Честняков (Самуилов) Ефим Васильевич [1874—1962]. Ефима честнякова картины

Завещание Ефима Честнякова | cosmograph

Публикации по художнику Ефиму Честнякову

50 лет тому назад, 27 июня 1961 года в деревне Шаблово (Кологривский район Костромской области) скончался в нищете и неизвестности большой русский художник Ефим Васильевич Честняков. О фантастическом взлёте его посмертной славы красноречивее всего сказал бы перечень выставок (см. «Википедия»). Начиная с середины 1970-х в стране ни года не обходилось без одной, а то и двух-трёх персональных выставок «художника сказочных чудес». Кострома, Москва, Ленинград, снова Кострома, снова Москва, Ярославль, Вологда, Куйбышев, Горький, Петрозаводск, ещё и ещё Москва… И заграница: Париж, Флоренция, Гавр, Турин… Но после 1987-го Честняков снова фатально изчезает из поля зрения – и у себя на родине, и за границей. Натешились «русским примитивом», «пейзанской экзотикой»? Вообще «всем русским»? Похоже, так и есть.

 

Е.В.Честняков. Фотография

Фимкина тальяночка

От проулка до нужной нам избушки ступаем по едва различимой в снегу тропе.

– Замело Варварин небоскрёб…

Это Галина Александровна ворчит, согласившаяся сопровождать нас в сегодняшней поездке. Идучи по такой вот слепой тропе, того и гляди оступишься, ухнешь по пояс в сугроб. Ладно ещё, помогают нам не сбиться вешки – утыканные справа и слева березовые – видать, от банных веничков,– ветки с тёмной усохшей листвой.

Но когда, наконец, добрались до избушки, обнару­жилось: а дверь-то – под замком!

Галина Александровна отправилась по соседям. Уж не хворает ли престарелая бабушка Варя? Не увезли ли её родственники на зиму в город? Но кто же тогда вешки понатыкал вдоль тропы? Кто расчистил лопатой доски, настеленные под дверью?

Однако вон они – шествуют медленно под уклон. Бабушка Варя маленько-меленькая, согбенная, с палочкой в руке. В глазах – рассеянный незабудковый цвет, и непрестанный лепет льётся с обескровленных губ:

– Ах вы, ангелы мои Господни, сыночки мои желан­ныи, заходите вы ко мне, погрийтеся, и ты, дивонька, захо­ди, вот сюда, по ступинечкам, да не ушибитеся… ах вы, ра­достные мои, всё я вам расскажу, всё покажу, светы мои ясныи, гостеньки добрые, чем же вас угощать-то буду?

Словно не сами входим, а влечет нас вперёд журчащий ручеёк бабушкиной речи. А вошли – как тут было не остолбенеть: посреди зимы вдруг оказались мы в майском расцветшем саду.

Немало, кажется, видел я всяких крестьянских жилищ – и ладно-просторных, со стенами, добела надра­енными песком, и убого-запущенных, но такая вот светлица попалась впервые. Все стены и простенки, углы и закутки, иконки и фотографии, оконные рамы и дверные косяки,– всё-всё облеплено гирляндами бумажных цветов, белых, алых, синих и зеленых и вырезанных из фольги, равно­мерно поблекших, чуть тронутых полупрозрачной, будто сквозь тончайшие сита просеянной пылью. Словно жила тут когда-то сказочная девушка – да и теперь не живет ли? – но, прикинувшись старушкой, обмахнула весь свой сад серебристой пылкой.

– Проходи на табуреточку, сын мой желанной,– лепечет бабка, а сама снует на кухоньку и обратно, ещё вносит табуретки, ручками то разведет, то сложит их в ладошки. – Сядь и ты, ангел, чем же я вас потчевать буду?.. Кипяточку ли взогреть, сварить ли картошек?..

– Что вы, бабушка, не хлопочите, мы сыты, в Кологриве завтракали. А вот вы бы нам про Ефима Васильевича рассказали…

– Про Фимку-то, про Васильича? – и замирает посреди светелки и кажет в низкий потолок кривеньким своим перстом.– Фимко был про-рок.– И, будто вслушав­шись в смысл своих слов, подтверждает: – Да, светы мои, так-то!

 

Снова зашелестела валенками по накренённому полу, оглянулась быстренько на шёпот Галины Александровны, которая как раз собралась пояснить нам:

– Ну, запророчила Варенька… Тут у них много легенд гуляет, чего не наговорят от восторгу-то.

– Да, желанныи мои, – продолжает бабка, будто не слыша ее, – какой он был у нас красивой, какой славной, Фимко-то! Святой, неотменно святой… А вот они, его картинки-ти – на стени.

И точно, в межоконье висят два акварельных портрета в цветочном уборе: на одном – сама, молоденькая ещё, Варвара Александровна, на другом, по всему видать, муж её покойный.

– Так Фимко и звал нас: Варя да Гаря. Гаврилу-то мово Васильича Гарей кликал.

В выставочных залах Москвы, затем в фондах Костром­ского и Кологривского художественных музеев я уже видел великое множество – несколько сотен – подобных этим по манере исполнения акварельных портретов. Ошибиться невозможно: рука одного и того же человека. Но тут, в старой избе, в привядшем май­ском саду бабки Варвары, в безыскусном соседстве с простенькими образами и выцветшими фотографиями, портретики эти лучатся особой теплотой, тут они у себя дома, в родственной близости к привычным вещам и предметам крестьянского жила.

 

Е.Честняков. Потрет крестьянина

 

– А говорят, бабушка, вы и гармошку храните, что вам Ефим Васильевич подарил?

– Тальянку-ту?.. Да вот я вам на ней и поиграю.

Она извлекает из подстолья гармонийку с деревянными клавишами и кнопками, увешанную атласными лента­ми – лендями, по-здешнему. Тальянка как-то поскрипы­вает, почихивает, пофыркивает под бабкиными паль­цами, будто хворое существо, недовольное тем, что его насильно растормошили. Но всё-таки звуки один за другим начинают проталкиваться, продираться сквозь эти шумы, всхлипы и скрипы. Бабка Варя робко пробует растрескавшийся свой голосок, распевается:

Я на Фимкину тальяночку

Навешаю лендей,

Чтобы Фимкина тальяночка

Играла веселей.

Даже румянец слегка осквозил её изжелта-бледные щёки.

– А вот я ещё вам запою:

Ты приди ко мне, Ефимко,

На одну минуточку.

Приколю тебе на грудь

Цветочек-незабудочку

 

Двадцать лет уже, как человек, о котором поёт, не проходит через их деревню, двадцать лет, как не гостит у неё, а всё он для неё живой, близкий, любый её сердцу.

 

Я сегодня во сне видела

Тя, Фимко дорогой.

Погляжу – стоишь с улыбочкой

У коечки моёй.

Портрет девушки

 

И что это за любовь такая, пренебрегающая неумоли­мым законом смертного забвения? Двадцать лет, как нет его в живых, а разговор их всё продолжается:

 

Милый Фимко мне наказывал

Не плакать, не реветь.

Я на слово отвечала:

Милый Фимко, не стерпеть…

Последнюю частушку заканчивает она даже с каким-то лихим надрывом, с озорным подмигом: хотите, мол, и вы со мной заревите, хотите, посмейтесь над слабостью старушкиной, над любовью-жалобой. А успокоившись немного, и тетрадку нам показала, в которую вписаны ею частушки собственного сочинения. На последней странице крупными фиолетовыми каракулями выве­дено:

 

1979 1979

 

С Новым годом с новым счастьем

поздравляю Фимко Вас Варвара Александровна Кудрявцева.

 

В. Кудрявцева

 

Она верит, что её «Фимко» жив, что он счастлив, что до его слуха доносится музыка старой тальяночки, что он сквозь великие пространства внимает её чувствам, пропетым вслух или доверенным бумаге, и неизменно любит ответной любовью свою Варю, с которой когда-то были дружны как родные брат и сестра.

 

– Чем же я угощу-то вас, светы мои, ангелочки ласко­выи? – снова забеспокоилась хозяйка. – И пирожков-то я сегодня не пекла. Вот разве возьмёте воды от Фимова ключика… Я налью в бутылочки, вода целебна, святая…

 

Пока бабушка Варя ходит за водой и посудой, перепи­сываю частушки из её тетрадки, листаю свой блокнот и, найдя нужную страницу, читаю вслух строки самого Честнякова, поясняющие это непривычно звучащее на слух новичка имя – Фимко:

 

Имя дали мне не ново –

«Евфимей» – греческое слово.

По-русски значит – добродушный…

Имя среднее – Ефим,

Выше среднего – Ефимка,

А Ефимки выше – Фим,

Еще выше Фима – Фимко.

Фим с прибавкой славной – ко,

Фим-ко – вовсе высоко.

 

Афиша

 

 

Портретный свод

 

Январский день короток, а нам надо ещё до Илешева доехать, чтобы навестить могилу художника, и в деревню его родную, в Шаблово попасть. И хотя самых разнообраз­ных впечатлений – по преимуществу грустных – было в тот день довольно, – ну, во-первых, на илешевском кладбище мы, несмотря на старания Галины Александ­ровны, племянницы Честнякова, заблудились и наполза­лись досыта по сугробам, прежде чем выбрести к нужной оградке, откопать в снегу перекладину с надписью, прико­лоченную ниже перекрестья, почти у земли. Затем, на обратном уже пути, когда от накатанного зимника шли – опять же на ощупь, вдоль вешек – к сиротливо темнеющему на краю поля Шаблову, спутники мои предложили свернуть по тропе к высокому берегу Унжи, откуда любил художник озирать хвойные ярусы заунженских лесов, их суровую, даже угрюмовато-сумеречную громадную полудугу. Заодно мы и в овраг спустились приречный, попили воды из «Ефимова ключа», как зовут его здешние жители в память о своем односельчанине. Наконец, и в самом Шаблове побывали – возле двух великанов-тополей, насупленно стерегущих место, где стояли его изба и овин с «шалашкой», а теперь ничего не стоит. Заглянули напоследок и к старикам Лебедевым, у которых хранится его «халат» – что-то вроде плаща-пыльника, самодельно скроенного и сшитого из поскони; эту старень­кую, но чистую одежду хозяева предлагают надеть всякому желающему, «ведь она здоровье даёт, коли наденешь»… Словом, повторяю, хотя разнообразных впечатлений в тот день было довольно, а все же коротенькое утреннее гостеванье в избе «Вари и Гари» я и теперь, по прошествии многих лет, вспоминаю с особым каким-то чувством.

Почему? Не знаю, как объяснить кратко. Никак, пожалуй, не получится кратко.

Ласковой ли своей и доверчивой речью она заворожила нас в шелесте бумажного сада? Тем ли покорила, что незабудково лучились её голубые глаза, когда под всхлипы тальянки собеседовала со своим дорогим приятелем? Как же захотелось мне тогда погладить эту головку, повязанную старым пуховым платком (в избе-то не топлено было), прижать её к себе, прошептать: ах ты, старушенька нежная, и откуда в тебе радости столько? Неужели такие, как ты, ещё бывают на белом свете? Или ты и впрямь из какой-нибудь честняковской сказки к нам пожаловала?..

Да, она в те минуты пения подлинно собеседовала с ним: «Фимко дорогой» просил её «не плакать, не реветь», она же в ответ признавалась, что как ни старается, а всё-таки «не стерпеть». И нужно ли было нам у неё выспра­шивать о смысле этих жалоб? Бывают разве судьбы незавиднее этой? Всю зиму одна в избе, в окружении волчьих сугробов, и сколько таких зим уже у неё за спиной! Разве иногда прогуляется вдоль вешек к такой же сирот­ствующей товарке… Жизнь отхлынула от этих выморочных мест за исхлестанные и погорелые леса, за искусственные моря.

Где-то там ворочаются мировые события, гигантские столбы пара восходят в чёрное небо над сияющими столицами, стены кинотеатров сотрясаются от воплей и скрежета межпланетных сражений, арлекины, паяцы, барды вопят что-то об арлекинах же, паяцах и бардах и вопят это, о себе и для себя начирканное, так истошно, чтоб уж непременно вся вселенная слышала; там вокзаль­ное население в ожидании своих поездов читает по складам громадные электрические буквы рекламных новостей, и многие, восхитясь бесплатным чтивом, шепчут про себя клятву: «Этот город будет мой!»; между тем эскалаторы метро­политенов с погребальной монотонностью запихивают в подземные глотки людскую несметность и тут же выпи­хивают наверх параллельную ей несметность, но уже несколько более бледную; там воспитывается новая популяция цивилизованных – люди с приоткрытыми ртами, и любая пошлость, кинутая им в виде подачки с эстрады, вызывает у этих подопытных приступ идиотического смеха; там растут как на дрожжах новые науки, и ученые люди ежедневно разоблачают очередные секреты природы, чтобы облагоде­тельствовать наконец человечество, доведенное их коллегами-предшественниками до состояния, пограничного с паникой; там много чего ещё происходит, чего ни в сказке сказать, ни пером описать, там даже определен минималь­ный процент сельских обитателей, достаточных для окормления цивилизованного большинства… Этим ли ушам, затянувшимся жирком, поведает свою печаль старая костромская крестьянка, слушательница ночных вьюг и волчьих завываний?

Но разве не вправе и она, душа живая, рассчитывать на сочувствие, на сопереживание? Оттого и бодрится, надрывается тальяночка, так щемяще соединяющая в сиплых своих звучаниях веселье и надсаду, лучезарность и тоску, вопль и моление.

 

… И снова, поверх её головки, поглядывал я на аква­рельных «Варю и Гарю». И вставал в воображении в полный свой рост совсем иной Честняков, никому ещё в целом мире – кроме нескольких искусствоведов и музейных работников – не ведомый. Это был не тот «художник сказочных чудес», автор «фантастических» сюжетов на деревенские темы, имя которого через двадцать лет после его кончины вдруг стало извест­но не только у нас, но и в охочей до варварской экзотики Европе.

Это был иной Честняков – портретист, создатель громадного свода портретов своих земляков. Повторю, сотни, многие сотни изображений – лица костромских крестьян и крестьянок, стариков и детей, вдов военных лет и только что остриженных наголо призывников, инвалидов в линялых гимнастерках и маль­чишек со значками ФЗУ, мужей с женами, женихов с невестами, матерей с детьми… Увы, из этого обширней­шего портретного свода на выставки попа­дала лишь ничтожная малость.

Почему всё же так выходило? Выставлялся в первую очередь отреставрированный, «спасённый» Честняков. А спасать реставраторам приходилось в первую очередь ранние произведения худож­ника, большие многофигурные композиции, – то, что он писал маслом ещё до революции, в годы ученичества в Петербурге и Казани, в пору скитаний по городам и тоски по родной деревне. Те самые сказочно-фантастические сюжеты, которые восхитили Репина: «Это огонь, этого уже ничем не удержишь». Те самые крестьянские праздники, шествия, игрища, посиделки, встречи детворы со сказочными птицами, свадебные действа, карнавалы с участием ряженых музыкантов, которые открывали их автору двери в выставочные залы «Мира искусств», возможность поездки в Париж… Он тогда пренебрёг подобной возможностью. «О помещении в музей мне говорили (Репин, например), но я того не же­лаю. Считаю свои вещи не туда относящимися».

Художник стремился служить нищенствующей дерев­не, а не пресыщенному городу. «Искусство исключает зависть дворцам и палатам. Оно и в шалаше строит обители грёз, в них и живёт». Это не была поза обиженного и обделенного. Честняков не мог не оценить по достоинству громадных накоплений цивилизации в области техни­ческих, материальных усовершенствований. Но не мог не подивиться и вопиющей социальной несправедливости, потому что «город с его культурой во всём превосходстве над деревней». Что дальше? Будет ли город и впредь обескровливать землю, откачивать в свои промышленные загоны самую здоровую силу крестьянства, ненасытно и задарма пожирать лучшие плоды многовековой сельской культуры? Или возможно преображение деревни, новый всход её нравственных сил, опирающихся и на полезные накопления цивилизации?

Вот тогда и запало ему, Честнякову, в душу великое томле­ние о лучших днях для родного засугробья. «Я родился и вырос в деревне, то потому и для деревни, – и не хотелось бы работать поставником для городских музеев и театров». Он желал, чтобы картины, которым сулилась парижская слава, висели в костромских избах, а театральные действа и фестивали разыгрывались посреди шабловской улицы. Он понимал, пожалуй, что не совершит переворота, но, может быть, своею мечтою подаст пример.

Покидая в 1914 году Петербург, он увозил домой свои сказочные сюжеты, самодельные глиняные игрушки, свистульки, свирели и всё то, что на скудные гонорары удалось закупить для многолетних, как надеялся, тру­дов: холсты, масляные краски, акварель, бумагу, даже фо­тографический аппарат с запасом химических реак­тивов.

 

Но тут как раз подошли уже по-настоящему трудные годы: первая мировая, потом революция, потом гражданская, голод и холод, коллективизация; тогда-то зависли над деревней черные прозвища «кулак», «подкулачник», и новое гражданское размежевание отозвалось в каждой избе – где ликованием, где болью.

А он, сын безденежных крестьян, к тем годам совсем уже обнищал. «Живем – аржанина да картофель. Ни сахару, ни пшена, ни пшеничной муки – давно, давно уже так… Мануфактуры четверть даже не покупывал уже лет 15, с тех пор как началась война…»

Но зато – нет худа без добра! – он, кажется, постиг древнейшее из искусств – довольствоваться самым необ­ходимым, теперь мог и с ближними поделиться опытом: «Горох с оржаным хлебом дружатся. Это варево и горячее и холодное лучше, здоровее всех варев, и никаких приправ не требует. И вообще натурально растительная пища – она и самая здоровая. И не приваживайся к острым при­правам – горчицам-перцам-уксусам-эссенции. В горшок с сухим горохом хорошо накануне налить воды: размокнет и лучше разваривается».

Он, как и все вокруг, крестьянствовал – с весны до осени «ломовая» работа в поле, на огороде, в лесу. «Летом ломовизм на земле» – и только в зимнюю пору возвращение к творчеству. «Переживаю зиму в морозной тесной шалашке,– «шалашкой» в письме к сестре он называет деревянную пристройку над овином, кое-как приспособ­ленную под жилье и мастерскую,– как в худом скворешнике, и непролазная путаница недосугов постоянных и случайных – описанием тебе надокучишь. Занимаюсь сидя, укутавшись на подмостке шириной меньше метра у стены коло печечки и днем с огнем лампы,– книгу или картонку, напр. – с бумажкой для письма держу на руке близко к лампе, так пишу (или рисую), читаю (без очков)…» Конечно, такая обстановка не способст­вует его труду, «для которого нужно теплое, светлое, просторное помещение (специальное ателье, чтобы стены-потолок-крыша были сплошное окно)». Но всё-таки он готов смириться с тем, что есть. А кому сейчас лучше-то живётся? «Видно, счастье в шалаше,– был бы мирный рай душе. Но ведь и суть-то в том, чтобы не основываться на лишениях других существ…»

В послереволюционное десятилетие его ещё часто видели в Кологриве. В краеведческом музее уездного центра дважды устраивались выставки его живописи и графики. В городском театре состоялся «Литературно-концертный вечер оригинальных произведений Е. Честнякова-Самойлова», о чем сообщала 30 июня 1928 года местная «Кресть­янская правда». Может быть, этим объявлением газета хотела, кстати, исправить свою двухлетней давности бестактность, допущенную по отношению к художнику? Та заметочка называлась лихо: «Где худо – чиним». Некто «Недовольный» писал буквально следующее: «Пред­сказатель судеб живет в деревне Шаблово В.-Унженской волости и прозывается Е. В. Честняков-Самойлов. Есть у него большая книга, по которой он предсказывает будущее женихам да невестам. Предсказывал судьбу однажды даже представителю Бурдовского сельсовета. И ведь кой-кто верит, главное, в самойловскую че­пуху!»

Это бы ещё ничего. Можно ли прожить жизнь, не попавшись ни разу на глаза хоть одному несытому клеветнику?

Гораздо больше огорчали его посещения кологривской лавочки, где надеялся прикупить материалы для своих искусств. Ни карандашей, ни кистей, ни акварели, даже бумаги в ней давно уже нет. «…Удалось раз – дали как-то немного в конторе, но не годится ни для чернил, ни для акварели – раскисает». А уж про холсты, про масляные краски и спрашивать было бы смешно.

 

Так наступает в его творчестве перемена, отчасти вынужденная внешними обстоятельствами. Живописец, фантазёр и сказочник, автор многофигурных композиций в духе народных утопий превращается по преимуществу в графика. Худо-бедно, но кое-какие запасы бумаги, водяных красок и чернил у него ещё остались и их всё-таки можно, хоть изредка, пополнять. Это не значит, что насовсем иссякли в душе родники сказоч­ного творчества. Но из области живописи честняковская сказка переходит в круг его литературных занятий. Сказки собственного сочинения он щедро иллюстрирует перьевыми, по акварельной расцветке, рисунками. Про­должает составлять и многосюжетные ширмы-декорации для своих пьесок, предназначенных детворе.

И всё же происшедшую в нём перемену нельзя объяс­нить только затруднением с материалами. Суровая и многосложная быль народная с годами занимает всё больше места в его раздумьях, и поневоле бледнеют рядом с этой былью сказочные видения. Нет, не исчезают насовсем, как никогда не может насовсем исчезнуть сказка из народной жизни. Но стремительно сокращаются в объёме, все чаще уступая место переживаниям действительной жизни.

«Кому же жить уютно-привольно среди нищих коше­лей?– вопрошает Ефим.– Покою не будет, да и душа не примает, коли мильены убитых, покалеченных, обижен­ных от войны-сражения…

И в родном Шаблове, и в соседних деревнях люди тя­нутся к нему: «Ищут совета, в беде-горе – утешения, хво­рые – помощи. Жалко-то мне жалко: не железный, сердцю больно и тем больше тяжело, что помочь не могу, только мое горе прибавляют, а свое не убывает… Весь в горях: и о родных и общенародных, и плачет душа о мо­их гибнущих искусствах».

Так судьбы народные становились главной его болью и заботой. Так возрастал в Честнякове вырази­тель «высшей красоты» человеческого лица, мастер духовного портрета. Писанные на четвертушке, а чаще на осьмушке бумажного листа, эти портретики – сокровенные свидетели скудности его средств и, одновременно, небывалого сердечного избытка. Разглядывая их, начинаешь догадываться: а ведь он задался однажды заботой о том, чтобы увековечить жите­лей, от мала до велика, всех-всех окрестных сёл и деревень, куда только доводилось ему хаживать.

Это единственный в своём роде портретный свод. Ему невозможно подыскать аналогий ни в отечественном, ни в мировом изобразительном искусстве. Тут разворачивает свои чуть пожухлые странички особого рода художественная летопись в лицах – лицеписание. Завещанное автором неведомым потомкам, оно открывает перед ними возможность различить облик сотен сынов и дочерей крестьянской России, чьи судьбы пришлись на те трудные десятилетия…

Вот они, полные внутреннего достоинства, красноречивые в своей целомудренной взволнованности, смотрят на нас: то растроганный старик с солдатским «Георгием» на груди, то застенчивая девушка на выданье, то женщина в траурном чёрном платке, то парнишка, счастливый обладатель значка «Ворошиловский стрелок», то разру­мянившиеся от смущения две подружки с букетиками в руках… И в каждом лице – очарование чистоты, довер­чивости, наивности, ни намека на лукавство, позу. И почти в каждом взгляде – знакомство со скорбями, знакомство не понаслышке. Честняков не только выразительнейше передает внутреннюю взволнованность людей, впервые в жизни доверяющих себя художнику. Он поистине создает ещё и портреты духовных состояний. Эти люди как бы хотят сказать о лучшем в себе, о лучшем, самом сокровенном в народной душе, о том, чего не смогли растоптать в них ни война, ни голод и холод, ни прочие испытания…

Об этом же «говорят» и их руки. Руки, прижатые к груди, к сердцу; рука, ласково повернутая для привет­ствия; руки, лежащие на груди крест-накрест, как бы в жесте предстояния; руки детей, показывающих нам то любимую глиняную свистульку, то цветок, то расшитый платочек, то городской гостинец – сушку. Подростки, держащие в руках свой рабочий инструмент – молоток ли, рубанок… Это не случайные вещи, не случайные жесты – это глаголы рук. Похоже, что художник следовал тут символике иконы, и невольно вспоминаются руки святых, держащие книгу, или меч, или копье, или ключи, или цветок, или пергаментный свиток, или ларец с лекарст­вами…

Можно представить себе, каким художественным откровением явилась бы выставка всего Крестьянского портретного свода Ефима Честнякова! Это было бы открытием целого монолита народных харак­теров, целого пласта народной жизни, увиденной и сопережитой в тяжелейшие годы войны, в грозные предвоенные и послевоен­ные десятилетия. Но это было бы для нас и новым откры­тием самого художника – позднего, точнее же, зрелого Честнякова. Зрелого своим сердцем ходатая народных судеб, всем существом обращенного к скорбям и духовным сокровищам русского землепашца.

Портрет девочки

 

«Сочинения словесности»

В ноябре 1960 года, за семь месяцев до своей смерти, восьмидесятипятилетний художник писал сестре: «В моем положении у меня большие заботы, что круглой сиротой в безбрежной пустыне останутся мои художества: изо­бразительное искусство, скульптура, сочинения словес­ности».

Такие заботы одолевали его уже давно. В разные годы писал людям, которых знал ещё по дореволюционному Петербургу – художникам Д. Кардовскому и В. Матэ, сыну Репина Юрию, поэту Сергею Городецкому, Корнею Чуковскому.

Сохранилось несколько черновиков тех писем. Напоминал Честняков о зыбко-далёких временах знакомства, извинялся, если своими просьбами отвлекает от важной работы. А и всех-то просьб, чтобы ответили ему «хотя коротенько», и это будет для него надеждой на продолжение разговора. «Художников, писателей коло нас здесь нет. Как мне ориентироваться,– руковод­ствоваться, умеренны ли претензии на внимательное благорасположение общества».

Ибо он, Честняков, «весь в вопросах».

Однако ответов на эти письма среди его бумаг не сохранилось.

В письме к Чуковскому содержится одна очень важная подробность. Художник уточняет: «…познакомился с Вами у И. Е. Репина, в Куоккале, и на среде читал при Вас из своей словесности». Это напоминание помогает лучше представить круг знакомств Честнякова в пору пребывания в Петербурге. Оно же свидетельствует, что костромской художник был интересен Репину и его окружению ещё и как литератор.

«Чудесное яблоко», «Иванушко», «Сергиюшко» – так назывались три сказки Честнякова для детей (с его же рисунками пером), которые в 1914 году были выпущены петербургским издательством «Медвежонок». В первое десятилетие по возвращении домой он ещё изредка высту­пает в местной кологривской печати – то со стихами, то с драматическим отрывком в прозе «Строители». Продолжает работу и над литературными сказками, пишет по нескольку вариантов разных сказок, но до конца своих дней их уже не печатает.

Впрочем, сказка, может быть, и не самое удачное определение для честняковской прозы-«словесности», в которой действуют вполне реальные его современ­ники, жители Шаблова и окрестных деревень, но дейст­вуют часто в фантастических, чудесных обстоятель­ствах.

Например, нет ничего чрезвычайного и необычного в том, что обитатели Шаблова однажды отправляются сообща в Кологрив за покупками («Шабловский тарантас») и привозят домой не какую-нибудь невидаль, а самые необходимые для хозяйства вещи: вёдра, котлы, горшки, умывальники, гвозди, пилы, чашки и так далее. Но с первых же строк повествования автор густо перемешивает события заурядные со всевозможной небывальщиной. Взять хотя бы тарантас, на котором шабловцы едут в город. Произведение их собственной выдумки и рук, он так велик, что забираться на него можно лишь по лестнице, а тянут тарантас – ни много ни мало – двад­цать пять лошадей… Затем односельчане принимаются строить водонапорную башню, чтобы подавать в деревню воду прямо из Унжи, складывают громадную общую печь, в которой можно выпекать громадные же пироги для совместного пированья, а заодно подавать тепло во все дома в студёное время. Потом огораживают Шаблово общей кирпичной стеной и возводят над избами цельную крышу.

«…Крышу сделали совершенно прозрачную, только не из стекла, а вместо него изобрели какое-то вещество – чище стекла… так же тонко… гибкое, можно свертывать в трубку и не бьется, как гуттаперча… крышу сделали двойную, вроде двойных рам в избах, туда между крышами пускали по трубам теплый воздух, и снег тотчас же таял, который падал на крышу. И никогда не замерзало, потому что между крышами всегда держали тепло. Когда подхо­дили или подъезжали к Шаблову в зимнее время, если шел снег или в сильный мороз – над крышей только парок поваливал и много летало пташек погреться. А для мытья, если пташки загрязнят или от пыли какой – пускали воду по трубам из водопроводов на крышу, живо чистехонько будет. А если где не совсем чисто, то по особым лестницам и ходам – входят и нарошными швабрами удаляют грязь на местечках».

Теперь в Шаблове и зима походит на лето, скворцы и ласточки не улетают, цветут сады, и всяк человек при желании может в декабре спать прямо на улице или в сеннике.

Это не столько обстановка сказки, сколько приметы народной утопии, пусть и вовсе не всемирной по своему замаху, а скромно ограниченной пределами сельской общины. Вообще, обаянием скромности, умеренности, какого-то наивного и благодушного довольства самым необходимым дышит весь быт этой веселой, как бы шутя затеянной небогатыми и незлобивыми шабловцами утопической обители. Все тут соразмерно человеку, который веками боролся с голодом и холодом и потому в своих представле­ниях о благе привык оглядываться на этих своих всегдаш­них ворогов. И потому же на столе его – никаких особых заморских яств, но зато в изобилии всякие «кисели, каши и кашицы», да еще лепешки всяческие – «горохо­вые, пшеничные, оржаные, овсяные, крупчатые, ячные, луковые, репные, редишные, гречневые, галанные, карто­фельные… Пироги тоже всякие, особенно хорошие, если муки положить немножко, а побольше галани, да репы и ягод». Но венчает застолье большущий пирог «с сажень, если не больше», изготовляемый, как уже было сказано, в общей печи.

Это тот самый пирог, торжественное шествие с которым по шабловской улице мы видим на знаменитом полотне Ефима Честнякова, вошедшем в художественный обиход под названием «Город Всеобщего Благоденствия» {неизвестно, как называл свою работу сам художник, но на ней мы узнаем все то же Шаблово, хотя и преобра­женное для новой сказочно-фантастической жизни).

Если в лучезарном «Шабловском тарантасе» царит атмосфера какого-то простодушного детского озорства, если всё происходящее здесь дышит надеждой на гармонию деревенской и городской жизни, культуры и цивилизации, то совсем иной, дисгармоничный, даже зловещий разворот подобных отношений ждёт читателя в «Летучем доме».

«Летучий дом» – до конца прослеженная возможность полного отторжения деревенской культуры за её ненадобностью. Рисуется судьба лесной деревушки, однажды кинутой на произвол судьбы всеми жителями. Приземлившиеся в её окрест­ностях люди из «богатой заморской страны» всяческими ласками и посулами, яствами, музыкой и нарядами зама­нивают очарованных их добротой односельчан в свой «летучий дом» и улетают с ними за море, «где города стоят так часто, как наши деревни», и где, несмотря на многолюдность, населения всё-таки не хватает для новых городов.

 

Если наши деревенские простецы и обмануты, то, кажется, самым удачливым для них образом. В новой земле «стали они жить в прекрасных домах во всем хоро­шем». Но может ли такого рода благоденствие быть полным и достаточным, если оно оплачено сиротством деревенской девушки Вари, которая по хворости осталась в избе, когда все убежали смотреть на «летучий дом»? Похоже, Честнякова здесь беспокоит тот же «проклятый» вопрос, над которым бились Иван и Алексей Карамазовы: неправота счастья большинства, купленного ценой не­счастья одного человека. Можно и не настаивать на осоз­нанности такой художественной параллели, она прочиты­вается и помимо того, знал ли о ней сам Честняков. Но в любом случае фантастические и бытовые события «Летучего дома» – высокая и горькая притча о человеческом долге, об обязанностях крестьянской души перед землей, природой, памятью праотцев, перед бессловесной домашней тварью.

Оставшись одна на всю деревню, Варя, как только стала поправляться, «оздоравливать», принялась за привычные ей дела по хозяйству. Но не только в своем дому, а и по всем избам. «Варвара отворила все дворы, которые были затворены, чтобы скотина могла входить и ночевать там. Пробовала и доить. Ходит с одного двора на другой. Надоила множество подойниц и разливала в каждом дому по крынкам, ставила, где след, в амбары. Крышечками или чем иным закроет, чтобы хозяева, когда придут домой, нашли все, что им принадлежит, в том распорядке, как шло у них».

С какой обстоятельностью описывает Честняков хлопоты малень­кой хозяйки! Будто любуется её умением, её практической сметкой, расторопностью и внутренней, несмотря на постоянные волнения, невозмутимостью. Но идут дни, и девушка замечает, что мудрено ей одной за всех и везде управиться, с тем же коровьим стадом хотя бы. Да и куда молоко девать?

«Крынки и горшочки во всех избах были заполнены. Хлебать было некому. Варить негде, печки не топлены. И вообще на все не хватало рук. Наконец, она доила коров только на своем дворе, да разве у родни, но которые были поближе. Молоко у коров запустилось, и домой стали ходить иные не каждую ночь, стали привыкать ночевать, где гуляли, и постепенно одичали».

А ещё она кормила кур, отгоняя от них осме­левших ястребов. Кормила и кошек по домам, наливая им молоко в черепушки. Когда вылежался в полях лён, ходила лён снимать, носила его себе и соседям в вязаницах «на веревке через плечо в перекидку», как взрослые носят…

Подступили холода, выпал снег, коровы, овцы и лоша­ди, скитавшиеся в лесу, прибежали в деревню. Тут новых хлопот прибавилось маленькой труженице. Наладилась ездить на кулиги за сеном, на трёх возах сразу. Набила несколько сараев сеном – у себя и у соседей. Это сено она будет держать про запас, а пока пусть скотина кор­мится от стогов. «А который стог подъедят и доставать больше нельзя, Варвара подрубала стожары и роняла стог, и стадо около него наживается до тех пор, пока не съедят все до клочочечка, даже и втоптанное копытами вырывали».

А ещё она возилась каждый день со льном, пряла, потом и ткала, шила холсты и полотна. Тут и коровы начали телиться. «Много было страдания для животных и для Варвары, потому что она много трудилась для них и хлопотала и не могла глядеть равнодушно на их мучения и от жалости плакала».

Спрашивается, есть ли смысл во всех этих трудах, переживаниях, даже в слезах девушки? Ведь её вера в то, что люди вернутся в деревню, как мы догадываемся, не имеет под собой никакой почвы. Зачем жить ей одной по законам общинного мира, когда крестьянская община уже разрушена? Никто ведь никогда уже не оценит её стараний, не погладит по головке, не похвалит, не привезёт городского гостинца… Но от страницы к странице мы всё больше любуемся маленькой подвиж­ницей, сильнее сопереживаем ей. Поведение обычной деревенской девушки, продолжающей и в одиночестве жить, без чьих-либо подсказок, по завету извечной нравст­венности, по законам добра и сочувствия всему живому, – подлинное художественное и духовное открытие русского художника-старца Ефима Честнякова. Это, без всяких скидок, слово-прорицание, грозный завет, едва ли не последнее предупреждение, звучащее от имени русской деревни: куда вы так легковерно уходите? одумайтесь!.. там, куда вас сманили, погибель.

События «Летучего дома» оборвутся буквально на полуфразе, на полуслове: «Отворила ворота, они заскрипели – волки испугались еще больше, она выбеж…»

Но можно ли считать, что Честняков почему-то не дописал задуманного? Скорей всего, именно такой конец и входил в его замысел: бесстрашный и безрассудный поступок девушки, выбегающей из дому, чтобы защитить деревню от волчьей своры…

 

1984-1987, 2011

 

Публикации по художнику Ефиму Честнякову

cosmograph.ru

Наивная живопись Ефима Честнякова художникасказочника из российской глубинки.

Ефим Васильевич Честняков был одним из тех художников, которых чрезвычайно любили и ценили современники, однако настоящая слава к нему пришла уже после его смерти. Это был чрезвычайно разносторонне одаренный человек, но в историю он вошел в основном, благодаря своим прекрасным картинам на сказочные сюжеты и праздничные сцены из крестьянской жизни.

Детские игры

Ефим родился в 1874 году в крестьянской семье Самойловых, и среди своих сестер, он был единственным сыном-кормильцем, и именно на него возлагались все надежды на будущее содержание всей семьи. Таких сыновей как раз и называли честняками, именно поэтому Ефим взял себе эту фамилию.

Он учился в Петербурге у Репина. Великий художник признал талант своего ученика. Казалось бы, Ефима Честнякова ждало большое будущее, ему советовали везти картины в Париж, но он вернулся в свою деревню, туда, где текла речка Унжи, где жили простые люди, ставшие героями его картин.Художник, сам из крестьянской семьи, хорошо знал их тяжелый труд, тяготы и заботы. Вместе с ними он пахал и сеял. Видно, что Честняков не сторонний наблюдатель, он живет среди своих героев, дышит с ними одним воздухом, любит их и жалеет.Дети на картинах Честнякова, словно вышли из русских сказок. Кажется, что с холста сыплется их звонкий смех, глаза крестьянских ребятишек сияют, а щеки цветут нежным румянцем

Щедрое яблоко

Несмотря на то, что Ефим увлекался рисованием с самого детства, основной его деятельностью было преподавание. Он окончил семинарию в Ярославской губернии, устроился учителем в одном из сел, позже переехал в Кострому и там преподавал в начальном училище при приюте для малолетних преступников.

Попав на работу учителем в Вичугский край, Ефим внезапно очутился в совершенно новой для него обстановке - его окружало огромное количество выдающихся личностей, творческих людей, интеллигенции, да и просто прогрессивно настроенных граждан. Здесь читали новые книги, обсуждали различные художественные события, и когда кто-то из местных увидел картины Честнякова, ему моментально стали помогать развивать свой талант. Кто-то даже отправил его работы Репину, и тот очень хорошо о них отозвался, призвав всячески помогать молодому таланту.

Топят бани

И Честнякову действительно помогли - собрали денег, и, уволившись из учителей, он отправился в профессиональное художественное училище в Петербурге, где проучился семь лет. С началом революции в 1905 году Честняков бросает учебу и возвращается к себе в село Шаблово. Именно здесь он создает свои лучшие картины - одновременно с изнурительной работой на поле. Для художника было морально нелегко адаптироваться к простой сельской жизни после жизни в Петербурге. "И как чужой в родной среде," - писал он об этом периоде. Возможно, именно поэтому в картинах Честнякова нет обыденных крестьянских будней, в его работах всегда какой-то праздник, происходит что-то такое, что взывает к душе человека.

Сказочный мотив

К тому времени деньги, которые высылали его друзья из Вычугской губернии, у Честнякова давно закончились. Ему страстно хотелось вернуться обратно в Петербург, но было попросту не на что переехать. В какой-то момент Ефим рискнул и написал письмо своим друзьям с просьбой о помощи. И друзья действительно выслали из Вичуги в Шаблоко необходимые деньги.

Наш праздник

По приезду в Петербург у Честнякова начался новый этап творчества. Новые картины, проза - он даже опубликовал несколько сказок при содействии Корнея Чуковского, который свел его с издателями. Однако в 1914 году после начала Первой мировой войны, Честняков снова возвращается к себе в Шаблово, где и остается до конца жизни.

Тетеривиный король

Он прожил бурную жизнь, не переставая стремиться к новому. Уже через год после возвращения в село, Ефим становится первым фотографом в родном краю. Позже он начал преподавать в художественной и театральной студиях, организовал детский сад, детский театр, устраивал выставки, однако признания как художника у него уже не было. Как и денег. Он рисовал дешевой акварелью для школьников, в качестве холста использовал подручные материалы, периодически писал в Ленинград с просьбой забрать его картины для хранения, но его просьбы игнорировались. После его смерти большинство работ Честнякова разошлись по рукам "на память," поэтому до наших дней дошла лишь мизерная часть изначальной коллекции.

Судьба сложилась так, что он не обзавелся семьей, но находил утешение в бесхитростных, простых ребятишках, дарил им свой щедрый талант. В родной деревне Шаблово Ефим Честняков организовал в 1920 г детский сад. Деревенская детвора получала в нем хорошее образование. Ребятишки слушали сказки, рассматривали иллюстрации, рисовали, изготавливали поделки из бумаги, лепили из глины, готовили представления в детском театре. Он создал сказку для своих односельчан. И сам поселился в ней. Эта сказка была наполнена поэзией, романтикой, ею дышал воздух Шаблово, она разливалась в синем небе и пряталась в дремучем лесу.Ефим Честняков сочинял сказки и замечательно их рассказывал, писал размышления, романы в стихах, стихи, занимался скульптурой. Его дневниковые записи — бесценны.

Ангел

Настоящее признание творчество Честнякова получило через семь лет после смерти художника, когда научно-изыскательская экспедиция Костромского музея случайно нашли картины Ефима. Несколько лет их собирали и выкупали у различных людей, позже реставрировали (некоторые из картин буквально рассыпались на части из-за неправильного хранения и плохого холста). С тех пор в России регулярно проходят выставки работ Честнякова, а также действует дом-музей в Шаблово.

www.colors.life

ЧЕСТНЯКОВ ЕФИМ ВАСИЛЬЕВИЧ - БиблиоГид

«РЫЦАРЬ СКАЗОЧНЫХ ЧУДЕС»

— А ежели таковая, — говорит, —ваша образованная невежественность,так отчего же, в которых любовьк родному сохранилась, не позаботитесьподдержать своего природного художества?— Некем, — отвечаю, — нам его, милостивыйгосударь, поддерживать, потому что в новыхшколах художества повсеместное растлениечувства развито и суете ум повинуется.Высокого вдохновения тип утрачен…»Н.С.Лесков. Запечатленный ангел

Сейчас сложно сказать, как развивалось бы русское искусство, если бы не свернуло оно в XVI-XVII вв. в сторону западноевропейской традиции — и в живописи, и в графике. Но можно предположить, что, пойди оно по иному пути, путь этот во многом совпал бы с творческими поисками Ефима Честнякова.

Ефим Васильевич Честняков (19.12.1874 [по старому стилю], дер. Шаблово, Кологривский р-н, Костромская губ. — 27.06.1961, там же) — русский писатель, художник, философ. Родился он в семье крестьян всего через тринадцать лет после отмены крепостного права и с самого детства оказался в своеобразной атмосфере крестьянского быта, где бедность и тяжкий труд уживались с богатством духовной культуры, таинственностью сказок и посиделок, бесшабашной удалью народных гуляний и праздников. Этот мир был полон загадок, и жившие бок о бок с людьми кикиморы, лизуны да «соседушки» были почти членами семьи — никто даже не сомневался в том, что они существуют.

Большое влияние на будущего художника оказала бабушка Прокофья, которая рассказывала ему сказки «про старину». Да и остальные родственники, каждый по-своему, формировали душу мальчика.«Дедушка был мастер рассказывать про свои приключения: как два раза ходил пешком в Питер (за 1000 верст) депутатом от мужиков хлопотать перед барином, как отбегался от солдатства и пр. Он рассказывал и сказки, и не забуду, как чудно рассказывал. От матери слушал сказки и заунывные мотивы. Отец перед праздниками вслух читал Евангелие. Поэзия бабушки баюкала, матери — хватала за сердце, дедушки — возносила дух, отца — умиротворяла…» (1)

Рисовать Ефим любил с детства. «У меня страсть к рисованию была в самом раннем детстве, лет с 4-х, точно не знаю. Мать моя отдавала последние гроши на бумагу и карандаши. Когда немного подрос, каждое воскресенье ходил к приходу (4 версты) и неизбежно брал у торговца Титка серой курительной бумаги, причем подолгу любовался королевско-прусскими гусарами, которые украшали крышку сундука, вмещавшего весь товар Титка. В храме особенной моей любовью пользовались Воскресение и Благовещение. Когда идут в город, то со слезами молил купить «красный карандаш», и если привезут за 5 к. цветной карандаш, то я — счастливейший на земле и готов ночь сидеть перед лучиной за рисунком. Но такие драгоценности покупались совсем редко, и я ходил по речке собирать цветные камешки, которые бы красили…» (2)

После школы Честняков хотел учиться дальше, но родители были против. Только несколько лет спустя молодой человек «улепетнул» от матери с отцом и поступил в Кологривское художественное училище, причем попал туда через месяц после начала занятий, но по рисункам был зачислен безо всяких экзаменов. Продолжил образование в учительской семинарии в селе Новое Ярославской губернии (1889-1894), получил там звание народного учителя и был распределен в село Здемирово Костромского уезда. Через год его перевели в Кострому, в начальное училище при приюте для малолетних преступников, а еще через год — в село Углец Кинешемского уезда Костромской губернии.

Там художник впервые увидел театр и навсегда остался им очарован. Все эти годы — и в училище, и в семинарии, и потом — он много рисовал, и его картины обратили на себя внимание местных ценителей. В 1899 году, собрав немного денег и получив рекомендательные письма, Честняков отправился в Петербург — поступать в Академию Художеств.

Чтобы подготовиться к поступлению, он получил разрешение заниматься в скульптурном музее Академии Художеств. Учился в мастерской живописи и рисования княгини М.К.Тенишевой (3), где царила свободная творческая атмосфера. Но Честнякову сложно было погрузиться в нее с головой. Его одолевали материальные проблемы — в столице надо было на что-то жить, да и из дома постоянно приходили письма с просьбами выслать немного денег. Он продавал картины, писал новые, всякий раз создавая сказочные, необычные образы крестьян, народного быта, обрядов, праздников…

Илья Ефимович Репин очень высоко отзывался о работах молодого художника: «У вас талант. Вы идете своей дорогой, я вас испорчу. Это огонь, это уже ничем не остановишь. Вы уже художник» (4).

Через некоторое время Честняков был принят вольнослушателем в Высшее художественное училище при Академии Художеств, но проучился там лишь до января 1903 года. Скорее всего, из-за материальных трудностей он вынужден был уйти. С осени 1903-го до мая 1904-го учился в Казани. Потом опять на несколько месяцев вернулся в столицу. К сожалению, устроиться там никак не удавалось. Не только из-за нехватки средств — все в городе было чуждо душе художника. И в 1905 году он вернулся обратно в Шаблово (5).

Дома на него свалились повседневные хлопоты и заботы. Он пахал, сеял, собирал урожай, валил лес… При этом каким-то образом умудрялся заниматься творчеством; придумывал и мастерил музыкальные инструменты; по вечерам учил детей письму, чтению и рисованию.

В марте 1913 года Честняков снова приехал в Петербург, всего на несколько месяцев. Он познакомился с поэтом С.М.Городецким и писателем А.П.Чапыгиным. При их содействии в январском номере детского журнала «Солнышко» за 1914 год была опубликована его сказка «Чудесное яблоко», для которой художник выполнил рисунки пером. А затем в издательстве «Медвежонок» вышел целый сборник его сказок — «Чудесное яблоко; Иванушко; Сергиюшко».

Странно, но издатель решил выпустить книгу с черно-белыми иллюстрациями, и Чесняков сделал их сам. Да и мог ли кто лучше передать тот волшебный мир, где на старой яблоне в лесу вырастает огромное яблоко, которое можно привезти домой только всей семьей, и старыми и малыми, и которое самим Богом дадено:

«Привезли домой яблоко, и вся деревня сбежалась, глядит:

— Кто вам дал? — спрашивают.

— Бог дал, — отвечает дедушко.

Почали. Стали пробовать: сладкое, душистое, рассыпчатое.

«И мне, просят, и мне!» Дедушко дает всем. Вся деревня наелась, похваливаеют: такого-де дива не слыхивали. И ели дедушко и бабушка, мужик и баба и ихние ребята — парнеки и девоньки… Кушали сырым, и печеным, и в киселе, и перемерзлым, когда пришли холода. Соседям всем завсегда давали, особенно кто захворает. И хватило им яблока на всю осень и зиму до самого Христова дня».

На этих рисунках в лесу среди деревьев растут огромные грибы, а сказочные гуси-лебеди — добрые, с ними можно просто полетать, а потом вернуться домой… Очень часто сюжеты сказок переходили у Честнякова в картины, в акварельные листы. При этом, как очень точно замечает В.Я.Игнатьев, открывший миру этого удивительного художника: «Его деятельность невозможно механически разделить на сферы, обособить, а тем более противопоставить друг другу. Он как бы видоизменяет те или иные мотивы, хочет донести свою мысль до собеседника-зрителя и с помощью слова, и с помощью красок» (6).

Увы, предложений от издателей больше не поступало. Шла Первая Мировая война, до сказок ли тут было?.. Да и сам Честняков, со своим идеализмом, патриархальностью, добротой и чистосердечностью, не вписывался в столичный суетный мир (7).

В 1914 году художник навсегда вернулся в родную деревню. Чтобы удобнее было заниматься творчеством, он реконструировал старую отцовскую избу. Достроил второй этаж и сделал там мастерскую.

Все глубже и глубже проникал он в истоки фольклора, изучал обряды, сам принимал в них участие, писал картины с различными обрядовыми сценами («Ряженые», «Ведение невесты из бани») и повседневными делами крестьян («Пряхи», «Посиделки»). Лепил из глины. Собирал народные песни, частушки, записывал сказки…

«Знатоком старины я себя не считаю, — писал художник, — но желал бы, чтобы была у нашего народа культурная работа… Не то, чтобы не знакомиться с иноземной (и городской) культурой, но чтобы иметь и свою оригинальную творческую жизнь в поэзии и промышленности, и городам быть со своим обликом, отличным от других…» (8)

У первого в округе у Ефима Васильевича появился фотоаппарат, и он активно фотографировал крестьян, детей, крестный ход…

Октябрьскую революцию художник принял двояко. С одной стороны, он писал так:

Свободны мы, цепей уж нет.Сияет над страной невиданное утро,И солнце новое, повсюду виден свет,И люди все иные…

А в записной книжке отмечал: «Пусть дадут помещение, материал: я буду рисовать новую Россию…» (9)

И в то же время:

Где-то нищие дерутся —То российска революция…

Выступая не столько против происходящих перемен, сколько против безбожия в самой идее коммунизма, он мечтал, что, наконец, осуществятся его идеи возникновения некой универсальной культуры, близкой всем, а жизнь станет стабильнее и благодатнее. Вместе с тем, он искренне верил, что средством прогресса являются не революции и резкие социальные изменения в обществе, а, скорее, нравственное самосовершенствование человека (10).

В первые послереволюционные годы Честняков становится членом Кологривского отделения общества по изучению местного края (1918-1920), работает народным заседателем волостного суда (1920-1925), принимает участие в работе Дворца Пролеткульта, где преподает в художественной и театральной студиях, организует в Шаблово Детский сад (1920-1925). В списке своих занятий с детьми он перечисляет: «Занятия детей: смотрели иллюстрированные книги, журналы и в перерыве — сказки, пословицы. Чтенье и рассказы, рисовали от себя карандашом и красками на бумаге. Работы их (листочки и тетрадки) хранятся все…» (11) Ефим Васильевич сам подбирал книги и учебные материалы для своих воспитанников.

И для кого я пою и играю на лире?Ах, и песен своих не могу я отдать                            за сокровища в мире.И славы не нужно, и мненья людей, И мила мне одна лишь улыбка детей (12).

Между тем, жизнь крестьян в молодом советском государстве становилась все труднее. На руках у художника была старенькая мать, две племянницы-сироты, оставшиеся после смерти одной из сестер и зятя, другая сестра. Времени на творчество почти не оставалось. «Летом — от снегу до снегу — нет никакого досуга, — писал Честняков о своей жизни Репину, — даже и по воскресеньям ломовая работа. И зимою мало времени. Ни удобства, ни материалов…» (13)

Денег не хватало настолько, что зачастую не было возможности купить краски. Как в детстве, приходилось собирать камешки по берегу реки, а потом растирать их. Писал он на чем придется — на ситцевых тканях, домотканых холстах, иногда на матрацной ткани. Акварель для своих рукописных книжек использовал самую простую, дешевую, школьную…

Несмотря на все сложности, в Кологриве ему удалось устроить две свои выставки (1924, 1928). Но современники-искусствоведы настороженно относились к работам Честнякова, толком не понимая, в чем, собственно, его обвинять, — то ли в примитивизме, то ли в «буржуазном формализме», то ли в архаичности…

Впрочем, художник придавал мало значения тому, что говорят о его работах. Он — творил: придумывал романы и сказки, создавал музыкальные инструменты, делал, как в средние века, удивительные рукописные книги с рисунками, со своей двухколесной тележкой ходил в соседние деревни «устраивать театр», где разыгрывал сказки с музыкой и персонажами, в качестве которых выступали фигурки из глины.

Всю жизнь он придавал огромное значение красоте: «Красота — святое, что не свято, то не красота… Красота — свет, созидание, творчество, вечность, жизнь…» (14) А еще мечтал о Городе Всеобщего Благоденствия, обетованной сказочной стране, где все были бы счастливы. Недаром герой его «Сказки о крылатых людях» изобретает крылья и помогает своему народу улететь за море, в «благословенную страну».

В одной из его сказок (в поэме-сказке «Свадьба»), написанной уже в 1950-е годы, в образе главного героя проглядывают черты самого художника:

Фим трудился многи годы,Окруженный хором муз.И носился по народуС грузами своих искусств.Так в житейских недосугахКрасоту искусств смекал. <...> И проказ же наш Ефимко — Рыцарь сказочных чудесУмудрился невидимкойВ сказке жить везде и весь (15).

Так в таинственном сказочном мире прожил он всю свою жизнь. «Фантазия — она реальна, — писал Ефим Васильевич, — когда фантазия сказку рисует — это уже действительность и потом она войдет в обиход жизни так же, как ковш для питья. И жизнь будет именно такой, какой рисует ее наша фантазия… Гляди вперед и покажи твои грезы и по красоте твоих грез ты займешь свое место…» (16).

Умер художник тихо, ясным погожим днем. Хоронили его всем миром, а гроб несли на руках четыре километра до кладбища…

От избы его постепенно остался только фундамент, но картины бережно сохранялись в крестьянских семьях, а иногда даже висели в красном углу вместе с иконами (17). Первое «открытие» Честнякова сделано было в 1968 году, благодаря В.Я.Игнатьеву и сотрудникам Костромского художественного музея.

Вот уже не один десяток лет удивляют и радуют мир его картины, но хотелось бы верить, что когда-нибудь и его рукописные книги, и сказки с рисунками будут изданы заново или впервые, а скромный «рыцарь сказочных чудес» займет достойное место среди русских художников и писателей, посвятивших свое искусство детям.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Цит. по изд.: Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 13.

2. Там же. — С. 12-13.

3. Свою мастерскую М.К.Тенишева организовала в конце 1894 года совместно с И.Е.Репиным для обучения молодых людей, собирающихся поступать в Академию или уже поступавших, но не сдавших вступительные экзамены. По сути, это были своеобразные подготовительные курсы, какие есть сейчас при многих вузах. Ко времени приезда Честнякова атмосфера студии была полна идеями «мирискусников». На одном курсе с ним учились С.В.Чехонин и В.Н.Левитинский, а старостой группы был И.Я.Билибин.

4. Цит. по изд.: Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 47.

5. По воспоминаниям современников, Честняков не оставался таким уж безучастным зрителем петербургских волнений. За участие в демонстрации он, по возвращении в родную деревню, находился под надзором полиции.

6. Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 38.

7. Его душа и чувства не принимают столичную жизнь: «Международная столица мошенников всех стран наподобии Риму стала удивлять зрелищами… Город вдали от своей страны, набегами собирающий дань и содержащий сестер и братьев своих невольниками…», — писал Честняков о Петербурге (цит. по изд.: Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 48).

8. Цит. по изд.: Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 57.

9. Там же. — С. 58.

10. Честняков верил также в большую роль художника в обществе. Не случайно герой одного из его произведений — «Марко Бессчастный и Греза Гензель» — художник, который преображает свой край и управляет счастливым обществом.

11. Цит. по изд.: Игнатьев В.Я. Ефим Васильевич Честняков. — Кострома, 1995. — С. 68-69.

12. Там же. — С. 34.

13. Там же. — С. 69.

14. Там же. — С. 35.

15. Там же. — С. 73.

16. Там же. — С. 40.

17. Вообще, жизнь Честнякова после окончательного его возвращения в Шаблово напоминала скорее житие. По свидетельствам крестьян, имело место несколько случаев исцеления больных наложением рук: «Паренек из соседней деревни, из Овсянникова… не разговаривал… нисколько не взговаривал… Ефим пришел, и привели этого мальчика… Видимо, погладил по головке… что-то сказал там… Он только прикосновением… по головке погладит… Мальчик обратно домой пошел и взял газету, и стал читать (вслух), и разговаривать после этого стал…» (Цветков Сергей Александрович, г. Кологрив). Многим крестьянам он предсказывал будущее. Так, Веселов Василий Спиридонович (пос. Варденга) рассказывал: «Он меня рисовал… и вдруг на пиджаке звездочку нарисовал, а у меня ее и не было… А потом, когда война получилась… мне дали орден Красной Звезды за смелость, в атаке были…» Поварова Дина Ивановна (пос. Красный Бор) вспоминала, как о само собой разумеющемся: «…с Богом, наверное, он знался…» И поясняла: «…над евонным домом вот увидели, шо как ангела трипещуца. Как все, говорит, воссияло, говорит, как огненный… это, как говорят, ангела прилетели… эти ангела-то с крылышками…»

Дарья Герасимова

 

bibliogid.ru

Честняков (Самуилов) Ефим Васильевич - Биография :: Артпоиск

Мастер народного искусства. Жил в деревне Шаблово Костромской области. Учился в Петербурге. Писал картины на темы сельского быта и фольклора. Писал сказки, иллюстрировал их и  издавал.

Ефим Васильевич Честняков родился 19 (31) декабря 1874 года в деревне Шаблово Кологривского уезда Костромской губернии в крестьянской семье. Он был, не считая двух сестер, единственным сыном-кормильцем. Таких детей, на которых со временем ложилось содержание семьи, называли честняками. Отсюда и его фамилия.

Вот как рассказывает о своем детстве сам Честняков. «Утро. Я пробудился — едва брезжит свет. Еще не рассвело, в избе тихо и нет никого. Только мухи пролетывают, да тараканы шуршат по стенам. Постель, где лежу, на полу. У лавки светец. Холодные уголья в корытце, и на полу лучины. Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп — хлопают мялки. Мнут лен в деревне. Тук-тук, тук-тук — молотят на гумнах. Мне жутко в избе одному. Поднялся на постели, к окну подошел. На улице иней белеет, как снег... А может, уже это и снег навалил... Из избы выбегаю в одной рубашонке...»

Быт, атмосфера, в которой жил Ефим Васильевич, весь житейский уклад крестьян, безусловно, являлись основной питательной средой для его творчества, его своеобразного мировосприятия. Рисовать Ефим начал рано, когда ему не было еще и пяти лет. Ефим делает первые рисунки на серой курительной бумаге, купленной "за медный пятак в Илешево у мелочного торговца Титку". За цветным карандашом приходилось ездить в Кологрив. Карандаша хватало "до обидного ненадолго". Поэтому Ефим бродил по берегу Унжи, искал камушки, которые могут оставлять след на бумаге. В дело у него шли и обожженные на огне прутья, и осколок кирпича. После окончания земской школы Ефим решил поступать в уездное училище.

Хотя родители были против, Ефим с опозданием в месяц поступил без вступительных экзаменов. Уездное училище он успешно закончил в 1889 году и поступил в учительскую семинарию. После её окончания Честняков назначен преподавателем в костромское училище. Кострома была для Честнякова первым большим городом, в котором он очутился после своего деревенского мира. Более высокий культурный уровень окружающего общества дисциплинировал молодого учителя, заставлял его не только активно выполнять порученное дело, но и усердно заниматься самообразованием. Как всегда, Ефим много читает. Сохранился листок, своего рода расписка Честнякова вдове костромского священника А.И.Поповой, на взятую у нее литературу. Тут значатся произведения русских писателей и прогрессивных критиков — сочинения И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Г. П. Данилевского, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева, К. Д. Ушинского, зарубежных авторов — У. Шекспира, Д. Байрона, научные труды по педагогике и экономике.

В декабре 1899 года Честняков отправляется в Санкт-Петербург. Поступить в Академию художеств Е. В. Честнякову не удалось. Для этого требовалось специальное образование, так называемый ценз, а его у Ефима, к сожалению, не было. В Тенишевской мастерской Ефим Честняков сближается с Иваном Билибиным и Сергеем Чехониным, Владимиром Левитским и Траубенбергом, братом и сестрой Чемберс. Это были люди примерно одного возраста, с определенным жизненным опытом и школой художественного творчества. В отличие от многих своих однокашников Ефим практически не имел специального образования, не считая поверхностных знаний в области искусства, которые получил в учительской семинарии и которые потом сам активно пополнял самообразованием в годы учительства.

С упорством и терпением, присущими его крестьянской натуре, овладевает Ефим основами изобразительного творчества. К сожалению, Честняков начал учебу в мастерской в то время, когда она доживала свои последние дни. И.Е. Репин практически уже отошел от непосредственного руководства этой второй своей студией и посещал тенишевцев лишь тогда, когда требовалось просматривать работы и эскизы или принять экзамены, которые устраивались раз в месяц. Во время одного из просмотров И.Е.Репин надолго задержался у работ Честнякова.

В записной книжке Ефим Васильевич оставил по поводу встречи с Репиным следующую запись: «А вы, Честняков, думаете ли держать в Академию? Есть ли у вас ценз? Если нет, лучше подождите... Таких много, а вы могли бы. Я вас считаю незаурядным, у вас талант. Когда я увидел ваши рисунки, я удивился, но нужно учиться. О свадебных эскизах: талантливо. Вы идете своей дорогой, я вас испорчу... Гордый вы человек... Да... да... Вам нужно учиться. У вас способности. Держите в Академию. Мило... так... хорошо. А свои эскизы берегите... Да, да, художник... Красиво... Вот и продолжайте дальше... Кисточкой заканчивайте, как вам самому нравится... Вы могли бы... Вы уже художник. Это огонь, это уже ничем не удержишь... Что еще сказать вам? Участвуйте в выставках... Создавайте себе имя, выставляйте на «Мир искусства». Вероятно, разговор между Честняковым и Репиным состоялся на одном из вечерних просмотров эскизов в Тенишевской мастерской, и Честняков, взволнованный похвалой великого мастера, записал его сразу же.

Вскоре Ефим Васильевич Честняков был принят в Высшее художественное училище при императорской Академии художеств, но лишь вольным слушателем. Проучился он здесь по декабрь 1903 года. К сожалению, к тому времени Репин уже не преподавал в Академии. Документы свидетельствуют, что художник вернулся домой в Шаблово в октябре 1905 года с большим багажом картин и скульптур. В Шаблово, пока был запас красок, купленных в Петербурге, Е. В. Честняков часто писал этюды с натуры, крестьянских девушек, парней и особенно ребятишек, которые ходили за ним по пятам. Ефим Васильевич давал им бумагу, цветные карандаши, учил рисовать, устраивал веселые игры. Этюды потом использовал для своих картин, которые писал исключительно на деревенские темы: зимние посиделки, игры и забавы, особенно — гулянья, народные праздники, в которых участвовали крестьяне соседних деревень.

Обращает на себя внимание, что Честняков весьма оригинально трактует сюжеты из жизни деревни. У него, например, совершенно отсутствует характерный для передвижников критический показ обездоленного крестьянского сословия. В своих картинах художник как бы любуется деревенским бытом, приукрашивает его. Он хочет сказать, что в этой простой жизни больше достоинства, больше человеческого тепла, чем в сложной жизни цивилизованного города. Все его картины-праздники полнятся идеей всеобщего изобилия, достигаемого в результате дружного, коллективного труда. На больших столах — много всяких яств, много гостей и, прежде всего — детей, много радушия и гостеприимства. Это чувствуется в улыбках, жестах, во всем содержании картин. Настойчиво подчеркивается идея о жизненном благе, равном для всех, о возможности обогреть, приютить и сделать себе равным каждого.

Все чаще и чаще художника одолевала мысль о необходимости новой поездки в Петербург. Довольно-таки натянутые отношения с односельчанами наводили на мысль, что он не все возможное постиг, что надо ему еще подучиться — особенно профессионально. К тому же накопилось довольно много изобразительного и литературного материала, который пришло время выставить на суд знатоков и истинных ценителей. Человек этот нуждался в пополнении впечатлений, знаний; сам, готовый отдавать беспредельно, он испытывал острейшую нехватку общения с единомышленниками. Зимой 1913 года Е. В. Честняков во второй раз приезжает в Петербург.

Он поступает в мастерскую педагога Академии художеств, художника Дмитрия Николаевича Кардовского. В мастерской Д. Н. Кардовского Честняков более тщательно вникает во все, что дает ему преподаватель, все чаще задумывается над чисто профессиональными проблемами живописи. Видимо, между учеником и учителем устанавливается полное взаимопонимание. Об этом свидетельствует письмо в кассу общества передвижных выставок, датированное 27 марта 1913 года, в котором Кардовский просит принять на выставку своего «частного ученика г. Честнякова».

Из черновика письма Е.В. Честнякова к неизвестному адресату: "Желал бы совершенствовать свои произведения и рисовать новые. Но нет нужных средств к существованию вообще и никакого запасного капитала нет у меня... Есть стихотворения, сказки. Могу декламировать в театре, петь и играть - вообще представлять, тем более что это искусство так же входит в предмет моих целей. У меня много лепных работ: фигурки людей в разных костюмах, всех возрастов и постройки разных мотивов своей композиции... Конечные же цели у меня - деятельность в деревне. И вообще желал бы ознакомиться в городе по возможности с делами всякого рода: живопись, скульптура, музыка, архитектура, машиностроение, агрономия, языковедение, астрономия, науки оккультные, театры и кинема...". В другом письме к Абрамовой, датированной августом 1913 года, читаем: " ...я стремлюсь создать свою культуру и забочусь о её сохрани, тогда как у меня нет никакого своего помещения, мне некуда деваться со своими работами, а их всё больше накопляется. О помещении в музей мне говорили и (Репин, например), но я того не желаю. Считаю свои вещи не туда относящимися..." Желание показать, поделиться своим творчеством и идеями продержали Честнякова в столице до осени 1914 года. В этот год в журнале "Солнышко" №1 за 1914 год была опубликована сказка "Чудесное яблоко", а в издательстве "Медвежонок" отдельной книжкой с иллюстрациями автора вышли его сказки" Чудесное яблоко", "Иванушко", "Сергеюшко".

Меж тем началась Первая Мировая - эшелоны с новобранцами потянулись на запад, а Честняков (негодный к строевой службе сорокалетний студент) поехал домой, теперь уже навсегда. У художника практически не оставалось времени для непосредственной реализации давно намеченной программы универсальной культуры. Но вот выход из тупика, кажется, найден. Ефим Васильевич решает вплотную заняться воспитанием крестьянской детворы и, организует в Шаблове детский сад, который стал своеобразным прообразом сельского Дворца пионеров и даже современной группы продленного дня общеобразовательной школы. «Сад, — сообщает художник в уездный исполнительный комитет,— открыт с 1 декабря 1920 года. Занятия детей: смотрят иллюстрированные книги, журналы, слушают сказки. Чтение книг, пересказ прочитанного, рисование карандашом. Работы их (листки и тетрадочки) хранятся. Делали разнолепестные цветы из бумаги, лепили фигурки из глины, пели, играли в детском театре представления: «Чудесная дудочка», «Чивилюшка», «Ягая Баба» и разные мелкие импровизации. Дети любят наряжаться в костюмы и маски. Взрослые жители деревни охотно приходят на эти представления. Считаю, что наш детский сад есть начало универсальной коллегии Шабловского образования всех возрастов». Детский сад в Шаблове просуществовал до 1925 года.

В марте 1924 года открылась первая прижизненная выставка произведений Е. В. Честнякова. «Устроенная в Кологривском художественно-историческом музее выставка эскизов-картин и художественных лепных работ Е. В. Честненкова-Самойлова,— писала уездная газета «Крестьянская правда»,— для нашего края... представляет исключительный интерес ввиду разнообразного характера работ художника, заимствовавшего большинство тем своих из быта деревни — как мира реального, так и сказочного...». 4 июля 1928 года в Кологриве состоялся “Литературно-концертный вечер оригинальных произведений” художника.

Собственно, такие вечера уже много лет Честняков устраивал по всем окрестным деревням: возил с собой на тележке картины, глинянки, показывал картинки через “волшебный фонарь”, пел, рисовал афиши. 86 лет служил он своему делу, народу, своей земле.

Умер Ефим, как и предсказывал своим односельчанам, в тихую, ясную, с редким, мелким дождиком погоду, Хватились его не сразу, а нашли в мастерской, в "шалашке", он лежал на лавке тихо, будто уснул. Это было 27 июня 1961 года. Хоронили его всем селом и несли гроб на руках четыре километра до Илешевского погоста. В Илешеве в сухом сосновом бору есть могила с железным крестом, на котором всегда висят чистые полотенца. (По народному поверью этим полотенцем утираются души умерших.)

Текст на основе книги В. Игнатьев, Е. Трофимов "Мир Ефима Честнякова". М.: Молодая гвардия, 1988.

artpoisk.info

Светописец ЕФИМ ЧЕСТНЯКОВ - очень интересный материал

Светописец Ефим Честняков.  Осенью 1905 года Е.В.Честняков возвращался домой, в кологривскую деревню Шаблово. Пять долгих лет провел он в учебном «отходе», употребив срок для изучения искусств и постижения тонкостей наук художественных в Петербурге и по приезде на родину он имел намерения серьезно трудиться, создавать «могучую универсальную культуру».  В дорожных вещах его среди прочего имелся небольшой чёрный кожаный короб-футляр с никелированным запором, в бархатных внутренностях которого покоилась изящная механическая вещица - фотографическая камера "Глифоскоп". В малом футлярном отделении находились стеклянные пластинки с видами петербургских сцен. Пластинки имелись и отдельно - составляли запас будущим съёмкам.                                                          Е.В.Честняков. 1900-е гг.  Незадолго до отъезда в столицу Ефим Васильевич напишет: «...вообще желал бы ознакомиться в городе по возможности с делами всякого рода. Искусство - живопись, скульптура, архитектура, машиностроение, языковедение, астрономия, науки оккультные, театры, кинематограф и т.д.». Как видно, фотографию в ряд дел «всякого рода» для ознакомления Ефим Васильевич не записал. Однако отметил кинематограф, целиком обязанный своему рождению именно светописи. Можно полагать, что он, как человек, имеющий мыслью «ознакомиться» с кинематографическим делом, не мог не проявить интереса к светописи, и даже, быть может, влечение к «живой фотографии» началось от знакомства с последней. Видеть действия фотографов он имел возможность еще в мальчишеском возрасте.  Уезд Кологривский, как и соседние с ним, с давности был подвержен «отходу». С весны до осени деревенские мужики-мастеровые уходили ремесленничать в столицы и во всякие губернские города. К зиме, возвращаясь домой, многие привозили «фотографии на бумаге», что составляло городскую привычку хорошего тона. От тех лет мода на снимки пришла и в деревню.  Фотографии отходников знало всё деревенское общество – их носили, как диковинку, на показ из дома в дом для всеобщего обозрения. Для домашнего любования снимки вставляли в рамы, непременно под стекло. Рамы постепенно, многими десятилетиями, заполнялись новыми снимками и служили своеобразными семейными альбомами. Их можно было видеть во всякой более или менее справной крестьянской семье. Еще к услугам деревенских жителей для «снимания» портретов были путешествующие фотографы. В 80-90-е годы прошлого века они уже не были редкостью в кологривских селениях. Кроме того, по надобности в портретах жители уезда совершали визиты в Кологрив, в котором в 90-е годы действовало от одного до трех фотографических заведений.   Окончив курс семинарский и обретя учительскую службу, Ефим Васильевич, несомненно, встречался с заведениями светописи: и в Здемирове, и в Костроме, и в Угличе, и в Кинешме. Он, как человек, наделенный от природы пытливым умом, наблюдательностью, цепкой памятью, страстью к знаниям во всех жизненных положениях - деревенском, учебном, служебном, не мог не замечать окружающих его  фотографических явлений, сколь бы невелики были те по размерам.  В конце 1899 года Честняков приезжает в столицу и, спустя три с небольшим месяца (!), 2 апреля 1900 года в письме к Д.М.Кирпичникову, владельцу завода по переработке древесного порошка в дер. Вандышки Кинешемского уезда,  испрашивает совета относительно покупки фотографического аппарата. Дмитрий Матвеевич, управляющий пересылкой благотворительных средств на содержание Честнякова, 8 апреля отвечал из Кинешмы: «Ввиду Вашего заявления я пошлю Вам 50 руб., и Вы сами решите - стоит ли приобретать фотограф.аппарат. Аппарат не дорог, но не дорого ли обойдутся пластинки и проч. нужное при работе с аппаратом. Для фотографирования нужно умение, навык, приспособление; если Вы рассчитываете, что это у Вас есть, то, конечно, приобресть следует, иначе, мне представляется, пока будет лишняя затрата». Несмотря на бедственное материальное положение, существуя на частные благотворительные пожертвования, средства, вырученные от лотерей, спектаклей, продажи живописных работ самого Честнякова, организованные кинешемской интеллигенцией, аппарат - предмет вожделенный - всё-таки был куплен. Фотографический рынок России той поры изобиловал светописными приборами всех марок, цены которым были от двух до нескольких сотен рублей. Выбрать камеру по средствам и желаниям из имеющего быть товарного многообразия представлялось делом весьма непростым. Честняков из присланных Кирпичниковым пятидесяти рублей мог затратить на покупку не более двадцати пяти рублей, оставшаяся сумма была неприкосновенна - составляла содержание его. Камера «Глифоскоп» французской фирмы «Ришар» (16руб., с принадлежностями - 25 руб.) подходила расчету Честнякова. Шабловский крестьянин стал обладателем заветного светописного прибора!  Аппарат представлял собой стереоскопическую камеру, работающую с диапозитивными пластинками размером 45x107 мм, после обработки на которых получалось два одинаковых позитивных изображения. Камера легко превращалась из съемочной в досмотровое устройство. В нем зритель видел картину, давшую «эффект перспективы и рельефности». Понимая свое временное положение в столице, Честняков, конечно же, не собирался обзаводиться фотографическим архивом и устройством лаборатории, отчего и отдал предпочтение камере диапозитивной, поскольку отпадала надобность в печати фотографий. Отснятые пластинки для обработки можно было снести, за небольшую плату, в любой магазин, торгующий фотографическими принадлежностями. «Глифоскоп» был весьма полезен и для изучения перспективы, знания которой необходимы всякому живописцу. Таковы достоинства аппарата и понятен неслучайный выбор именно этого прибора, купленного не для забавы.  Фотографировать Ефим Васильевич начал тотчас. Весенние сцены его не запечатлели столичных красот: выдающихся сооружений, памятников архитектуры, скульптур в роскошных садах и парках. Честняков снимал свой Петербург. Главные действующие лица его диапозитивов - дети. Изображения в нескольких пластинках представляют детские группы «на воздухе». По мнению искусствоведа В. Игнатьева, дети в простых одеждах принадлежат к какому-либо приюту или обществу, возможно, благотворительному, заботящемуся о бедных. А снимки,  он   полагает,  сделаны   вблизи   места  жительства Чсстнякова, на Васильевском острове. Все кадры-первенцы разного качества и достоинства - опыты  Честнякова по владению фотографической наукой. Самостоятельны ли были его первые светописные шаги? Весьма возможно, что он приобрел «умение», изучив специальные наставления, приложив к ним знания, почерпнутые из журнала «Научное обозрение», который читал   в   пору   учительства   и   где   печатались   статьи   по практическому применению светописи. Нельзя исключить и того, что наставником в сем деле был сотоварищ-тенишевец, фотограф­а-обитель Де-Бове.  Оставив столицу, Ефим Васильевич, напитанный знаниями художественными, имея некоторый опыт в делах светописных, возвратился в отеческий дом.                                    Семья бедствовала, вела скудное существование. Он, «питерщик»-живописец, стал крестьянствовать, работая «...с весны до осени на земле, пока не выпадал снег...». Обремененный повседневными мирскими заботами, он-таки выкраивал драгоценное время для искусств, а равно и для светописи, извлекал из футляра сокровенный светописный прибор. Делал стереоскопические «слепки» с людей; «девонек и парнеков, баушек и дедушек, мужиков и баб», светописал двуглазой коробкой в избах, запечатляя унылую деревенскую жизнь изнутри.                                    «Дитям и взрослым» он устраивает сеансы с туманными картинами» (слайдами), проецируя их на экран через волшебный фонарь» (объектив фонаря в латунной оправе сохранился А.А.). Источником света в нем была обыкновенная керосиновая лампа.  Идея публично демонстрировать изображения на экран была, вероятно, знакома Ефиму Васильевичу еще с времен педагогической службы: народные чтения с «волшебным фонарем» были уже в 90-е годы XIXвека в начальных народных училищах, в городских и духовных учебных заведениях Костромской губернии. Можно слагать, что мысль о возможном устройстве световых чтений для просвещения крестьян зародилась у Честнякова в то время. Стало быть, совсем не случайно родственник его Н.С. Скобелев, учитель 2-го начального народного Ефремовского училища Кологривского уезда, в письме к нему в Петербург упоминает: «Были чтения с фонарем...».  Простейший домашний фонарь был недорог (от 5 руб.). Его Ефим Васильевич мог привезти из Петербурга, мог выписать и по почте. Какие картины видели шабловцы на экране? Во-первых, конечно, собственные диапозитивы Честнякова с деревенским людом и, вероятно, готовые фабричные картины, образовательного свойства. Зимние вечерки с фонарем были и развлечением, и полезным отдыхом, скрашивающим его однообразное крестьянское положение.  Спустя какое-то время, Ефим Васильевич заводит новую стереоскопическую камеру. На этот раз он избрал аппарат немецкой фирмы (ценой от 10 до 15 руб.), работающий с пластинками 8,5x17 см. Здесь тоже получалось два изображения, однако размер их был больше, нежели в «Глифоскопе». Камера в виде ящика была значительно удобней при съемке, имея внутри магазин кассет на девять кадров, быстро заменяемых при простейшем манипулировании. Теперь шабловский фотограф-любитель больше проводил времени в темной лаборатории: прибавилась новость - печать фотографий на бумаге. Что же заставило Ефима Васильевича, рачительного, по-крестьянски сметливого человека войти в расход да еще тем самым добавить себе хлопот лабораторных. Объяснить сей «странный» поступок можно единственным - заботой строителя «универсальной культуры» об окружающих людях. Появление в деревне у ученого-шабловца двуглазой волшебной коробочки, глядя в которую, можно видеть «натуральные» картины и лица, вызвало у жителей всеобщее любопытство. Начались публичные просмотры. Загадочная коробочка с заряженной стеклянной картинкой ходила из рук в руки, и разновозрастные пары глаз обозревали чудотворные изображения. Уверен, что, наблюдая за ходом сеансов, кроме чувства радости, испытывал Ефим Васильевич и тревогу за судьбу прибора, который мог быть случайно, по неосторожности зрительских действий, обрести неисправность, а то и серьезную поломку. Вероятно, опережая нежелательные события, он решился потратиться на приобретение новой камеры, первенец же «Глифоскоп» бережно сохранял для собственного пользования. Новые фотографии Ефим Васильевич пришивает нитками к картону, и те просматриваются жителями через дешевый ручной стереоскоп, которому даже в руках неумелых не грозило ничто. Процесс ознакомления крестьян с трехмерным изображением, вызванным стереоэффектом, на мой взгляд, часть большой программы художника-просветителя в составе созданной им универсальной крестьянской культуры, способствующей более полному восприятию жителями деревни окружающего мира.  Редкая российская деревня могла похвалиться своим фотографом - шабловские могли. В известном четверостишии Ефим Васильевич сжато рисует свою деятельность: Фим трудился многи годы, Окруженный хором муз, И носился по народу С грузом созданных искусств!    Окружала «Фима» и музу фотография, а снимки, «груз» светоописный - портреты современников - устраивались благодарными людьми в крестьянских рамах-альбомах.  Степень серьезности Ефима Васильевича к светописным делам постоянно росла. Два аппарата, бывшие в собственности, по-видимому, не удовлетворяли его, и он вновь поражает общество - приобретает третью камеру. Аппарат английского производства - не более 15 руб.) ящичного вида с магазином кассет на 12 кадров, размером 9x12 см. Эти последние качества составляли все достоинство прибора. Теперь набор камер деревенского любителя фотографии мог изумить всякого горожанина, знавшего толк в светописных занятиях.  Ефим Васильевич, приобретя немалый опыт "тактического светописания в деревне, очевидно, имел все-таки неудовлетворенность от собственной техники, отчего решился на покупку еще одного прибора, работавшего с пластинками 13x18 см.  К  сожалению, сей «закатный» аппарат не сохранился. Я думаю, что это была добротная светосильная профессиональная камера (ценой : 35 руб.), ибо с пластинками такого размера в силу дороговизны работали состоятельные фотографы-любители или профессионалы. В пользу такого предположения говорит и отсутствие самой камеры: она по скудности средств могла быть продана самим владельцем или, возможно, досталась знающему лицу после смерти Честнякова  как лучшая из всех аппаратов.  Две камеры, приобретенные последними, более других служили Ефиму Васильевичу. Посредством их он исполнил самые замечательные кадры своего собрания, где более всего места, как и в живописи, занимают портретные работы. В большинстве снимков представлен групповой портрет. Это и постановки самого автора на фоне грубой холстины или специально исполненного темперой задника. Детские изображения на портретах самые удачные.  Картинами деревенских событий светопись российская вообще не богата. «Крестный ход в Шаблове» - редкостная фотография, достойная самой высшей оценки. Высших похвал заслуживает и проникновенный литературный труд «Ручеек», вышедший из-под пера Честнякова - писателя, в котором он с поразительной точностью описал картины шабловской жизни. Снимок «Крестный Ход...» - это блестящая иллюстрация к одной из них: «Наступил жаркий солнечный день, и, когда солнышко поднялось до полудня, через ручеек проходили нарядные люди: мужики и бабы, старики и старушки, девицы, ребята и малые дети - все нарядно одетые. Красные, алые, голубые, белые платочки, фартуки и сарафаны - во всяких нарядах стояли на лужке, у часовни. Одни входили в часовню. другие вставали крутом на лужайке лицом к часовне, и все без шапок. Скоро собралась вся деревня и те, которые пришли в гости на праздник, все стояли нарядные и молились Богу. Потом вынесли из часовни крест, иконы, хоругви и пошли вокруг полей и вдоль деревни крестным ходом».  Фотографическое наследие Честнякова численно не велико, однако в нем есть некоторые образцы, о которых должно сказать особо. Как известно, Ефим Васильевич в совершенстве владел искусством лепки. Умелые руки его сочиняли «глинянки»-фигурки и разноцветно тонировали их.   Поначалу это были персонажи его  сказок, а затем  привлекательные глиняные актеры давали представление в детском передвижном театре. Апофеозом глиняного сочинения стал огромных размеров город - «Кардон». Город с домами, дворцами, улицами населяли дети и взрослые, а составлялся он из «свыше 800 фигур». Когда руки создателя прикасались к нему, град оживал.    Немногим свидетелям посчастливилось наблюдать  действа во многолюдном «Кардоне»... Нынче от него осталось десятка три фигур. В авторской полноте «Кардон» остался только на фотографиях. Ефим Васильевич снял панораму города, составив её из трёх снимков.       В годы первой мировой войны светописные занятия Честнякова прекратились - не стало фотопродуктов. В архиве Ефима Васильевича В.Игнатьев обнаружил неиспользованную коробку с пластинками в фабричной упаковке. По причине отсутствия материалов в советское время Честняков оставил занятия светописью навсегда. Подтверждает это письмо-черновик к писателю И.М.Касаткину, написанное в 20-е годы. Из письма следует, что Иван Михайлович просит прислать фотографии с работ. Честняков, который не мог сам исполнить снимки, предполагает «заполучить в гости фотографа Вас-ва (А.П. Васильев, владелец фотографии в Кологриве - АА.)», но тут же оговаривается: «Пешком, верно, он не пойдет- от меня же подвода, редьки с квасом в гостях кушать, верно, тоже не будет, и мне неловко, что нечем больше попотчевать». А.А. Анохин

starina44.ru

Творческое наследие Е. В. Честнякова

Ефим Честняков

Прошло более 40 лет с того дня, как сотрудники Костромского музея Изобразительных искусств привезли из экспедиции по Кологривскому району произведения мало кому известного художника Е. В. Честнякова. За это время сотрудниками музея во главе с В. Я. Игнатьевым, московскими и костромскими реставраторами, а также другими иссле дователями сделано немало для спасе ния, сохранения и популяризации творческого наследия Е. В. Честнякова. Про шли выставки во многих городах Рос сии, а также во Франции, Италии, Финляндии. Периодически публиковались научные и популярные статьи, из дана книга В. Игнатьева и Е. Трофимова «Мир Ефима Честнякова», альбом,© Т. П.Сухарева, 2009каталоги выставок. Библиография до вольно обширна. Сегодня мы не будем останавливаться на обзоре литературы и истории изучения творческого наследия Е. В. Честнякова. Отметим лишь то, что серьезной научной попытки осознать его творчество, как уникального явления русской культуры первой половины 20 века, пока не сделано. В то время как его художественное и литературное наследие настолько многогранно, что позволяет говорить о нем, как о художнике, поэте, мыслителе, педагоге, праведнике. Нет пока и понимания у жителей Костромской земли, что они обладают величайшим художественным и духовным сокровищем мирового уровня.В предыдущие годы основное внимание уделялось изучению биографии Е. В. Честнякова, популяризации живописного наследия и незначительного числа литературных произведений. Не сделано серьезного искусствоведческого анализа живописного и графического наследия, до сих пор его называют художником примитивистом, или «рыцарем сказочных чудес», что в корне не верно. Нет также осмысления его многогранного творчества с культурологической и филологической точек зрения.Одним из главных препятствий в изучении творческого наследия Е. В. Честнякова является тяжелое, по сохранности, состояние его рукописей и докумен тов. Из за бедственного положения Е. В. Честняков делал записи на бумаге плохого качества, мелким, с трудом разбираемым почерком, чаще всего, используя карандаш, который стирается и угасает. Работать с этими рукописями может только специалист – осторожно, кропотливо, медленно расшифровывая текст. Писал он почти без знаков препинания, отделяя одно предложение от другого двоеточием или троеточием. Долгие годы доступ к рукописям и документам был закрыт и для сотрудников музея. За сорок лет удалось спасти и со брать лишь часть творческого наследия Е. В. Честнякова, многое погибло, какое то количество находится в частных собраниях.Е. В. Честняков был натурой очень цельной, все в его творчестве было взаимосвязано и художественные произведения, и стихи, и сказки, и театральные действа. Без понимания каждого из на правлений деятельности Е. В. Честняко ва невозможно понять цель его творчества, его мечту создать «могучую универсальную крестьянскую культуру».Опираясь на опыт экспозиционной и просветительской деятельности по творчеству Е. В. Честнякова, начав работу по изучению рукописного наследия, мы предлагаем вашему вниманию новую постановку проблемы в исследовании творчества Е. В. Честнякова: «Православное миропонимание, как ос нова художественного творчества Е. В. Честнякова». Попытка рассмотреть его художественные и литературные произведения с православной точки зрения до недавнего времени не предпринималась, в советское время это было практически невозможно.В Кологривском районе, на родине Е. В. Честнякова сложилась традиция почитать его как человека праведного и ради Христа юродивого. Его могила стала своеобразным местом паломничества не только для местных жителей. Ежегодно в день памяти Е. В.Честнякова 27 июня на его родину в деревню Шаблово приезжает много людей. В храме Богоявления в деревне Илешево служится панихида, совершается крестный ход к его могиле, водосвятный молебен на роднике у деревни Шаблово, названном «Ефимов ключик». Такое отношение к Е. В. Честнякову, как к человеку необыкновенному, праведному, даже святому, передается из поколения в поколения, хранились росписи, сделанные Силой так как еще при его жизни люди видели Ивановым. Были в нем, по свидетель в нем духовное начало. Подлинные вос ству местных жителей, большие иконы поминания и свидетельства о нем, запи Святителя Николая Чудотворца, Ильи санные сотрудниками музея и краеведа Пророка, архангелов Михаила и Гаври ми, как целителе и провидце, начинают ила, среди особо почитаемых воспоминаний приобретать характер легенд, но еще ют икону Божьей матери. Пребывание в живы люди, которые могут подтвердить, храме не могло не затронуть душу ма что Е. В. Честняков, несмотря на все ленького Ефима, его художественное превратности судьбы, был человеком видение мира начинало формироваться благочестивым. на основе традиций древнерусского исНаш экскурс в историографию воп кусства. Уклад жизни православной се роса мы начнем с биографии Е. В. Чест мьи, оказал огромное влияние на детс някова. Согласно метрической книге, он кое сознание Ефима Честнякова. В од родился 19 декабря (по старому стилю) ной из поэм (пока расшифрована лишь 1874 года в семье временно обязанного небольшая ее часть), посвященных вос крестьянина г. Лермонтова деревни поминаниям детства, мы встречаем уди Шаблово Василия Самойлова. Крещен вительно возвышенное описание утра в 22 числа. Семья была глубоко верую крестьянской избе: щая, о чем свидетельствуют воспоминаИ рано утром встала баушка Оринания самого Ефима Честнякова. «Мы сИ в светеце зажгла огня…дедушком Самойлом ходили по осеням И ясно осветилася избушка … новь собирать – для новой часовни … Когда спала ты добрая старушка.. он был часовенным старостой. Нас Давноли вечер был – она уже встречали везде хорошо и радуш оголень вздула.. но…»1. Православный образ жизни его И лапотки свои с молитвою обула.. семьи находит отражение во многих его Умылася из ковшика холодною водой.. воспоминаниях изложенных в стихот И стала пред иконою обычной чередой ворной форме: И шевелит губами, шепчет Божие словаИ крестится в поклонах и наклонилась…Стоит часовня на просторе Как памятник времен былых, голова..Создание прадедов седых..2 Молитву кончила.. аминь произносила И мир душе своей на день грядущаго (?)И с деревянной чешуейпросила.Старинная глава на ней..Благословенный час.. малюткаИ деревянный крест святой..в колыбели Снаружи ты в окошко посмотри Проснулося дитя другие на постели– Увидишь живопись стариннуюИ слышит мир в словах старушкивнутрисокровенныйТо наши славные Лука и СилаИ в светлых грёзах сон благословенныйнаписали,Смежает очи.. и опять дитя в постелиИ в дар деревне живопись оставитьзасыпаетприказали..3Ефим Честняков с раннего детства посещал приходской храм Богоявления и Никольскую церковь в селе Илешево. В Богоявленском храме до сих пор соИ Божий мир над ним витает… И хоры ангелов поют в сияниях Святых и светлых Над колыбелью детских дней Небеснобеззаветных…4Мы не располагаем документальны ми свидетельствами о том, как форми ровалось сознание Е. В. Честнякова в юношеские годы. Нам известно, что в 1889 году Е. В. Честняков успешно за кончил Кологривское уездное училище, а в 1894 – Новинскую учительскую се минарию в Ярославской губернии. Став учителем начальных классов, он не сколько лет трудился в учебных заведе ниях Костромской губернии. В этот пе риод он общается в среде сельской ин теллигенции, много читает, изучает литературу по философии, экономике, культуре, педагогике. Много рисует и пишет акварелью. В 1899 году, в возрас те 25 лет, он уезжает учиться в Петер бург, поступает в художественную мас терскую княгини Тенишевой, которой руководил И. Е. Репин, а в 1905 году ста новится вольнослушателем Академии Художеств.Жизнь Е. В. Честнякова в Петербур ге во многом непонятна, о ней остались лишь обрывочные записи в его рукопис ных книгах. Можно предполагать на сколько сложно было молодому челове ку из сельской местности в богемной среде столичных художников. Но эта, не понимающая его среда, не сломала Ефи ма Честнякова, как сломала многих по этов, писателей, художников, выходцев из деревни. Здесь можно увидеть прови дение судьбы, которая дважды спасает его, во время трагических для истории России событий. В 1905 году, в связи с революционными волнениями, закрыва ется Академия художеств, Е. В. Честня ков возвращается на родину в деревню Шаблово, где создает уникальные живо писные, графические и литературные произведения. В 1913 году он «с грузом искусств» снова едет в Петербург, меч тает продолжить учебу у И. Е. Репина, встречается с художниками, видными представителями русской интеллиген ции (Чуковским, Шаляпиным), но не находит понимания. В 1914 году, после начала Первой мировой войны, он на всегда уезжает в родную деревню.В глухой Кологривской стороне, хранящей патриархальный уклад рус ской жизни, не столь бурно и трагично воспринимались эпохальные события, прервавшие мирный, поступательный путь развития православной России. Возможно, свыше на него была возложе на миссия: запечатлеть в своих произве дениях и тем самым сохранить для бу дущих поколений духовный мир русско го крестьянства с его православной верой, народной культурой, взаимодей ствием с окружающей природой. Пере дать красивую мечту о всеобщем благо денствии в русской деревне.Вместе со своими односельчанами Е. В. Честнякову пришлось пережить ре волюционные преобразования в дерев не и трагедию Великой отечественной войны. В 1920–30е годы на его долю выпало немало горьких событий: ото брали родительский дом, умерла сестра Татьяна и на его попечении остались двое племянников, была арестована и сослана в Казахстан его другая сестра Александра. Как человек образованный, и неблагонадежный для советской вла сти, он находился под наблюдением ор ганов НКВД. Какихлибо средств суще ствования, кроме небольшого огорода, он не имел, в последние годы жил пода яниями, принимал только постную пищу. Своей семьи Ефим Васильевич никогда не имел и вел праведный образ жизни. Говорил он со своими односель чанами притчами, предсказывал собы тия в чьейлибо судьбе, в том числе и начале войны, когото исцелял, о чем имеется немало свидетельств. Умер он 27 июня 1961 года в возрасте 87 лет.Зная эти факты его биографии, можно понять и объяснить кажущееся странным для некоторых современни Художественных традиции древне ков поведение Е. В. Честнякова. Пред русского искусства, воспринятые Ефи ставители власти видели в нем местно мом Честняковым, пока не привлекли го дурачка, непонятные речи которого внимание исследователей. Вместе с тем, казались идеологически безопасными. при изучении его картин обращают на Такая форма поведения помогала ему себя внимание живописные и компози выжить, избежать обысков и арестов. ционные приемы, свойственные русской Для людей верующих он был блажен иконе. Икона была неотъемлемой часть ным в высшем смысле этого слова, ради духовного мира крестьянина, принад Христа юродивым. В послереволюцион лежностью русской избы. Ефим Честня ные годы, когда храмы были закрыты, он ков впервые в истории русского искус учил людей хранить в своем сердце пра ства ввел живописную картину, принад вославную веру. Это подтверждает и тот лежащую городской культурной среде, в факт, что в 1930е годы он вместе с ве крестьянскую среду и сделал ее доступ рующими женщинами создал храм в ной для понимания сельского жителя. лесу, под открытым небом, куда тайком Особенно любимы были Богородичные приходили молиться. Сейчас там уста иконы. Образ Богоматери был близок новлен поклонный крест. русской душе, понятен и доступен дажеОбратимся к его творчеству. Наибо неграмотным крестьянам. Вероятно, это лее хорошо известно и изучено живопис и повлияло на особенность художе ное наследие Е. В. Честнякова, но исто ственной системы Е. В. Честнякова. Не ки его художественной системы пока случайно крестьяне помещали картины еще не раскрыты полностью, ранее нами Ефима Честнякова рядом с иконами в отмечалось, что нет пока глубокого ис красном углу. кусствоведческого исследования его ху Рассмотрим несколько произведе дожественных произведений. Мы берем ний художника. Картина «Сказочный ся утверждать, что изобразительное мотив». Полотно написано не по зако творчество Е. В. Честнякова – это уни нам линейной перспективы. В нём про кальный сплав традиций древнерусско слеживается многоплановость русской го, народного и профессионально искус иконы. Пространственные планы пере ства. В его профессионализме убеждает, секаются, взаимодействуют и не меша полученное им образование и свидетель ют друг другу. Время здесь также как в ство И. Е. Репина: «У вас талант. Вы иконе условно. В разном масштабе пред идете своей дорогой, я вас испорчу. Это ставлены герои картины, разные по ме огонь, это уже ничем не остановишь. Вы сту действия события соединены в од уже художник…»5. О народных истоках ной композиции. Что это за события, мы творчества Ефима Честнякова есть не не можем сказать с полной определен сколько исследований. Мы приведем ностью, – в творчестве Честнякова мно слова М. А. Некрасовой о живописных го загадок. Возможно, это лишь сохра произведения Честнякова «Город Всеоб нившаяся часть большого произведения. щего Благоденствия» и «Щедрое ябло В картине «Сказочный мотив» важно не ко»: «Художественная структура поло столько конкретное действо, сколько тен здесь такова, что они свободно вхо духовное состояние героев, внутреннее дят в окружающую среду со своим душевное переживание. Художник стре поэтическим настроением. Эта черта мится выразить больше, чем внешне по народного искусства»6. казано в сюжете.Картина «Женщины и дети». Худо жественная структура полотна напоми нает христианскую фреску. Русские кре стьянки и дети не стоят твердо на зем ле, как реальные люди, а скорее, предстоят, как святые, на фресках в хра ме. Так возвысить русское крестьянство, почти до уровня святости, не смог ни один русский художник. Обратим вни мание на фрагменты картины . Сравни вая очертания этих женских образов с иконографической схемой Богоматери «Одигитрия», в некоторых аспектах на ходишь некоторое стилистическое заим ствование. Как и в иконе, женские фи гуры изображены фронтально, иногда с небольшим наклоном головы. Ребенок на руке женщины «восседает» как мла денец Христос на руке Богоматери. В этой трогательной композиции рус ская женщина словно предстает пред Христом, являя миру свое дитя. На ли цах женщин и детей нет напряжения, взгляд не затуманен страстями, это про светлённый взгляд из глубины уже дру гого мира. Одухотворённого крестьянс кого мира, ушедшего в вечность.Ефим Честняков часто писал свои картины для театральных постановок, включал их в действо. Они иллюстриро вали многочисленные его литературные произведения. Так, например, в картине «Чудесное яблоко» , написанной на сю жет его известной сказки, заложен глу бокий сакральный смысл. В ней расска зывается о том, как старик нашел в лесу большое яблоко и хотел увезти его в де ревню, но не смог. Сидящие на дереве тетерев и сова объяснили ему, что толь ко совместными усилиями можно сдви нуть тележку с места. Заканчивается эта сказка словами:«Привезли домой яблоко, и вся де ревня сбежалась, глядит:.– Кто вам дал? – спрашивают..– Бог дал,– отвечает дедушко.

Почали. Стали пробовать: сладкое, душистое, рассыпчатое. “И мне, просят, и мне!”Дедушко дает всем. Вся деревня на елась, похваливают: такогоде дива не слыхивали.И ели дедушко и бабушка, мужик и баба и ихние ребята –парнеки и девоньки… Кушали сы рым и печеным, и в киселе,и перемерзлым, когда пришли холо да. Соседям всем завсегда давали, осо бенно кто захворает. И хватило им яб лока на всю осень и зиму до самого Хри стова дня»7.В этом произведении заложена вы сокая духовнонравственная христиан ская идея: «Поделись с другим, и тебе хватит». Только совместными усилиями крестьяне смогли привезти яблоко в де ревню, и ели его потом всем миром. Де ревенская культура основана на коллек тивном труде, в одно время и сеяли, и урожай собирали. Праздники отмечали тоже вместе. Только всем миром могли выстоять русские люди, поэтому в про изведениях Честнякова мы всегда встре чаемся с общностью людей.Во многих картинах и сказках Е. В.Честнякова встречаются элементы русской фольклорной традиции, как, например, в картинах «Аленушка у мед ведушки», «Тетеревиный король». Люди уважительно относятся к миру живот ных, понимают язык птиц и зверей, а они платят им добром. Живя в крестьянской среде, он с раннего детства впитывал в себя народные предания, сказки, песни– всю ту народную мудрость, котораябыла заключена в неповторимых поэти ческих формах. В творчестве Честняко ва мы видим переосмысление огромно го пласта фольклорной культуры через систему духовнонравственных ориенти ров православия. Не заключена ли в его произведениях идея соборности всего мира тварного? Приведем слова князя духовное начало в лицах своих одно Евгения Трубецкого: «Собор всей твари сельчан, поэтому и созданные им худо как грядущий мир вселенной, объемлю жественные образы просветлены, ико щий и Ангелов и человеков и всякое нографичны. дыхание земное, такова основная хра Всю свою жизнь Ефим Честняков мовая идея нашего древнего религиозно писал стихи, сказки, драматические го искусства, господствующая в древней сценки для детского театра. В его руко нашей архитектуре и в живописи»8. писных книгах мы встречаем размышлеВ огромной программной картине ния о жизни, о Боге. «Город всеобщего благоденствия» выра Единственный из исследователей, ко жен масштаб преобразующей силы ис торый с научной точки зрения занимался кусства. Художник показал «красоту «словесностями» Ефима Честнякова» и своих грез», веруя, что построенная кол опубликовал ряд статей, известный фило лективным трудом «универсальная кре лог Вячеслов Сапогов писал о его руко стьянская культура» принесет всеобщее писном наследии: «По существующим благоденствие. В картине показан ска текстологическим правилам эти тексты зочный праздник, счастливы все, а боль следует считать черновиками, так как к ше всех старики и дети. Вглядываясь в одной и той же теме автор возвращается лица героев, понимаешь, что это празд по нескольку раз и в разное время. Мы ник души, свободной и светлой. В этой привыкли к тому, что художник, получив крестьянской утопии заложен богатый ший статус крупного, великого, гениаль духовный опыт русского народа. ного, имеет право на внимание к любомуОсобой чистотой и непорочной кра его черновику или обрывку записи. Пусть сотой пленяют лица детей в произведе в случае с Ефимом Честняковым будет ниях Ефима Честнякова, у них он нахо наоборот: Обратим внимание и будем чи дил понимание, и для них он трудился. тать его черновики. Право, они стоят Образ крестьянской девочки в портрете того»9. Приведем несколько выдержек из «Портрет девочки в белом платке» на недавно расшифрованных размышлений полнен внутренней духовной красотой Ефима Честнякова о Красоте, о Боге: и чистотой. Так почувствовать, понять и «Красота соблазнительна для греха. Грех изобразить внутренний мир ребенка мог разрушает Красоту. Не указывайте на Кра лишь тот, кто сам жил праведной, духов соту.. вот она виновата.. Это не Красота, ной жизнью. Виноват грех Красота – святое.. Что неКомпозиция картины «Крестьянс свято, то не Красота. Борьба святого с гре кие дети» построена по пространствен хом.. Красоты с безобразием… формы ным законам классической картины. По с хаосом…бытия с небытием… света содержанию, по соподчиненности геро с тьмою… Красота – добродетель.. святая.. ев произведение близко стилистике рус по природе своей чужда насилию. Он – ской церковной живописи. Особого вни грех.. безобразен в противоположность мания заслуживают центральная фигу прекрасному. .. Он тьма.. разрушение, ра ангела и стоящая справа девочка. бездна.. смерть.. Красота – свет, созидание, Может быть это символ чистой души, творчество.. вечность.. жизнь.. близко находящийся к миру Божьему? Красота – награда живущему – цель Живя в задавленной тяжелым трудом, и смысл всему. полуграмотной, не понимающей его кре Родился сын Божий жил на земле стьянской среде, Ефим Честняков видел без греха: образец чистоты Святой выс шей красоты.. которую превзойти невоз можно.. Жизнью и словами учил Он пути к прекрасному… люди сыны чело веческие и дети Божьи, но грешные.. а Он сын человеческий и сын Божий без грешный невинный страдал и умер от насилия..Он есть Творец и начальник жиз ни..»10.Православное видение мира просле живается во многих произведениях Ефи ма Честнякова и лучше чем он сам о сво ем внутреннем мире не скажет никто:.– О чтоже делать мне? – Прости

.– Я не могу простить – вот мечИ пусть рассудит нас Творец..–Твой меч опять вложи в ножны –Мечом бороться не должны..Кто меч извлёк – мечом погибнетВраждой – вражду себе воздвигнет..

.– Твой меч – терпенье без концаВ заветах Господа Творца..11

Это диалог одного из героев Ефима Честнякова, но не приходилось ли ему самому смиренно принимать все удары судьбы? Он пишет о том, что было пере жито и выстрадано на его жизненном пути. Ефим Честняков устами своих ге роев говорит об избранном им пути сми ренного страдальца, праведника. В сво их стихах он часто обращается к Богу:Ах, дети милые, молитесьК Святому Господу Христу.Не исцелит ли Он, Спаситель,Мою печальную болезнь.Своей гордынею мятежнойНебрежен я в делах ТвоихИ стал во многом неприлежныйИ чтото плач давно затих.О, научи творить святое,Служенью в жизненных судьбах.И воскреси моё былое,И укажи труды в избах…12На сегодняшнем этапе изученности рукописного наследия Ефима Честня кова можно уже со значительной долей объективности сказать, что православ ная тематика занимала большое место в его литературном творчестве.Страдалица наша, Отчизна младая Хоть в новом наряде, но скорбно худая, Так много невзгоды она испытала И вот измождённая слабая встала.. И руки и ноги несмело дрожат.. Спешите же дети ее поддержать.. Не хвастайте с другом, не ссорьтесьс врагом Трудитесь и думайте все о благом… Не место восторгам, не время рыдать.. Спешите Отчизне питание дать… Терновые лозы в отставших веках Все новые слезы на впавших щеках… И тяжкую думу.. безмерные муки Берите без шума на верные руки. Не следует, братья, стучать и вопить, Но беднойто матери дайте испить. Убойтеся Бога, не мыслите мстить Того и другого стремитесь простить.. С душою великою сын просвещенья Не должен носить в себе сил отомщенья. Стремящийся к миру, нигде не враждуй И счастья светильник в душе не задуй13Это стихотворение написано после революции, но как актуально оно звучит сейчас.Приведенные факты дают повод го ворить о том, что Е. В. Честняков и в жизни, и в творчестве шел по пути свя тости. Он был глубоко православным человеком. Вокруг имени Ефима Чест някова ведется много споров, спекуля ций, предпринимаются многочисленные попытки трактовки творчества Е. В. Че стнякова с рериховских позиций, весь ма далёких от православия. Наша зада ча на современном этапе изучить жизнь и творческий путь Е. В. Честнякова с различных точек зрения, не делая по спешных выводов. Необходимо донести до современников и будущих поколений истину о праведном пути Ефима Чест някова, его служению искусству.

Примечания1 КП – 8089. Книга. 3. – С. 160.2 Во всех приведённых текстах Е. В. Честнякова сохранена авторская пунктуа ция.3 КП – 8086. Книга 2. – С. 53–55.4 КП – 8086. Книга 2. – С. 257.5 КП – 8089. Книга 3. – С. 248.6 Некрасова М. А. Народное искусство как часть культуры. – М., 1983. – С. 38.7 Цит. по кн. Игнатьев В., Трофимов Е. Мир Ефима Честнякова. – М., 1988. – С 201, 204.8 Трубецкой Е. Храм – молитвенное го рение к небесам. – В кн.: Православная ико на. Канон и стиль. К Богословскому рас смотрению образа.[Сб.ст.] – М., 1998. – С. 226.9 Сапогов В. Сочинял словесности… //Слово, 1993. – № 1–2. – С. 32.10 КП – 8089. Книга 3. – С. 250–254.11 КП – 8086. Книга 2. – С. 145–147.12 КП – 8087. Книга 1. – Л. 160 об.13 КП – 8089. Книга 3. Без №. Послес. 192.

Альманах Светочъ №5

Ефим Честняков

 

cosmograph.ru

ЕФИМ ЧЕСТНЯКОВ - художник-сказочник из Российской глубинки.

Ефим Васильевич Честняков был одним из тех художников, которых чрезвычайно любили и ценили современники, однако настоящая слава к нему пришла уже после его смерти. Это был чрезвычайно разносторонне одаренный человек, но в историю он вошел в основном благодаря своим прекрасным картинам на сказочные сюжеты и прадничные сцены из крестьянской жизни.

Вход в город всеобщего благоденствия. Автор: Ефим Честняков.

Ефим родился в 1874 году в крестьянской семье Самойловых, и среди своих сестер, он был единственным сыном-кормильцем, и именно на него возлагались все надежды на будущее содержание всей семьи. Таких сыновей как раз и называли честняками, именно поэтому Ефим взял себе эту фамилию.

Слушают гусли. Автор: Ефим Честняков.

Несмотря на то, что Ефим увлекался рисованием с самого детства, основной его деятельностью было преподавание. Он окончил семинарию в Ярославской губернии, устроился учителем в одном из сел, позже переехал в Кострому и там преподавал в начальном училище при приюте для малолетних преступников.

Щедрое яблоко. Автор: Ефим Честняков.

Попав на работу учителем в Вичугский край, Ефим внезапно очутился в совершенно новой для него обстановке - его окружало огромное количество выдающихся личностей, творческих людей, интеллигенции, да и просто прогрессивно настроенных граждан. Здесь читали новые книги, обсуждали различные художественные события, и когда кто-то из местных увидел картины Честнякова, ему моментально стали помогать развивать свой талант. Кто-то даже отправил его работы Репину, и тот очень хорошо о них отозвался, призвав всячески помогать молодому таланту.

Топят бани. Автор: Ефим Честняков.

И Честнякову действительно помогли - собрали денег, и, уволившись из учителей, он отправился в профессиональное художественное училище в Петербурге, где проучился семь лет. С началом революции в 1905 году Честняков бросает учебу и возвращается к себе в село Шаблово. Именно здесь он создает свои лучшие картины - одновременно с изнурительной работой на поле. Для художника было морально нелегко адаптироваться к простой сельской жизни после жизни в Петербурге. "И как чужой в родной среде," - писал он об этом периоде. Возможно, именно поэтому в картинах Честнякова нет обыденных крестьянских будней, в его работах всегда какой-то праздник, происходит что-то такое, что взывает к душе человека.

Детские игры. Автор: Ефим Честняков.

К тому времени деньги, которые высылали его друзья из Вычугской губернии, у Честнякова давно закончились. Ему страстно хотелось вернуться обратно в Петербург, но было попросту не на что переехать. В какой-то момент Ефим рискнул и написал письмо своим друзьям с просьбой о помощи. И друзья действительно выслали из Вичуги в Шаблоко необходимые деньги.

Сказочный мотив. Автор: Ефим Честняков.

По приезду в Петербург у Честнякова начался новый этап творчества. Новые картины, проза - он даже опубликовал несколько сказок при содействии Корнея Чуковского, который свел его с издателями. Однако в 1914 году после начала Первой мировой войны, Честняков снова возвращаетс к себе в Шаблово, где и остается до конца жизни.

Наш праздник. Автор: Ефим Честняков.

Он прожил бурную жизнь, не переставая стремиться к новому. Уже через год после возвращения в село, Ефим становится первым фотографом в родном краю. Позже он начал преподавать в художественной и театральной студиях, организовал детский сад, детский театр, устраивал выставки, однако признания как художника у него уже не было. Как и денег. Он рисовал дешевой акварелью для школьников, в качестве холста использовал подручные материалы, периодически писал в Ленинград с просьбой забрать его картины для хранения, но его просьбы игнорировались. После его смерти большинство работ Честнякова разошлись по рукам "на память," поэтому до наших дней дошла лишь мизерная часть изначальной коллекции.

Тетеревиный король. Автор: Ефим Честняков.

Настоящее признание творчество Честнякова получило через семь лет после смерти художника, когда научно-изыскательская экспедиция Костромского музея случайно нашли картины Ефима. Несколько лет их собирали и выкупали у различных людей, позже реставрировали (некоторые из картин буквально рассыппались на части из-за неправильного хранения и плохого холста). С тех пор в России регулярно проходят выставки работ Честнякова, а также действует дом-музей в Шаблово.

Портрет девушки в белом платке. Автор: Ефим Честняков.

Ангел. Автор: Ефим Честняков.

ИСТОЧНИК: https://obiskusstve.com/1050559201715161919/naivnaya-zhivopis-efima-chestnyakova-hudozhnika-skazochnika-iz-rossijskoj-glubinki/

to-priz.livejournal.com

---

• 
  Рождество богородицы картины
• 
  Художник мунк картины
• 
  Картины рождество богородицы
• 
  Состав слова картина
• 
  Красивые картины моря
• 
  Выставка вышитых картин
• 
  Картина саврасова рожь
• 
  Из соли картины
• 
  Картина без рамки
• 
  Шишкина картина медведи
• 
  Картины на металле