее настроение Ивана: «Иван ищет не денег, не покоя. Он скорее ищет страдания».

Итак, этот человек признается своему брату Алеше, что «с год назад» сочинил поэму, по-своему «нелепую вещь», которую может сейчас же рассказать, если только Алеша имеет в запасе хотя бы десять минут. Предложение Ивана возникает не случайно. Оно — следствие долгого разговора братьев в трактире «Столичный». Заказав ухи и чая, они, как это принято у русских, начинают разговаривать не о будничных делах, но о самых глубоких тайнах существования. Бог и Его отношения с миром вскоре становятся центральным вопросом этого разговора. И хотя Иван изредка иронизирует и советует Алеше не размышлять над тем, есть ли Бог или Его нет, ибо эти вопросы «совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трех измерениях», однако сам постоянно к ним возвращается и постоянно над ними размышляет. И это его постоянное возвращение к тем же вопросам тоже весьма своеобразно. Несколько раз он настойчиво подчеркивает: «А потому и объявляю, что принимаю Бога прямо и просто...Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость Его, и цель Его, нам совершенно уж неизвестную, верую в порядок, в смысл жизни; верую в вечную гармонию». И все-таки это признание не приносит Ивану успокоения. Провозгласив своё Сгеdо, Иван подчеркивает: «Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительно возвращаю». Иначе говоря, Иван отрицает не Бога, но Им созданный порядок. «Я не Бога не принимаю, — совершенно определенно заявляет он, — пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю». Иван даже утверждает, что этот порядок может быть таким, каким хочет, «пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму. Вот моя суть, Алеша, вот мой тезис». Существование Божьего порядка и его принятие в сознании Ивана разделены. Иван не принимает ни самого этого порядка, ни того, как этот порядок проявляется в нашем мире. Он не находит оснований считать его достойным и потому отказывается от включения в него, хотя и признает реальное его существование. Он остается где-то около божьего мира, остается в одиночестве, не в силах примириться с тем, что сделал Бог. Призвав Ивана быть, Бог словно вручил ему билет на право войти в Им сотворенное и поделился плодами Своего творения. Не будучи в состоянии оправдать мира и жизни, Иван возвращает этот билет Богу и остается один со своими мыслями. В этом отношении Ивана можно назвать, воспользовавшись типологией М. Шелера7, «hоmo аtheista», то есть человеком, который хотя теоретически и признает Бога (противоречие Канта8), но который в то же время и отстраняет Его, желая спасти свою свободу, свое понимание ценностей и их переживание.

«Ты мне объяснишь, для чего мира не принимаешь?» — спрашивает Алеша Ивана. Отвечая на этот вопрос, Иван начинает излагать необычайно путаную и никогда не разрешимую проблему смысла зла. Существование зла, особенно страдания в мире ему представляется ничем не обоснованной и ничем не оправдываемой нелепостью. Желая выразить весь ужас страдания, Иван опускается в самые глубины его бессмысленности. Он не обвиняет Бога в страданиях взрослых: «… о больших я и потому еще говорить не буду, что кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали "яко бози". Продолжают и теперь есть его». Чуть позже Иван повторяет ту же мысль: «Я не говорю про страдания больших, те съели яблоко, и черт с ними…». Однако наряду со страданиями взрослых в мире есть и страдания детей. Ради чего страдают дети? «Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виноваты... Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием искупить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем не понятно, для чего должны страдать и они, и зачем им покупать страданием гармонию?» И в этом месте Иван рассказывает Алеше целый ряд историй, одна ужасней другой, которые как раз и должны показать бессмысленность страданий детей и вместе — неприемлемость установленного Богом мирового порядка. Он рассказывает о том, как турки, опасаясь восстания славян, «отрывая младенцев от материнской груди, бросали их вверх и подхватывали на штык; как они протягивают ребенку пистолет, и когда радостно смеющийся ребенок тянется ручками, чтоб схватить пистолет, тот стреляет и раздробляет ему головку; как один ребенок, играя, запустил как-то камнем и ушиб генеральскую собаку, и как генерал, организовав охоту, велел этому малышу бежать, натравил на него собак, которые растерзали его на части; и как один отец сек свою семилетнюю дочурку, сек минуту, пять минут, причем чем дальше, тем сильнее, и как суд, к большому удовлетворению толпы, этого отца оправдывает». Все эти истории, а их, по словам Ивана, он собрал немало, не дают ему покоя и их подлинность делает невозможным его включение в божеский порядок. «Я хочу видеть своими глазами, — говорит он горько, — как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет и обнимется с убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего всё так было. На этом желании зиждутся все религии на земле, а я верую. Но вот, однако же, детки, и что я с ними стану тогда делать? Это вопрос, который я не могу решить. В сотый раз повторяю — вопросов множество, но я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать». Страдания детей, по мнению Ивана, лучше всего раскрывают  бессмысленность мирового порядка. Такой порядок, при котором возможно страдание невинного младенца, не достоин признания. «Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее». Между Иваном и Богом стоит, как нерушимая и непроходимая стена, страдание безвинного младенца. Проблема теодицеи встает здесь во всей своей яркости.

Рассказывая истории страдания детей, Иван спрашивает: «Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?» В конце разговора Алеша припоминает этот вопрос: «Ты сказал сейчас: есть ли в мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но существо это есть, и оно может всё простить, и всех и вся, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за все. Ты забыл о нем, а на нем-то и созиждется здание, и это ему воскликнут: прав Ты, Господи, ибо открылись пути твои». На это Иван отвечает: «А, это "единый безгрешный" и его кровь! Нет, не забыл о нем и удивился, напротив, все время, как ты его долго не выводишь, ибо обыкновенно в спорах все ваши его выставляют прежде всего». Но вместо того, чтобы вступить в прямой спор о праве Христа прощать, Иван замечает, что сочинил эту, в самом начале разговора упомянутую поэму, и может ее рассказать. «Ты написал поэму?» — удивляется Алеша. «О нет, не написал, — засмеялся Иван, — и никогда в жизни я не сочинил даже двух стихов. Но я поэму эту выдумал и запомнил. С жаром выдумал. Ты будешь первый мой читатель, то есть слушатель». И именно в этом месте Иван рассказывает легенду «Великий инквизитор».

Таким образом легенда — это ответ Ивана Алеше. В этом отношении она — продолжение речей Ивана о бессмысленности мира, о существовании страдания и о невозможности человека прийти в согласие с божественной структурой бытия. В ней Иван только развивает и углубляет то, о чем уже говорил раньше. Уже само введение в легенду является фиксацией установки Ивана. Если раньше Иван рассказывал Алеше о страданиях в этом мире и мучителями делал самих людей, то в введении в саму легенду он обращается к потустороннему миру и рассказывает о страданиях в потусторонней жизни, автором которых является уже не человек, но сам Бог. Раньше Иван собирал всевозможные истории из газет. Теперь он рассказывает о литературных произведениях шестнадцатого столетия, изображающих страдания иного мира; о драмах, в которых действуют святые, Мария и сам Господь Бог. Словно случайно он упоминает поэму, носящую название «Хождение Богородицы по мукам»9, в которой Мария посещает ад. Там она получает возможность увидеть муки грешников. Все они погружены в горящее озеро. Некоторые из них погружены настолько глубоко, что «тех уже забывает Бог». Богоматерь, исполненная сострадания перед лицом мук, падает ниц пред Престолом Божиим и просит для всех без исключения помилования. «Разговор её с Богом колоссально интересен, — замечает Иван, — она умоляет, она не отходит, и когда Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги её сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она велит всем святым, всем мученикам,, всем ангелам и архангелам пасть вместе с ней и молить о помиловании всех без разбора». Мольба Марии и всех святых заканчивается тем, что Бог соглашается приостановить страдания обреченных «на всякий год от Великой пятницы до Троицына дня».

Пересказывая Алеше содержание этой старинной драмы, Иван намеренно хочет перенести бессмысленность страдания в потусторонний мир. Он не без причины разрешает Марии просить о помиловании. Просьба Марии как раз и должна раскрыть необоснованность мук ада. Если Бог подвергает мучениям обреченных за то, что они убили Его Сына, то ведь этот Сын есть и Сын Марии. Почему палачам сына может простить мать, а отец не может? Почему молят о прощении мученики, которые сами были убиты? Почему, наконец, молчит сам убиенный Сын Божий? Что означает эта временная приостановка страданий? Если можно временно приостановить страдания, почему тогда невозможно полностью простить и освободить обреченных? Эти внушаемые повествованием Ивана мысли делают Бога неким палачом, закоснелым в своей правоте, который свои действия основывает на причинной связи вины и наказания, но забывает об очистительной силе любви. Введение в легенду, развиваясь, превращается в организованный Иваном суд над Богом, суд более жестокий, чем истории о детях. Страдания в этом мире, пусть даже и совсем бессмысленные, всё же кончаются со смертью всякого страдающего. Между тем страдания в иной жизни становятся вечными. Тем самым увековечивается и их бессмысленность, как значительное и неопровержимое проявление всего божьего порядка. Введением в легенду Иван акцентирует свою позицию невключения в Богом созданный порядок и тем оправдывает своё желание возвратить Ему входной билет.

Дальнейшее развитие легенды так же органично связано с мировоззрением Ивана. Указывая на Христа, Алеша хочет разрушить позицию Ивана, хочет разгромить его главный аргумент, заключающийся в том, что Бог создал абсурдный порядок, в котором человеку нет места. Однако, рассказывая легенду, Иван дает ответ Алеше, в котором пытается доказать, что и самим Христом созданный порядок абсурден. Христос принес в мир свое учение и провозгласил его. Но это Его учение для человека непосильно. Оно годится только для избранных. В то время как миллионы обыкновенных простых людей не в состоянии осуществить требования этого учения, ибо они слишком слабы. Их природа жаждет счастья, покоя и ежедневной сытости. Между тем вместо этого Христос приносит свободу, постоянную тревогу и борьбу. Его учение требует, чтобы человек сам сделал выбор в согласии со своей совестью, чтобы он оставил хлеб земной ради хлеба небесного, чтобы выстоял, не слил свою личность с массой и не растворился бы в муравьиной куче. Однако такой, созданный Христом порядок обыкновенный человек, этот «homo cualunque»10, который приобретает всё большее значение не столько в политике, сколько в культуре, переживает как трудную и невыносимую ношу. Поэтому, по мнению Ивана, абсурдно провозглашать миру такие принципы, для которых человек по самой своей природе не годится. Своей легендой Иван как раз хочет показать, что принесенный и провозглашенный Христом порядок в истории развивается в свою противоположность именно потому, что внутренне не согласуется с человеческой природой. Великий инквизитор и его сторонники поначалу тоже были учениками Христа. Они тоже жили в пустыне и питались кореньями. Однако поняв, что порядок Христа невыносим, они вернулись назад, исправили учение Христа и «основали его на чуде, тайне и авторитете». Они отняли у человека внутреннюю и внешнюю свободу, дабы сделать его спокойным и счастливым. Они обусловили его совесть авторитетом, дабы ему самому не надо было принимать решений. Они провозгласили его веру тайной, дабы ему не пришлось прикладывать усилий для того, чтобы понять её. Они на его глазах вершили чудеса, дабы он определился в вере не по внутреннему убеждению, но повинуясь внешней силе знака. Однако все эти «исправления» на самом деле были ничем иным, как сущностным отрицанием порядка Христа. Великий инквизитор предстает перед Христом не как Его последователь, но как законченный и сущностный Его отрицатель. Поэтому в конце концов инквизитор и сам признается, что он не с Христом, но с ним, с тем «мудрым и всемогущим духом пустыни». Пятнадцати столетий оказалось достаточно для того, чтобы порядок Христа развился в свою противоположность. И кто же в этом виновен? Не кто иной, по мнению Ивана, как сам Христос. В начале своей земной деятельности Он был предупрежден. Ему была показана истинная природа человека. Его поощряли взять в свои руки хлеб, чудо и власть. Однако Он не внял. Он отверг искушения, следовательно, презрел действительность, оставаясь верным своему придуманному идеалу. Но этот идеал оказался слишком высок. Он оказался иллюзией, поэтому, что вполне логично, он и разрушился. В порядке, созданном Христом и, что более всего удивительно, именем самого Христа стал действовать дух пустыни. Антихрист победил Христа, ибо тот не учитывал реальной человеческой природы. Своим повествованием Иван пытается развить известный тезис Б. Паскаля11 — «Qui veut faire l'ange, fait la bête»12.

Это и есть ответ Ивана Алеше, ответ, данный не прямо, не в рациональном споре, но в форме поэтического произведения. Легендой «Великий инквизитор» Иван совершенно определенно говорит, что свой входной билет он возвращает, пренебрегая даже Христом, ибо тот наследует и продолжает абсурдный порядок Бога. Бога судит сам Иван. Судьей Христа он назначает инквизитора, который в своей речи обнажает глубины человеческой природы, стараясь показать, насколько они не соответствуют тому, чего требует учение Христа.

В этом отношении легенда действительно является ответом Ивана. В ней Иван раскрывает и свой характер, и свои отношения с Богом и с миром. В том, что она вплетена во всю духовную структуру Ивана, сомневаться не приходиться уже только потому, что Достоевский делает её творением Ивана. Как и всякий творец, Иван проявляется в своем творчестве. Легенда «Великий инквизитор», рассказываемая Иваном, становится его исповедью, выявлением его глубочайших мыслей и переживаний. В этом и заключается её психологический смысл. Он верен и обоснован. Однако нам кажется, что всей легенды в целом он не исчерпывает. На наш взгляд, легенда «Великий инквизитор» -- нечто большее, нежели только поэтический образ характера и воззрений Ивана.

В устах Ивана слова инквизитора звучат как непримиримая критика поведения Христа и Его учения. И все-таки, читая эти слова, невозможно освободиться от впечатления, что вся эта критика в конце концов превращается в великолепную апологию Христа. Такое впечатление возникает не только у нас. Такое же впечатление возникло и у первого «читателя» легенды — у Алеши. Когда Иван закончил повествование, Алеша воскликнул: «Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел этого». Следовательно, и Алеша понял, что Иван здесь хотел оправдаться, хотел раскритиковать порядок Христа; что устами инквизитора говорил он сам; но что в результате всех его желаний и через них прорвался более глубокий смысл, противоположный логическим измышлениям Ивана. В результате высказанного презрения, критики Христа, показа абсурдности Его деяний Иван приходит к Его признанию и восхвалению. Иван сознательно хотел показать Алеше, как, развиваясь, порядок Христа приходит к своей противоположности. Однако выбрав путь поэтического символа, Иван сам пришел к противоположности: его критика превратилась в апологию.

Такой поворот в легенде дает нам основание утверждать, что в целом она не исчерпывается желанием Ивана дать ответ Алеше; что оправдывание Ивана и обосновывание своих воззрений составляют лишь первый план, под которым угадываются более глубокие перспективы. Желание оправдаться является той конкретностью, из которой родилась легенда и которая дала ей диалектическую структуру. Однако эта «опоэзенная» конкретность приобрела более высокий смысл, она стала символом более глубокой действительности: ее диалектика расширилась, приобрела даже универсальность. Таким образом свести весь смысл легенды лишь к психологической потребности Ивана защитить перед Алешей свою установку означало бы опровергнуть символический характер этого произведения. В этом случае мы восприняли бы только первый план, только психологические грани легенды, только её психологический мотив. Между тем второй её план, её метафизический символический смысл остался бы не раскрытым. А без этого смысла она стала бы самым обыкновенным произведением, даже определенного сорта памфлетом, который ошибочно считается (и самим Достоевским, и другими) лучшим его произведением. Мы отнюдь не отрицаем связи легенды — и связи достаточно глубокой — с с внутренним миром Ивана, с его характером и его взглядами. Легенду «Великий инквизитор» можно толковать психологически. Она дает весьма много ценного материала для понимания личности Ивана. Мы только хотим сказать, что эта легенда не исчерпывается личностью Ивана, она ведет нас в более широкую и более глубокую проблематику; что её психологический смысл не является в ней самым глубоким. «Великий инквизитор» Достоевского есть ответ Ивана. Но он есть и нечто большее, нежели только ответ.

Здесь нам становится понятным вопрос, можно ли эту легенду трактовать как самостоятельное произведение, вне связи со всем романом. Кое-кто такую возможность отрицает. Гвардини, например, замечает, что «часто встречающаяся практика воспринимать легенду как законченное целое извращает авторское намерение и разрывает художественную нить». По мнению Гвардини, «Великий инквизитор» Достоевского может быть понят только в той совокупности, частью которой он является. Действительно, если легенду мы будем рассматривать только как ответ Ивана, то есть если придадим ей только психологический смысл, то тогда её нельзя отделять от всего романа в целом. Если её свести только к выявлению характера и мировоззрения Ивана, она так и останется тесно связанной только с развитием личности Ивана, а её смысл будет исчерпываться  тем смыслом, который заложен во всех проявлениях его внутренней жизни -- в его рассказах о детях, в разговоре с чертом во время галлюцинации, в его речи на суде. В таком случае будет совершенно невозможно отделить легенду «Великий инквизитор» от романа, как невозможно вырвать из контекста и все приведенные эпизоды и придать им самостоятельный смысл.

Но если эта легенда есть нечто большее, чем только ответ Ивана, то есть нечто большее, нежели только проявления его личности, тогда это «нечто большее» как раз и позволяет нам отделить её от всего романа. Заключая в себе, на наш взгляд, более глубокий метафизический смысл, она сама по себе освобождается от личности Ивана и становится самостоятельным целым. Она им становится не благодаря своей внешней структуре или своему психологическому материалу, но благодаря той более глубокой действительности, которую она выражает своей символикой. Не исчерпываясь психологическим смыслом, она тем самым не вмещается в личность Ивана и таким образом предоставляет возможность исследовать её отдельно от романа. Поэтому сама легенда, извлеченная из романа «Братья Карамазовы», понимается иначе, нежели тогда, когда она рассматривается как органическая часть всего произведения. Если она рассматривается как часть романа, тогда на первый план выступает её психологический смысл, как проявление внутреннего мира Ивана. Отделение её от романа заключает в себе попытку раскрыть метафизический символический её смысл, смысл уже не связанный с характером и мировоззрением Ивана. В психологическом плане легенда не является прыжком поэтической свободы Достоевского в сторону. Но своей глубокой символикой она всё-таки разрушает рамки романа, ибо её идейное содержание не вмещается в эти рамки. Поэтому при исследовании её в психологическом и литературно-эстетическом плане она должна рассматриваться как часть всего романа «Братья Карамазовы» в целом, ибо в этом плане она и является частью романа. Но когда ведется философское исследование, когда идут поиски метафизического символического её смысла и предпринимаются попытки раскрыть второй её план, тогда не только можно, но и нужно рассматривать её отдельно от романа, как самостоятельное целое. В этом случае не пострадает ни духовная потребность автора выявить установку Ивана (психологическая часть), ни художественный способ изображения развития личности Ивана (эстетическая сторона). Между тем перед нами открывается во всей своей изумительной красоте высшая действительность выраженная в символах легенды.

litresp.ru

Анализ «Легенды о Великом Инквизиторе» в романе «Братья Карамазовы»

«Легенда…» была создана средним из братьев Карамазовых – Иваном, который считал ее вершиной своего творчества. «Легенда…» описывает появление Христа в городе Севилье, это произошло в 16 веке, в период страшной инквизиции. Народ узнает Христа и приветствует его, прославляет. Христос совершает чудеса, воскресив из мертвых маленькую девочку и исцеляя больных. Увидев это кардинал, представлявший святую инквизицию, заключает Христа в тюрьму. Ночью инквизитор посещает арестованного, чтобы поговорить с ним. Все, что говорит кардинал, направлено против учения Христа. Однако все это выглядит так, что кардинал, обвиняя Христа, желает оправдать тем самым свою измену ему. Весь разговор сводится к монологу кардинала, так как Христос все время остается безмолвным.

Инквизитору же, наоборот, хотелось, чтобы Иисус ответил ему, пусть даже что-то страшное или горькое. Но то, что совершает Христос, для кардинала является полной неожиданностью: он молча подходит к старому кардиналу и целует его в глаза. После этого инквизитор молча отходит к выходу и просит Христа, чтобы тот уходил и никогда впредь не возвращался. Этим поцелуем Христос показал свою любовь к каждому из людей, даже к тому, кто не желает его ни любить, ни признавать. Тем самым автор утверждает, что такая высшая любовь есть спасение для человечества.

Важно также, что инквизитор не отрицает существования Христа, а, наоборот, признает, но считает его «идеалистом», недооценивающим силу человеческой «негативности». Позиция кардинала явно противоречивая. Он признает, что человек создан «бунтовщиком», и в каждом из людей есть способность к «бунту», ведущему, в конце концов, к осознанию своей абсолютности, а вследствие и к совершенству. Но в то же время инквизитор осознает человеческую слабость и неспособность, а оттого слишком сострадает людям и поэтому пытается помочь даже вопреки их высшим интересам.

Он хочет устранить людские страдания и успокоить страдающих. Но осуществляет он это лишь в земной жизни и тем самым предопределяет людей к еще большему несовершенству в посмертном их существовании. Христос же, наоборот, требует от людей ответственности и усилий, направляющих их к совершенству, пусть и обрекающих человека на земное страдание. Этого кардинал святой инквизиции понять и принять не может.

«Легенда…» включена Достоевским в главу «Бунт» и это небезосновательно, поскольку данная глава посвящена проблеме «испытания» и выявления смысла веры среднего Карамазова. Иван неоднократно повторял, что не верит в Бога, однако и назвать его атеистом было бы неправильно. Позиция среднего из братьев раздвоена. Иван не отрицает Бога, он не соглашается с созданными им порядками, и их проявлением в современном мире.

В этом плане позиция Ивана схожа со взглядами вымышленного им инквизитора, который также не видит возможности согласия между людьми и структурой божественного бытия. Оттого Иван устами своего героя критикует и даже презирает Христа, но за этим кроется признание и апология Бога.

Таким образом, жизненная позиция Ивана проявилась в его литературном творении. «Легенда…» явилась исповедью среднего Карамазова и проявлением его потаенных мыслей, душевных переживаний. В этом и заключен психологический смысл «Легенды о Великом Инквизиторе».

sochinyalka.ru

анализ легенды о великом инквизиторе

Сам Достоевский определял значение Легенды о Великом Инквизиторе как примат необходимости «вселить в души идеал красоты» над призывами социалистов: «Накорми, тогда и спрашивай добродетели!» Великий Инквизитор духовным ценностям противопоставляет первобытную силу инстинктов, идеалу героической личности — суровую стихию человеческих масс, внутренней свободе — потребность каждодневно добывать хлеб насущный, идеалу красоты — кровавый ужас исторической действительности. Писатель ставил своей целью «изображение крайнего богохульства и зерна идеи разрушения нашего времени в России, в среде оторвавшейся от действительности молодежи», которую представляет в романе Иван Карамазов. Достоевский считал, что природа человеческая не может быть сведена к сумме рациональных оснований. Великий Инквизитор убеждает вновь пришедшего в мир Христа: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо никогда и ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение: ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами. Ты возразил, что человек жив не единым хлебом: но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя Дух Земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен Зверю сему, — он дал нам огонь с небеси!»

Образ Инквизитора помогает Достоевскому развенчать два важнейших тезиса сторонников преобладания материального над духовным. Первый — что люди — невольники, «хотя созданы бунтовщиками», что они слабее и ниже Божественного Промысла, что им не нужна и даже вредна свобода. Второй — будто подавляющее большинство людей слабы и не могут претерпеть страдание во имя Божье ради искупления грехов, и, следовательно, Христос в первый раз приходил в мир не для всех, а «лишь к избранным и для избранных». Писатель опровергает эти по виду очень складные рассуждения Инквизитора. Еще за четверть века до создания Легенды о Великом Инквизиторе Федор Михайлович утверждал в одном из писем: «Если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной». И в Легенде финал, помимо воли автора поэмы, Ивана Карамазова, свидетельствует о торжестве идей Христа, а не Великого Инквизитора. Как вспоминает Иван Федорович: «Я хотел ее кончить так: когда Инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит ему: «Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда!» И выпускает его на «темные стегна града». Пленник уходит... Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее». А ведь целует Христос своего тюремщика после страстного обещания Инквизитора, что люди с радостью сожгут неузнанного Спасителя: «Знай, что я не боюсь тебя. Знай, что и я был в пустыне, что и я питался акридами и кореньями, что и я благословлял свободу, которою ты благословил людей, и я готовился стать в число избранников твоих, в число могучих и сильных с жаждой «восполнить число». Но я очнулся и не захотел служить безумию. Я воротился и примкнул к сонму тех, которые исправили подвиг твой. Я ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных. То, что я говорю тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это ты. Завтра сожгу тебя». Однако доброта Иисуса поколебала даже каменное сердце старого Инквизитора. Поцелуй оказывается самым сильным возражением против всех хитроумных и вроде бы логичных теорий строителей царства Божьего на земле. Чистая любовь к человечеству начинается лишь тогда, когда любят не телесную, внешнюю красоту, а душу. К душе же Великий Инквизитор в конечном счете остается безразличен. Как понимает слушающий Ивана брат Алеша, оппонент Христа на самом деле в Бога не верит, и Иван Карамазов с этим охотно соглашается: «Хотя бы и так! Наконец-то ты догадался. И действительно так, действительно только в этом и весь секрет, но разве это не страдание, хотя бы и для такого, как он, человека, который всю жизнь свою убил на подвиг в пустыне и не излечился от любви к человечеству? На закате дней своих он убеждается ясно, что лишь советы великого страшного духа могли бы хоть сколько-нибудь устроить в сносном порядке малосильных бунтовщиков, «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку». И вот, убедясь в этом, он видит, что надо идти по указанию умного духа», страшною духа смерти и разрушения, а для того принять ложь и обман и вести людей уже сознательно к смерти и разрушению и притом обманывать их всю дорогу, чтоб они как-нибудь не заметили, куда их ведут, для того чтобы хоть в дороге-то жалкие эти слепцы считали себя счастливыми. И заметь себе, обман во имя того, в идеал которого столь страстно веровал старик во всю свою жизнь! Разве это не несчастье?» Достоевский рисует нам картину борьбы добра и зла в душе человеческой. При этом носитель злого начала наделен многими привлекательными чертами, общими с самим Христом: любовью к людям, стремлением к всеобщему, а не личному счастью. Однако все благие намерения сразу рушатся, как только оказывается, что Великий Инквизитор вынужден прибегать к обману. Писатель был убежден, что ложь и обман недопустимы на пути к счастью. И не случайно в романе автор Легенды о Великом Инквизиторе тоже отвергает Бога и приходит к выводу, что «все дозволено», а кончает безумием и встречей с чертом. А Инквизитору как бы отвечает в своих предсмертных поучениях наставник Алеши Карамазова старец Зосима: «О, есть и во аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой; есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живаго без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтоб уничтожил себя Бог и все создание свое. И будут гореть в огне гнева своего вечно жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти...» Гордыня Великого Инквизитора, мечтающего заместить собою Бога, прямиком ведет его душу в ад. Христос же,

которому, как показывает писатель, при втором пришествии был бы уготован застенок инквизиции и костер, остается победителем в споре. Палачу-инквизитору нечего противопоставить его молчанию и последнему всепрощающему поцелую.

studfiles.net

Конспект урока по Литературе «Духовный поединок Христа и Инквизитора. Анализ главы «Великий Инквизитор» из романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы»

Урок на тему «Духовный поединок Христа и Инквизитора.

Анализ главы «Великий Инквизитор» из романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы»

Материал для урока: фрагменты фильма М.Ромма «Обыкновенный фашизм», П.Лунгина «Царь», слайды с великой живописью Босха, Брейгеля, Дюрера, Рокотова, картина Крамского «Христос в пустыне», слайды с проблемными вопросами для работы в группах – (всё прилагается)

ДОСКА:

«Накорми – тогда и спрашивай добродетели!» - из лозунгов социалистов 1880-х годов

«Вот я наелся – а дальше что?» - из дневника писателя 1881 года

«Если бы математически доказали, что истина вне Христа, то я согласился былучше остаться со Христом, нежели с истиной». (Из письма писателя брату)

«Никогда ещё в России МЕШОК не был так силён…» (из дневника писателя)

Проблемные вопросы:

-Почему люди иногда отказываются от свободы?

- Что прекращает людей в «массу»?

- Правда ли, что для Божьей власти над человеком необходимо прежде всего чудо, а для власти Инквизитора – подавление?

- Почему, по мнению Инквизитора, условие счастье для всех – только одно: уничтожение Христа?

- Почему Христос ответил Инквизитору именно так? Как это отразило суть христианства?

Ход урока:

На экране – картина Крамского «Христос в пустыне». Портрет Серова «Достоевский».

- Эта картина висит в нашей гостиной, вы смотрели на неё много раз. Есть в облике Христа деталь, которую невозможно не заметить на картине, изображающей Достоевского. Руки. Почему они так сжаты? О чём думает Христос? Почему их так сжал писатель? Какие вопросы мучают его?

Что знает он такого, из-за чего так печален его взгляд? Какая связь между этими картинами?

Варианты возможных ответов: печаль оттого, что так несовершенен человек, так далёк от веры;жажда изменить мир и понимание того, как тяжёл, непосилен для большинства этот подвиг любви…….

- Как связана личность Христа с жизнью писателя?(«истина и Христос», случай с нападавшим на него нищим, Евангелие на каторге из рук декабристок, князь Мышкин, Соня Мармеладова, эпиграф к роману «Братья»…)

Лекция учителя (тезисы):

- Проблема отношений человека и Бога, возможности пробуждения веры в каждом, потенциал человеческой личности…

- Особенности худ.мира Достоевского: довести до крайности, до острого противоречия, до ситуации неизбежного выбора… До края пропасти, чтобы туда заглянуть… Его герои переживают порой немыслимое, невозможное, и лишь после этого им открывается истина, и они познают Божью правду. Без оглядки шёл на голос собственной веры. Учился страдать и сочувствовать чужому горю всю свою жизнь.

Достоевский любит развести полюсы добра и зла до крайних точек, а потом столкнуть их, и в этом столкновении высекается огонь истины, и читателю открывается Бог. Обнаруживает под коростой физической оболочки человека духовное сияние. Его называли мрачным талантом, а он оказался светлым гением. Обвиняли, что ненавидит Запад, а он прописался с русскими романами в Европе, Америке, Японии, а вместе с ними – и Россия.

Есть у него произведение, о котором восторженно отзывались… Слова Ницше, Воннегута,Эйнштейна о Легенде. В чём же ценность этой легенды?

Мы живем в непростое время, когда многие ценности забыты. Ахматова о Раскольникове («Раскольников не знал, что можно убить сотни старух – и вечером преспокойно пойти в театр»).Такой страшный век прошли. Какая вера и надежда после ГУЛАГа и Освенцима?.. Но вам предстоит жить в мире, который будет зависеть от того, насколько усвоены уроки великого писателя. В чём же они? Итак, «Легенда о Великом Инквизиторе». Кто же такой инквизитор (значение слова: выяснить группе лингвистов и группе историков).

Инквизитор (лат.Inquisitor - исследователь, сыщик) - термин этот для означения должностного лица впервые был употреблен Феодосием I Великим, предписавшим префектам в 382 г. назначить И., т. е. сыщиков, которые разыскивали бы скрывавшихся манихеев и обвиняли бы их перед судом. Впоследствии И. стали называться судьи инквизиции (см.). Государственными И. (Inquisitoridistato) назывались в Республике Венеции члены Совета десяти (отсюда другое их название - dieci), который с 1310 г. имел значение высшего в республике судилища

Люди, возложившие на себя право казнить и миловать. Подменили собой государство. Когда государство заменило церковь. Легенда о В.И. – весь ужас государства, подменившего собой Бога.Действуют под именем Христа. Ради чего? Ради торжества своих представлений о гармонии.

Работа над анализом текста: задание группам)

- Экспозиция. Когда приходит к людям Христос? Почему именно в это время?

- Как и почему принимает его народ? («народ плачет и целует землю».Как и почему встречает его Инквизитор?

- Найдите детали портрета Христа и Инквизитора («талифакуми» -ед.что произнёс, «солнце любви горит в его сердце, лучи света текут из очей», Инкв.- «взгляд сверкает зловещим огнём», «толпа моментально, как один человек…»)

-Действия почти нет. Есть диалог. Вернее, монолог. Развитие действия. Какие темы и проблемы затронуты? (тематика: о свободе, о хлебе, о власти, о путях человечества, о трудности выбора в следовании за Христом;

проблематика: ответственности человека за выбор, неспособность толпы подняться над стадным чувством, что делает отдельного человека частью массы, авторитарная власть и вера…

конфликт: между властью земной и небесной, между толпой и личностью, между хлебом земным и небесным, между свободным выбором и жаждой сытости, между Богоми дьяволом…

завязка: приказ Инквизитора об аресте.

-Как реагируют люди на приказ Инквизитора об аресте Христа? Почему? Найдите деталь, объясняющую это. С какого момента они названы не люди а «толпа»?

- Какое обвинение И. – Христу? Чего, по его мнению, Иисус лишил людей?

- Что говорит о свободе Инквизитор (что даёт она людям и какие перспективы сулит её отсутствие?)

- Почему Христос молчит в ответ?

А теперь поговорим о самом важном для каждого из нас. Речь пойдёт о человеческой свободе.

Слайд о свободе

- Как вы сами относитесь к тому, что говорит инквизитор? Подтверждают ли какие-нибудь факты истории его правоту?

- О каких трёх искушениях напоминает он Христу?

Слайд о пустыне

- Почему Христос отверг искушение о хлебе? Что он ответил? Как вы это понимаете?

Слайды о хлебе

- В пользу какого хлеба – земного или небесного – по мнению Инквизитора - делает выбор человечество?

- Какие примеры из истории могли бы проиллюстрировать правоту Инквизиторского воззрения на человечество?

- А есть ли примеры, опровергающие его мнение? (Иисус, Джордано Бруно, декабристы, диссиденты, великие поэты ХХ века… )

- А в русской истории? Например, в царствование Ивана Грозного? (Филипп.)

Просмотр эпизода из фильма П.Лунгина«Царь»

-Итак, на чем же, считает инквизитор, держится такая власть, которая уничтожает таких как Филипп? (чудо, тайна, авторитет)

На экране – слайд «Чудо, тайна, авторитет»

Задание группам: определите, что это такое в понимании Инквизитора.

- Для счастья людей нужны чудо, тайна и авторитет. Чудо основано на….(лжи, будто инквизиторы способны обратить камни в хлеб, а в действительности получить в свои руки хлеб, человечеством же добытый, и таким образом поработить человечество мнимыми чудесами).

- Тайна заключается во лжи, будто инквизиторы говорят от имени Христа, в действительности же они вооружились мечами и превратились в царей земных.

- Авторитет выражается в беспрекословном повиновении и послушании всего человечества, непричастного к тайне, кучке инквизиторов, стригущих обманутое и устрашенное человечество.

- Дома вы работали над текстом Легенды, выделяли в ней ключевые места. Предлагаю работу на 3 минуты. Перед вами – слайды с цитатами из русской поэзии, с шедеврами мировой живописи и с плакатами в духе соц.реализма. Работаем с ноутбуками.Вставьте текст из Легенды, который наиболее точно отражал бы смысл предложенных вам поэтических пророческих текстов трёх великих русских поэтов (вставьте в скобках фамилии авторов)

Делю класс на 3 группы. Каждая группа получает задание. Ответы будут показаны на экране.(во время выполнения задания на экране интерактивной доски - не заполненные пока слайды, в заключении дети передают их на учительский компьютер по Bluetooth)

Задания группам: - Найдите в тексте главы «Великий Инквизитор» цитаты, эпизоды, относящиеся к теме этого пророческого стихотворного текста. Назовите, если можете, фамилию поэта.

1. ПРЕДСКАЗАНИЕ Настанет год, России черный год,Когда царей корона упадет;Забудет чернь к ним прежнюю любовь,И пища многих будет смерть и кровь;Когда детей, когда невинных женНизвергнутый не защитит закон;Когда чума от смрадных, мертвых телНачнет бродить среди печальных сел,Чтобы платком из хижин вызывать,И станет глад сей бедный край терзать;И зарево окрасит волны рек:В тот день явится мощный человек,И ты его узнаешь - и поймешь,Зачем в руке его булатный нож;И горе для тебя!- твой плач, твой стонЕму тогда покажется смешон;И будет все ужасно, мрачно в нем,Как плащ его с возвышенным челом. 1830 ( КТО АВТОР СТИХОТВОРЕНИЯ?)

2. Всё ли спокойно в народе?

Нет. Император убит.

Кто-то о новой свободе

На площадях говорит.

Все ли готовы подняться?

Нет. Каменеют и ждут.

Кто-то велел дожидаться:

Бродят и песни поют.

Кто же поставлен у власти?

Власти не хочет народ.

Дремлют гражданские страсти:

Слышно, что кто-то идет.

Кто ж он, народный смиритель?

Темен, и зол, и свиреп:

Инок у входа в обитель

Видел его — и ослеп.

Он к неизведанным безднам

Гонит людей, как стада...

Посохом гонит железным...

— Боже! Бежим от Суда!

3 марта 1903 ( КТО АВТОР?)

3. Единица, кому она нужна?Голос единицы тоньше писка.Кто его услышит?Разве — жена,да и то, если не на базаре,а близко.Но, если в партиюсгрудились малые,сдайся враг,замри и ляг:партия — рука миллионопалая,сжатая в одинвсе громящий кулак!1924 ( КТО АВТОР?)

Анализирую результаты работ, в это время класс занят просмотром эпизода из фильма М.Ромма «Обыкновенный фашизм»

Давайте посмотрим лучший результат (вывожу на экран слайд с правильным ответом группы-победителя)

- Какова же развязка Легенды?

- В чём смысл поцелуя Христа?

- Кто победил в этом поединке?

- Какова участь инквизиторов в этом мире? (ист.справка от группы историков о «радетелях человеческого «стада» прошедших эпох)

- … А учение Христа живёт две тысячи лет. И тех, кто шел за Ним, помнят века…

Слайды с лицами людей: автопортрет Дюрера, портрет Струйской работы Рокотова и пр. – и уроды на картинах Босха, Брейгеля…

- Человек может быть удивительно прекрасен, а может быть чудовищно безобразен.Достоевский не даёт инструкции – что выбирать в этой жизни, но он точно показал,что происходит с человеком в результате сделанного им выбора. Наше зло – не в Инквизиторах, оно в нас самих.

Выводы

1. За хлеб, трудами людей добытый, но которым инквизиторы овладели вполне и которым распоряжаются, человечество положило к их ногам свою свободу познания добра и зла.

2. Так инквизиторы добились того, что человечество превратилось в послушное стадо и почувствовало себя счастливым.

Дом.задание: сочинение на тему «Смысл молчаливого поцелуя Христа», «Что делает человека частью стада», «Почему так часто хлеб земной побеждает хлеб небесный».

doc4web.ru

---

• 
  Картина бесприданница фото
• 
  Картина бартеневская битва
• 
  Алексей талащук картины
• 
  Инна луканова картины
• 
  Adam styka картины
• 
  Бартеневская битва картина
• 
  Гюстав буланже картины
• 
  Императорский пингвин картина
• 
  Брукс ромейн картины
• 
  Александр веснин картины
• 
  Liu maoshan картины