Музей ЧерномырдинаИван Глазунов: «Я хочу, чтобы мои дети увидели ледоход». Глазунов иван картины
Современные русские художники.Иван Ильич Глазунов
Современные русские художники.Иван Ильич Глазунов
Иван Глазунов, известный художник и продолжатель творческой династии Глазуновых.Художник - сын Ильи Глазунова, очень русский художник, и совсем не похож на отца в творчестве. Увидев его работы , я была приятно удивлена, на картинах так и дышала русская душа.
"Для меня все прекрасное волшебно соткано из воздуха, света, фактуры, формы - из того, что рождает образ. Живопись увлекает меня как возможность остановить момент эстетического переживания, которое я могу разделить со своим зрителем, как попытка высказаться о том, что я люблю и что мне дорого,"- говорит художник.
Глазунов Иван Ильич за работой
Родился 13 октября 1969 года в Москве.В 1988-1994 гг. учился в МГАХИ им. В.И. Сурикова, в мастерской портрета профессора И.С. Глазунова.Дипломная работа - картина «Распни его».
Глазунов И.И. Распни его!В 1994-1996 гг. был ассистентом-стажером в Российской академии живописи, ваяния и зодчества, затем стал преподавателем академии.1996-1999 гг. – доцент, заведующий кафедрой композиции Российской академии живописи, ваяния и зодчества. С 1997 г. руководит мастерской исторической живописи.В 1999 году получает звание профессора.С 2001 г. возглавляет группу художников РАЖВиЗ, которые по его эскизам выполняют росписи храма Успения Богородицы в г. Верхняя Пышма под Екатеринбургом.
Васильевские врата в Александрове
Врата Успенского собора Ростова Великого
Прокопий Устюжский молитвой отводит тучу каменную от города Устюга
1997-1999 - работает для Большого Кремлевского Дворца: пишет восемнадцать портретов царей-воителей для аванзала, эскизы интерьеров, мебели, лепнины, зеркал, люстр и стенных панелей, декоративные барельефы «Слава русского оружия».С 1996 г. является членом профессионального творческого Союза художников России (Международной Федерации художников).В 1998 году получает звание заслуженного художника РФ.С 2007 года является действительным членом (академиком) Российской академии художеств.С 1995 г. преподаёт в Российской Академии Живописи, Ваяния и Зодчества.Принимал участие в росписи Храма Христа Спасителя в Москве (Зал Церковных Соборов).Воспитывает четверых детей.
Призраки
Великая княгиня Евдокия в подтверждение своей благочестивой жизни открывает свое изможденное тело
В Каргопольском костюме
В Нижегородском костюме
Надевшая черный платок
Девушка в народном костюме
Девушка в русском народном костюме
Семья художника,2004
Этюд
Этюд
Песнь Алконоста
Середина лета
Олечка
Полдень .Русская провинция
Пинежский лес.Обетный крест
Первый снег на Двине
Сумерки на Уфтюге
Берега
Окрестности Великого Устюга
Сольвычегодск.Жара
Кирилло - Белозерский монастырь (этюд)
Окно в усадьбе Архангельское
Иван Глазунов живет в старинном тереме.Его дом напоминает терем. Не размерами, конечно, а старинным внутренним убранством. Между прочим, этот интерьерный шедевр располагается в квартире. Весьма просторной, но все же далекой от масштабов особняка.
Замысловато расписанные двери скрывают приватную часть дома. Фото: Владимир Чистяков
Профессиональные интересы художника заметно отразились на облике его дома. Едва переступив порог, ты словно попадаешь в другой мир. И дело даже не в том, что тут много редких вещей, икон и колоритных предметов народного быта. Здесь царит умиротворение воплощенной мечты. А это кропотливая работа, в которой важна любая мелочь. Наверное, так всегда бывает, когда вкладываешь во что-то всю свою душу.
Мастерская. Уютный уголок в русском стиле. Фото: Владимир Чистяков
У Ивана и его жены Юлии четверо детей – Оля, Глаша, Федя и Марфа. По идее в доме, где обитает такая большая семья, все должно располагать к некоторому хаосу. Ну или хотя бы к легкому бардаку. Ничего подобного нет и в помине. Гостиная, мастерская, кухня, детская и большая прихожая – в идеальном порядке.
Стены мастерской украшены полотнами Ивана Глазунова. На большой картине изображена супруга художника. Она часто служит мужу моделью. Фото: Владимир Чистяков.
А откуда любовь к этой теме?Иван: «Мне она была близка, сколько себя помню. Мама водила меня в Исторический музей, где я занимался в изостудии, а после занятий нам устраивали экскурсии по залам, рассказывали про экспонаты. Может, это как-то смутно отпечаталось на уровне подсознания, и я полюбил тот пласт жизни, наше прошлое. Я очень увлечен эпохой скрипучих сундуков и всем, что с ней связано. Причем настолько, что пишу книгу о символике орнаментов и образов русского прикладного искусства XVII века. Свой первый сундук я с моим другом Васей, когда нам было по десять лет, притащил в дом со свалки в Калашном переулке. Там сносили купеческий особняк, а его содержимое выбрасывали… Тот сундук до сих пор стоит в моей мастерской».
Художник за работой: он пишет свою дочь Ольгу в русском народном костюме. Фото: Владимир Чистяков.
" У старинных вещей есть энергетика. Мы любим, собираем и изучаем подлинные русские народные костюмы, которые показываем на выставках. Через них люди могут хотя бы прикоснуться к своей истории. Наши дети часто их примеряют. Мне важно, что ребенок имеет возможность так общаться с прошлым, осязать его. Это помогает поддерживать связь с ушедшими временами»- говорит И.И.Глазунов.
Сайт художникаИван Глазунов живет в старинном тереме
kolybanov.livejournal.com
Иван Глазунов живет в старинном тереме - Стиль жизни
Иван Глазунов.
Владимир Чистяков
Известный художник и продолжатель творческой династии любит русский XVII век и — без преувеличения — живет в нем. Иван соединил историю и современность, и в итоге получился уютный домашний очаг.
Марина Макунина15 января 2013 17:34
Известный художник и продолжатель творческой династии любит русский XVII век и — без преувеличения — живет в нем. Иван рассказал, как удалось соединить историю и современность, чтобы в итоге получился уютный домашний очаг.
Вотличие от своего знаменитого отца, Ильи Глазунова, Иван фигура не публичная. Он сознательно держится в тени, хотя ему есть чем гордиться. Заслуженный художник Российской Федерации, академик Российской академии художеств, профессор, обладатель национальной премии «Человек года» (за большой вклад в российскую культуру)… В общем, достижений у Глазунова-младшего предостаточно. И профессиональные интересы художника заметно отразились на облике его дома. Едва переступив порог, ты словно попадаешь в другой мир. И дело даже не в том, что тут много редких вещей, икон и колоритных предметов народного быта. Здесь царит умиротворение воплощенной мечты. А это кропотливая работа, в которой важна любая мелочь. Наверное, так всегда бывает, когда вкладываешь во что-то всю свою душу.У Ивана и его жены Юлии четверо детей — Оля, Глаша, Федя и Марфа. По идее в доме, где обитает такая большая семья, все должно располагать к некоторому хаосу. Ну или хотя бы к легкому бардаку. Ничего подобного нет и в помине. Гостиная, мастерская, кухня, детская и большая прихожая — в идеальном порядке. Правда, за кадром осталась приватная часть дома, где находится спальня хозяев и комнаты девочек. Но скорее всего и там закон гармонии не нарушен. В этой истории нет традиционных «лирических отступлений» про тяготы ремонта и недобросовестных подрядчиков. Иван и Юлия созидали свое личное пространство совершенно самостоятельно. Безусловно, какие-то подсобные работы проводились, но они не удостоились упоминания. Главное — результат. И он впечатляет.
Иван, Юлия, у вас уникальный дом. Какова реакция людей, которые приходят к вам впервые? Иван Глазунов: «Некоторые удивляются, как мы можем жить в таком „музее“, а кому-то нравится».Юлия Глазунова: «Помню, Олеся Железняк, актриса «Ленкома», моя подруга, впервые оказавшись у нас в гостях, сказала: «А зачем вы вообще на улицу отсюда выходите? Если бы это был мой дом, я бы только здесь и сидела!» (Смеется.)
Как вы добились того, что при огромном количестве артефактов гостиная не выглядит как выставочный зал?Иван: «Для кого-то антиквариат — выгодное вложение денег, кто-то собирает определенную коллекцию, а для нас наша обстановка — это образ жизни. Мы любим русскую культуру XVII века, до реформ Петра, и пользуемся всеми окружающими нас предметами».А откуда любовь к этой теме?Иван: «Мне она была близка, сколько себя помню. Мама водила меня в Исторический музей, где я занимался в изостудии, а после занятий нам устраивали экскурсии по залам, рассказывали про экспонаты. Может, это как-то смутно отпечаталось на уровне подсознания, и я полюбил тот пласт жизни, наше прошлое. Я очень увлечен эпохой скрипучих сундуков и всем, что с ней связано. Причем настолько, что пишу книгу о символике орнаментов и образов русского прикладного искусства XVII века. Свой первый сундук я с моим другом Васей, когда нам было по десять лет, притащил в дом со свалки в Калашном переулке. Там сносили купеческий особняк, а его содержимое выбрасывали… Тот сундук до сих пор стоит в моей мастерской».
Одно дело — интересоваться историей, а другое — жить в окружении раритетов. Может, вы с детства привыкли к такой обстановке?Иван: «Родители придавали большое значение красивым вещам с историей. Папа любил рассказывать, что после переезда из Ленинграда в Москву у них с мамой ничего не было, только крохотная комнатенка. И первой их покупкой стал не холодильник или иной бытовой предмет, а лампа с троянским воином, который натягивал тетиву лука и готовился пустить стрелу. В этом виделась некая метафора. Ведь у родителей в столице в начале 60-х годов было предостаточно трудностей. Но они, как тот воин, не собирались сдаваться. Что касается детских впечатлений… У папы в его знаменитой мастерской была огромная коллекция икон, собранная им за двадцать лет. Некоторые он спас буквально из-под топора. Повзрослев, я тоже „заболел“ иконами. Приезжал в шесть утра на Измайловский вернисаж — темно, зима, продавцы выставляют все, что привезли. Иконы прямо в снегу стояли. И покупатели с фонариками ходили, присматривались… Торги шли до середины дня. Есть вещи, которые „переехали“ к нам из родительского дома. Например, шкаф и стулья в русском стиле начала ХХ века. Я помню их с детства».
Давно вы живете в этом доме?Иван: «Уже шестнадцать лет — с тех пор как женился».Юлия, а когда вы познакомились?Юлия: «В 1991 году. Я как раз окончила ГИТИС и поступила в „Ленком“. Моя однокурсница выходила замуж. Вот на ее свадьбе мы с Ваней и увидели друг друга впервые».Иван: «Юля кому-то рассказывала про Колчака. Я так удивился: надо же, какая девушка — такую серьезную тему затронула. (С улыбкой.) Ну, а потом отношения стали развиваться».Юлия: «Свадебное путешествие у нас было совсем не гламурное. Я уже разделяла Ванино увлечение старинными вещами, их поиском. И мы поехали в Архангельскую область — на разведку по заброшенным деревням, передвигались на самолетах-кукурузниках, машинах, тракторах, много ходили пешком с рюкзаками по тайге. Это было прекрасное время».А есть у вас предметы, напоминающие о странствиях юности?Иван: «Да, именно тогда мы купили интересный сундучок XVII века в Вологодской области. Он называется подголовник: его раньше клали в изголовье саней во время путешествий. В таком сундучке хранили все самое ценное и укрывали его дорожной периной».
Антиквариат — дорогое удовольствие. Часто позволяете себе новые приобретения?Иван: «Мои возможности не так уж велики. Если бы я интересовался ампиром или барокко, все было бы намного дороже. А древнерусская тема среди коллекционеров не слишком популярна. Иногда нам делают скидки, а порой и вовсе даром сундуки отдают… Приходится разоряться на реставрацию, ведь все эти предметы не просто наполняют наш дом, но и всегда участвуют в моих выставках. Поэтому содержать их нужно в музейном состоянии. Такие вещи никогда не принадлежат нам до конца, они жили до нас, и их судьба — пережить нас. Мы их временные хранители».Юлия: «Даже в путешествиях мы не забываем о доме, думаем, как бы еще его дополнить, украсить. Допустим, паникадило — тяжелую бронзовую люстру в гостиной — долгое время не могли повесить. Не находили для нее достойной цепи. И в Венеции, где мы часто бываем, зашли в один дворец, увидели массивные светильники на цепях и поняли — нам нужны такие же. В итоге их сделали на заказ, и паникадило наконец-то повесили».Иван: «Мы часто привозим что-то из поездок. Дубовый сундук-терем, окованный железом, я увидел в Лондоне. Это чисто русская вещь XVII века, скорее всего вывезенная англичанами из Холмогор. Они часто посещали те места и покупали добротные сундуки. Иногда просто хочется привезти что-то на память о месте, где отдыхал. Вот эту шкатулочку я купил в Италии. Чем-то она пронзила меня: слоновая кость, изображение ренессансной свадьбы. Пообщался с антикваром и купил эту средневековую вещицу на память о любимой Венеции в рассрочку».
Иван, вы работали над воссозданием интерьеров дворца царя Алексея Михайловича в Коломенском, который называли восьмым чудом света. Когда занимаешься такой работой, нет желания позаимствовать какую-то идею для собственного дома?Иван: «Скорее наоборот. (С улыбкой.) Я делал пробный вариант росписи для дворца в Коломенском, используя собственный оконный проем на кухне. Домашние дверные проемы тоже иногда служили этим целям. А витражные окна в нашей гостиной — парафраз окон Теремного дворца Кремля. Мне подарили несколько цветных дореволюционных стекол, которые брали для его реставрации. К сожалению, у нас в отличие от Европы не осталось подлинных гражданских интерьеров XVII—XVIII вв.еков. Московский Кремль — это реконструкция XIX века».У вас четверо детей. Как, по вашему мнению, на них влияет «теремная» атмосфера, в которой они растут?Юлия: «Думаю, такая обстановка нужна им, чтобы почувствовать и понять что-то настоящее. А подобные знания лучше впитывать с детства. Они формируют их вкус. Причем наше воспитание не ограничивается сидением дома, среди красивых предметов. Дети занимаются аутентичным фольклором в ансамбле „Веретенце“, сохраняющем народную культурную традицию. При этом они прекрасно существуют и в контексте современной жизни. У старших есть свой круг общения, интерес к современной музыке, театру».Иван: «Запомнился смешной случай. Возвращается как-то Федя с улицы. Глаза горят: „Посмотри, что я нашел!“ И протягивает разбитый изразец XVII века. Оказывается, в центре Москвы, на детской площадке, где он гулял с няней, спилили дуб и выкопали яму, чтобы потом установить фонари. И Федя, которому было шесть лет, полез в эту яму. Вернулся домой грязный, но гордый своей находкой. Так мы узнали, что у нас во дворе стояли палаты XVII века с зелеными печами. К чему я это… Сыну кажется важным поиск и собирание таких вещей. Значит, обстановка, в которой он растет, накладывает свой отпечаток».Юлия: «С Федей связана еще одна забавная история. У нас с Иваном сложилась привычка — поздно ложиться спать: тишина в доме наступает только ночью, тогда можно спокойно поговорить. Сидим мы однажды, и вдруг входит Федя в пижамке. Маленький такой (ему было года четыре), сонный, идет мимо нас… и снимает стрелецкую секиру с манекена. Мы испугались: что это, лунатизм?! И спрашиваем его: „Феденька, что ты делаешь?“ А он отвечает: „А кто Кремль будет охранять?“ Видимо, в полусне решил нести караул». (Смеется.)
Наверняка детские игры иногда заканчивались печально — каким-нибудь разбитым или поцарапанным ценным экспонатом. Ругаетесь?Иван: «Если честно, мало таких случаев было. Ну, однажды Федя и Оля устроили фехтование саблями XVIII века. Конечно, выговор сделал. Во-первых, опасно, хотя сабли давно уже неострые, во-вторых, они посадили на клинки несколько страшных зазубрин, от которых любой коллекционер в ужас пришел бы. Но я давно уже никого не ругаю».У вас очень уютная кухня. Наверное, здесь гости чувствуют себя свободнее, чем в гостиной?Юлия: «Здесь, конечно, проще расслабиться. Лавки длинные, удобные. Они не старинные, это копии, у них оригинальные перекидные спинки — как принято в русских монастырях. А печка когда-то была настоящей: наш дом построили еще до революции. Мы облицевали ее изразцами начала XVIII века, привезенными из Мурома. Там ломали старинный дом, и его хозяева продали нам эту плитку. Есть легенда, что именно в том доме останавливался император Павел I. Так что, возможно, эти изразцы его помнят».
Как вам удалось вписать в обстановку современные гаджеты?Юлия: «Телевизор, холодильник, посудомоечная машина прячутся в шкафчиках. Минимум техники у нас, конечно же, есть. А в остальном все делаем по-своему. Хлеб лучше хранить в лубяных коробах — в них никогда не заводится плесень и мошки. Кстати, скатерти и салфетки тоже лежат в коробах».
В прихожей висит стеклянная люстра невероятной красоты, не похожая на предмет русского быта.Откуда она?Иван: «Люстру мы привезли из Венеции. Это муранское стекло. Довольно громоздкая покупка, но нас выручило то, что она разбирается на сто деталей: ягодки, листики, цветочки. Так и довезли».
А вы были уверены, что европейский светильник впишется в ваш старинный интерьер?Юлия: «Украшением московских теремов часто служили изысканные европейские вещи, например венецианское стекло».Глядя на комнату вашего сына, и не подумаешь, что это детская для мальчика. Все так аккуратно, на стенах картины, в том числе портрет прекрасной дамы… Разве не девочек такие образы должны вдохновлять?Иван: «Впечатления от живописи у детей отпечатываются в памяти рано. Эта немецкая дама — из дома моих родителей, я ее с ранних лет помню. У нее такое красивое платье, живой взгляд и настолько свежий румянец… Иногда кажется, что девушка вот-вот заговорит. Во время сумерек или московской слякоти приятно смотреть на нее. Федя уже спрашивал, кто это. Такая спутница помогает ребенку настроиться на романтический лад. Еще мы с детьми ходим в музеи, им интересно. Думаю, в немалой степени благодаря тому, что и дома их окружают картины, которые будят любознательность. Вообще-то эта комната стала Фединой только два года назад. До того она была общей для всех детей, игровой. Просто в ней всегда находились предметы, хранящие наш семейный настрой. Мне не очень нравится современная детская мебель, она какая-то безликая. Здесь же собраны вещи со смыслом. Например, секретер из красного дерева, купленный в Ярославле. Его фасад был закрашен заборной краской, за которой угадывался чей-то силуэт. Мы все отмыли — и увидели героя Отечественной войны 1812 года атамана Платова. Для мальчика такие люди должны что-то значить. А в остальном это обычная детская. Сейчас у Феди игрушки прибраны, но они могут разом появиться и завалить полкомнаты».
Как-то раз вы сказали, что нашему миру не хватает поэзии. Обстановка вашего дома восполняет ее дефицит?Иван: «Думаю, да. У старинных вещей есть энергетика. Мы любим, собираем и изучаем подлинные русские народные костюмы, которые показываем на выставках. Через них люди могут хотя бы прикоснуться к своей истории. Наши дети часто их примеряют. Мне важно, что ребенок имеет возможность так общаться с прошлым, осязать его. Это помогает поддерживать связь с ушедшими временами».www.womanhit.ru
Иван Глазунов: "Я хочу, чтобы мои дети увидели ледоход"
Много лет назад под окнами этого дома в центре Москвы ходили демонстрации, красно-белые лозунги которых предсказывали скорое счастье народа, где каждый будет одет и накормлен. Сегодня по этим же улицам, мимо модных кафе и бутиков, проносятся иномарки, а деловые люди, забывая подумать о счастье, спешат на важные совещания или бизнес-ланчи.Но в самом доме — и тогда, и сейчас — время замирает перед древними ликами, которые бережно собирали, реставрировали, в которые с детства вглядывались его обитатели. В том числе и Иван Глазунов, заслуженный художник России, любитель Русского Севера, отец четверых детей. В его доме-мастерской мы встретились, чтобы поговорить о времени — и о том, что способно противостоять его разрушительной силе.
Остановить безобразие
— Иван Ильич, Вы, как и Ваши родители, стали профессиональным художником, пошли по их стопам. Легко ли Вам далось такое решение?
— Я часто слышу о себе: «Он продолжает дело отца». Но про художника невозможно так сказать, ведь у нас не наследственная фабрика, где сыновья по наработанной схеме продолжают начатое их предками дело. Честно говоря, у меня просто не было другого пути: родители фактически, не спрашивая, отвели в художественную школу, дали импульс — но дальше уже начинается свой путь, без оглядки на отца, иначе можно просто стать плагиатором. При всем родстве с отцом ты все равно всегда остаешься с холстом один на один.
— Вы очень много времени в детстве провели в знаменитой мастерской отца. А какие у Вас самые яркие воспоминания о той среде? Что, как Вам кажется, формировало Вашу личность?
— Никогда бы не назвал атмосферу, которая царила в папиной мастерской, советской: на стенах висели собранные родителями иконы, на полке стояло эмигрантское издание Закона Божьего, привезенного к нам, очевидно, конспиративно — тогда, наверное, и не помышляли такое в руках подержать. Помню, как рассматривал его черно-белые картинки и как пытался что-то оттуда читать. Помню, что к нам приходили реставраторы и что я наблюдал, как на темной-темной доске вдруг появлялись фрагменты ликов святых, золотых нимбов. Это было настоящим чудом для меня! Еще в памяти всплывает такая картинка: мама на фоне развалин из кирпича и белого камня. Это ломали какой-то московский храм, а патриотический клуб «Родина», детище моего отца, протестовал и писал на стенах, выдавливая краски из тюбиков: «Остановите безобразие». Помню, что возмущались советским сломом и переделкой старых улиц и всего, что дома у нас, наоборот, ценилось.
— То есть Вы воспитывались как бы вне того реального времени, в котором жили Ваши сверстники?
— Разумеется, я рос не в парнике: я учился в обычной советской школе, читал обычные книжки, у меня всегда было много друзей, и я прекрасно знал, чем живет мое поколение. И хотя дома у нас не было каких-то особо антисоветских разговоров — но все-таки темы эти были. А ведь дети все слышат, и поэтому я на многие вещи смотрел по-другому.
— А принято ли было в семье говорить о вере, о Боге?
— Конечно, хотя отлаженной церковной жизни у нас не было. Но было положено начало: я крещен с младенчества, я жил среди изображений ликов святых, а еще у нас был один друг семьи, которого мама благословила возить меня по храмам, и, когда мне было 8-12 лет, мы с ним изъездили много святых мест. Помню, например, как рано утром, в темноте, по морозу мы ехали на электричке в Троице-Сергиеву Лавру. Для расширения кругозора он как-то отвел меня и к старообрядцам. Помню, мне у них понравилось — правда, пришлось очень долго стоять на службе. Но как там пели, и как там ощущалось какое-то мерцание старины сквозь ладан и свечи! В детстве запоминаются именно такие картинки. А потом, спустя много лет, они всплывают, и тебе снова хочется там побывать.
В мастерской отца. Иван Глазунов с сестрой Верой и родителями — Ильей Глазуновым и Ниной Виноградовой-Бенуа. Конец 1970-х гг.
Но осознанное, личное обращение к вере у меня произошло лет в двадцать с небольшим. Вдруг возникли вопросы: кто я, что я, и почему я живу так? И тогда на меня обрушилась целая лавина знаний, которые нужны для первого шага в церковь. И это потрясающее чувство новоначальных — тебе помогает Сам Господь! Думаю, моя работа над росписями храмов и икон стала прямым следствием этого шага.
Не буду вдаваться в рассуждения о том, чтó вера совершает в душе каждого, но невооруженным глазом видно, что, помимо духовного преображения, вера еще и вызывает в человеке размышления о том, кто он, где живет, откуда он произошел. Известный советский художник Игорь Грабарь, например, писал, что самое зримое отображение вкусов, нравов и вообще жизни общества — архитектура. По зданиям, которые строятся сейчас, можно судить о том, какую среду мы создаем вокруг и оставляем после себя… А вера — это единственное, что связывает нас с нашей историей. И когда человек поворачивается к Церкви, окружающая среда, его отношение к жизни, к людям — ко всему — кардинально меняется.
— Вы как художник активно участвуете в возрождении святынь. А какая из работ Вам особенно дорога?
— Очень дорога и важна для меня работа над росписями в храме Малое Вознесение на Большой Никитской улице в Москве. Недавно протоиерей Артемий Владимиров сказал мне: «Я зашел в храм, и мне захотелось спросить: а как настолько хорошо сохранились фрески?» Для меня это наивысшая похвала, как раз то, чего я добивался — чтобы в храме как будто и вправду сохранилась старина. Ведь раньше такую работу выполняло одновременно несколько человек, артель, где у каждого был даже не свой фрагмент, а своя отдельная задача: одни писали лики, другие золотили, третьи делали орнаменты и надписи. Поэтому авторство нам чаще всего неизвестно, ведь в такой работе главное — результат.
И при том нет ни одного одинакового храма, каждый неповторим! Получается, что создатели находились на пике творческих сил — и в то же время все так смиренно, безымянно… Здесь же я начинал все один, и для меня это была очень интересная задача.
Всех повалю!
— Вы и в живописи тоже вдохновляетесь образами старины, которые ищете на Русском Севере. С чего началась Ваша любовь к этим местам?
— Мне кажется, это тоже идет из детства. Бывает, приедешь в какой-нибудь старинный городок, деревню — и ощущение, что ты здесь уже был. Без всякой мистики: вероятно, ты об этом в детстве прочитал или увидел на картинке. Когда я впервые приехал на Русский Север, у меня были такие же чувства.
Середина лета. 2010
Примерно в 22 года я оказался на перепутье: что для меня составляет интерес в жизни, что меня, как будущего художника, волнует, что заставляет браться за кисти и палитру? На Русский Север ездили многие художники — Грабарь, Билибин, Верещагин — чтобы увидеть не пряничность, не сувенирность, а именно подлинность старой деревянной Руси. Вот и мы с друзьями решили посмотреть на эти места.
Мы поехали на реку Унжу и скитались там целый месяц — представляете, тогда, в самом начале 1990-х, не было ни мобильных телефонов, ни какой-либо связи с домом! — плавали на лодке, общались с местными жителями в каких-то очень глухих и заброшенных деревнях. Одинокие погосты, бедные деревни, старинные избушки, полуразрушенные деревянные церкви. И в то же время сказочные леса, лесные реки с чистейшей водой… В этих местах начинается уже другой, северный колорит, и все, кто сюда приезжает, отмечают, какое здесь небо. Как купол в храме.Эта поездка меня изменила. Я начал ездить на Русский Север каждый год, изучать Вологодскую, Архангельскую области, собирать коллекцию старинного русского костюма и подлинных вещей из старинного русского обихода. Иногда приезжал с этюдником: ради таких пейзажей я готов ехать очень далеко и часами сидеть под дождем, снегом или кормить комаров, а иногда — просто пообщаться с бабушками, пережившими войну и потерявшими мужей, и послушать их всегда душераздирающие истории, не приукрашенные литературным слогом, рассказанные очень просто, на языке северных жителей, за вечерним чаем.
— Чьи истории зацепили особенно?
— До революции в этих местах было много сказителей. Например, известная Мария Дмитриевна Кривополенова помнила несколько сотен былин, сказок и даже знала улицы и площади древнего Киева — хотя никогда там не бывала. Она была очень интересным и особенным человеком, а за нрав ее даже побаивались в деревне. Последних таких сказителей мне тоже удалось застать еще 15 лет назад…
С дочерью Ольгой в мастерской
Как-то я добрался до реки Пинеги — это действительно медвежий угол, там в некоторых деревнях до сих пор нет электричества — пошел по одной из деревень спрашивать, где можно переночевать. И все сразу говорили: «А идите к Александре Филипповне», — и указывали в сторону ее дома. Захожу — она в огороде возится: «Заходи, всех повалю!» («повалю» — значит «уложу спать»).
Это одна из тех встреч в жизни, которые сильно действуют на душу. Человек, видя тебя впервые, оставляет тебя ночевать, не запирает дверь круглые сутки, встает в пять утра, чтобы, когда ты проснешься, на столе уже были ягоды, а в печи — горячие архангельские шаньги. Расскажет тебе весь местный фольклор, зная, что тебе это интересно, все истории из личной жизни вперемешку с какими-то древними новгородскими духовными стихами.
Бабушка Александра Филипповна, слава Богу, еще жива, мы много раз приезжали к ней с детьми — я надеюсь и на их жизнь эти впечатления повлияют.
— Вы до сих пор часто бываете на Русском Севере…
— Когда появились дети, нам с женой Юлией захотелось и им дать возможность почувствовать то же, что и мы, а с тех пор, как мы поженились, я ни разу не ездил на Север один. Юля тоже загорелась этой темой и даже сняла несколько документальных фильмов о Русском Севере. Пока эти места еще существуют, их надо увидеть. Не в музее деревянного зодчества, а живьем — как устроен деревенский дом со всеми его особенностями, как деревня продувается ветрами, заносится снегом, весной освещается солнцем. Сегодня большинство детей, читая рассказы даже по школьной программе, не совсем ориентируются в словах и не знают, что такое, например, ледоход. Для них это абстракция. Но ведь это удивительно: чайки плывут на льдинах, и треск такой, что заглушает человеческую речь. Все это надо застать, вовремя в детстве увидеть, узнать, почувствовать — и тогда ощущение от родины будет совсем другое.
Семейный портрет. 2002
— Еще один из удивительных Ваших проектов — перевозка деревянного храма из Архангельской области в московский музей-заповедник «Коломенское». Как Вам это удалось?
— Меня к этому долгое время побуждала жена. И как-то раз, во время очередного путешествия, мы добрались до далекого и забытого всеми села Семеновское и обнаружили там деревянную церковь XVII века, заброшенную и, как водится, испещренную неприличными автографами. А сам по себе храм был удивительный.
И тогда мне показалось, что спасение и перевозка этого храма в Москву для меня гораздо важнее, чем творчество, что это жизненно необходимое дело. Но оказалось, это совсем не просто и не быстро: несколько лет одной только переписки с разными структурами и полуметровая стопка бумаг на столе. В какой-то момент я даже отчаялся, подумал: наверное, уже ничего не получится.И вдруг дело все-таки пошло: реставраторы-деревянщики разобрали церковь и повезли бревна в Москву. Это было в апреле, и, когда переезжали по последнему льду Северную Двину, колеса грузовых машин были уже на две трети в воде, все таяло. Это был как раз последний день движения по зимнику, потому что мостов нет, и, если не успел, придется ждать следующего сезона.
В «Коломенском» состоялось малое освящение храма в честь святого Георгия Победоносца, и хотя в нем пока не служат, он стоит среди храмов-ровесников и своими крестами XVII века прекрасно дополняет панораму заповедника.
Все начиналось… с Колчака
— Иван, Ваша собственная семья оказалась очень творческой — все связаны общими интересами, занятиями, совместными путешествиями. Это большая редкость сегодня. На Ваш взгляд, какой день стал днем рождения Вашей семьи?— Как-то на свадьбе у друзей среди привычных для молодежной компании разговоров я вдруг услышал, как одна девушка в споре вступилась за Колчака. Я уже не помню, в чем была суть этой беседы, но, услышав это, я сразу обратил на нее внимание и как бы увидел ее. Ну и потом девушка эта мне и внешне тоже очень понравилась. Вот этот день, наверное, и можно считать днем рождения нашей семьи…
Распни Его! 1995
Хотя наша семья рождалась много раз: нельзя же не вспомнить и венчание, и дни рождения каждого из детей, и другие крупные события… Мне сейчас почему-то вспомнился один случай. Однажды мы были в Черногории и решили съездить оттуда в итальянский город Бари, к мощам Николая Чудотворца. Взяли своих еще маленьких дочек Олю и Глашу, а грудного Федю оставили — поэтому в нашем распоряжении были только сутки. Переправились паромом на итальянский берег — и время пошло. Добрались до храма святителя Николая, отстояли службу — до отправления парома осталось еще полдня. И тогда мы решили на машине доехать до Помпей — а это значит пересечь поперек весь «сапог» Италии и вернуться. Я просчитал по времени: теоретически можно успеть. Приехали, посмотрели Помпеи — и несемся обратно. И вдруг попадаем в такую пробку, что в отчаянии понимаем — не успеем на паром. А следующий только через два дня! Федя в Черногории остается без мамы, итальянская виза заканчивается сегодня… Мы как-то все замолчали и приуныли. И тут смотрю, Оля с Глашей переглянулись, и старшая Оля говорит: «Глашка, давай молиться, чтобы Николай Чудотворец помог». Приезжаем в порт с опозданием на два часа — а паром наш стоит, задержался! И мы успели вернуться вовремя!
Мне кажется, что такие минуты — тоже как дни рождения семьи. Это наши общие воспоминания. И я благодарен Богу за такие простые маленькие чудеса, когда дети видят силу молитвы.— Чему Вы учитесь в браке? Чему он Вас учит?
— Учит понимать, что семья — это огромная ответственность. И ответственность отца не меньше, чем ответственность матери.
— А чему, на Ваш взгляд, ребенка должен научить именно отец?
— Сколько раз в день я слышу от своих маленьких детей слово «папа» и думаю о том, как много теряют дети, растущие без отца! Мне кажется, что по многим детям, которые по той или иной причине воспитываются без папы, это заметно. Среди студентов я не раз встречал парней, которым уже по 20 лет — Александр Невский в их возрасте немцев гонял — а они все время мамой прикрываются, как щитом, ничего не могут без нее решить. Папа должен научить ребенка самостоятельности, ответственности… И вообще в жизни ребенка столько ситуаций, когда надо помочь, что невозможно каждую задачу вешать на маму, нужно обязательно самому принимать живое участие во всем, даже в мелочах. И так же прислушиваться, и так же пытаться разглядеть в ребенке определенные способности, желания, настроения.
— Как, по-Вашему, нужно правильно проводить время с детьми? Сколько его должно быть?
— Чем больше, тем лучше. Важно, чтобы единство в семье создавалось не просто за счет родственных уз, но и за счет общих интересов. Потому-то в нашей семье мы стараемся везде ездить вместе, чтобы впечатления, воспоминания и радости были общие. Если я рвану куда-нибудь один, меня потом мучает совесть, что я чем-то обделил свою семью. И тогда либо приходится возвращаться за всеми, либо во второй раз устраивать такую же поездку.Самое плохое — это проклятая усталость, когда ты отмахиваешься от ребенка и думаешь: сейчас я устал, не могу, буду один. А вдруг у него к тебе важный вопрос? Ведь со временем вопросы типа «где живут кузнечики и как их поймать» перерастают в более серьезные. И если есть час свободного времени, лучше провести его с ребенком. Потому что даже несколько не сказанных маленькому человеку слов могут отозваться в будущем. Даже в мемуарах Николая II проходит мысль (и придает им какой-то оттенок оставленности) о том, что его отец, Александр III, что-то не досказал ему, не успел передать все свои знания. Возможно, просто потому, что не хватило времени: тут мешали какой-то регламент, распорядок, занятость. Так и все в жизни мешает, мешает, а потом ты умираешь и не успеваешь сказать своим детям что-то простое, но важное.
— А как Вы говорите с детьми о вере?
— Мне кажется, что в первую очередь, еще до разговоров, надо с самого младшего возраста приучать ребенка к определенному образу жизни. Помню, мы были в Крыму и на праздник Успения Пресвятой Богородицы поехали на службу в бахчисарайский Успенский пещерный монастырь. Там было столько людей, что храм не вмещал и половины желающих быть на Литургии. И вот палящее солнце, стоишь, обливаясь потом, держишь на руках двухлетнего ребенка, рядом с тобой пятилетняя дочка и беременная жена — и ты думаешь: «Ну зачем я сейчас стою здесь, и сам мучаюсь, и других мучаю?» Но проходит несколько часов, все причастились — и ты понимаешь, что все было не зря.
Приучать детей правильно проводить воскресный или другой праздничный день — это очень большой труд для родителей. Мне кажется, детей всегда надо брать в храм с собой. Пусть они пока еще не понимают, что там происходит, пусть тебе придется большую часть службы следить за ними, успокаивать или отлавливать во дворе, отвечать на вопросы, рассказывать — но потом со временем у них возникнет потребность в воскресенье идти в храм. А если вдруг не удается попасть на воскресную службу — им это уже кажется неправильным.
Объяснить детям, почему перед причастием нельзя ни пить, ни есть, ответить на все их сложные детские вопросы тоже невероятно трудно. Но есть священник, духовник, которого можно позвать на помощь и который обязательно должен появиться в их жизни.
Что будет дальше — не знаю, это уже их отношения с Богом. Мое дело — привести, научить, подать пример. Моей старшей дочери Оле сейчас девятнадцать, и я вижу, что, если у нее нет возможности в воскресенье пойти на службу, она расстраивается. И мне бы очень хотелось, чтобы это навсегда стало для нее жизненной необходимостью.
— В одном из интервью Вы рассказывали, что как-то во время выступления фольклорного ансамбля «Веретенце», в котором участвуют Ваши дочки, зрители-ровесники начали смеяться над их костюмами…
— Да, такое было, это произошло где-то в Подмосковье. Не хочется обижать какой-либо город — в городе N. И молодежный зал просто начал гоготать. Ждали, наверное, чего-то другого. Это как раз то, о чем я говорил: нет понимания своих корней.
Дело в том, что в нашей стране долгое время фольклор считался просто самодеятельностью из жизни советских колхозников. Была подмена, все глубокое, серьезное и духовное было оттуда вынуто. Остались одни только присвисты, взвизгивания, присядки, которые на самом деле подлинной народной культуре и не свойственны. Когда говорят о русском фольклоре, на ум сразу приходит что-то вроде балалаек, щей в бороде и хохломы… А хочется сказать, что суть-то в другом. Там все овеяно чувством веры, фольклор — сокровищница, в которой наши предки хранили и передавали из века в век что-то самое важное для них. Там и духовные стихи, и древние обряды, и плачи, и праздники… И невероятный и богатейший живой русский язык.
Первый снег на Двине. 2007
— А как Ваши дочки восприняли подобную реакцию? Ведь мнение ровесников для многих — серьезный аргумент… Приходится ли им что-то доказывать, отстаивать?
— Девчонки все прекрасно понимают, и фольклор стал темой их собственного творчества. И у них с детства сложилась своя, очень интересная среда — там много друзей, фестивали, концерты, экспедиции, выставки.
— Вы в своем творчестве обращаетесь к русским традициям. А в семейной жизни Вы пытаетесь какие-то утраченные русские традиции возродить?
— Мы сами на традициях не выросли, и так, как описывал традицию Шмелев, уже, конечно, не будет. Но мы должны запомнить, сохранить и дать детям то, за что они будут с любовью вспоминать и ценить родительский дом, то, что они будут стремиться повторить уже в своих собственных семьях.
Слава Богу, что обыденную жизнь, совместное проживание каждого года нам удается совместить с церковным календарем: посты и праздники придают нашей жизни особый смысл, особый ритм и течение времени от Рождества до Пасхи… Подготовка к праздникам сейчас на старших девочках, а младшие подрастают и уже начинают им помогать. Потом, наверное, им дороги будут воспоминания о своем детстве и маленьких домашних чудесах.
Семья художника: супруга Юлия и дети Федя, Глаша, Оля и Марфа
Иван Ильич Глазунов
родился 13 октября 1969 года в семье художников Ильи Сергеевича Глазунова и Нины Александровны Виноградовой-Бенуа. Заслуженный художник России, профессор, завкафедрой исторической живописи Российской академии живописи, ваяния и зодчества И. С. Глазунова.Работы Ивана Глазунова находятся в государственных и частных собраниях в России и за рубежом. Иван является членом фонда «Поддержка памятников деревянного зодчества», занимается росписью храмов и пишет иконы. Он организовал реставрацию и перевоз из Архангельской области в московский музей-заповедник «Коломенское» уникального памятника деревянного зодчества XVII века — церкви великомученика Георгия Победоносца.Более 20 лет Иван Глазунов путешествует по Русскому Северу, изучает его традиции и народное искусство, коллекционирует предметы русской старины, народные костюмы, пишет статьи на тему русского декоративно-прикладного искусства, истории русского костюма.Женат, отец четверых детей. Супруга — Юлия Александровна Глазунова, актриса, режиссер-документалист, продюсер.
Фото Юлии Маковейчук и из архива Ивана Глазунова
foma.ru
Русский терем. Где живет Иван Глазунов?
Автор: Мария Вельмонт 31.01.2013
Многие из нас, «переев» минимализма и хай-тека, создают в своих домах интерьеры в стиле арабских сказок, французского сельского романтизма или английской основательности. Иван Глазунов, заслуженный художник России и сын знаменитого Ильи Глазунова, за вдохновением обратился к России 17 века.
Квартира семьи Глазуновых выглядит как настоящий терем – антиквариат, старинные иконы и картины на стенах воссоздают Россию до петровских реформ.
Иван признается, что русской историей увлечен с детства, еще со школьных времен, когда мама водила его в Исторический музей на занятия по рисованию. Сам художник сегодня даже пишет книгу о символике русского прикладного искусства 17 века.
Из наиболее ярких «экспонатов» дома Глазуновых – сундук, который Иван в 10 лет спас при сносе купеческого дома в центре Москвы. Просто извлек из-под обломков и притащил домой.
Гордость семьи – уникальная фальшпечь с изразцами, которая «собиралась» на протяжении многих лет. Иван покупал по одной-две плиточки, пока фасад печи не закрылся полностью. На каждой плитке написано изречение или напутствие.
Шкафы и стулья начала 20 века достались Ивану от родителей. Многие иконы были приобретены в эпоху расцвета измайловского вернисажа, а великолепные люстры, секретеры и разнообразные милые аксессуары «приехали» из Европы – что-то из Лондона, что-то из любимой Иваном Венеции.
Кухня оборудована длинными лавками с перекидными спинками. Это одни из немногих предметов, представляющих собой копию, сделанную под заказ, а не оригинал. Современная бытовая техника спрятана в шкафах – даже в таком функциональном месте «теремную» атмосферу удалось выдержать.
Жена Ивана Глазунова Юлия увлечение супруга стариной полностью разделяет. Даже их свадебное путешествие состоялось в Архангельскую область – молодожены решили посвятить его поиску старинных вещей. Среди «сувениров» из поездки был, например, «подголовник» – сундучок 17 века, который клали в сани под голову. По словам Юлии, сегодня он напоминает ей прекрасное время их с Иваном юности.
Фото: Владимир Чистяков
life-instyle.com
Считаю, что мировое искусство закончилось...: al_ghe
Иван ГлазуновХудожник Иван Глазунов - сын знаменитого русского живописца Ильи Глазунова, лидер нового поколения художников русского реализма - делится в интервью своим весьма пессимистическим взглядом на будущее мирового искусства...
Ивана Глазунова называют лидером нового поколения художников русского реализма, продолжателем традиций древнерусской живописи, религиозной и исторической картины. Сегодня заслуженный художник РФ, действительный член РАХ, заведующий кафедрой композиции Российской академии живописи, ваяния и зодчества Иван Глазунов — гость «Файла-РФ». Посетители выставок в России и за рубежом, знакомясь с его удивительными северными пейзажами, наполненными глубокими эмоциями, с историческими полотнами «Прокопий Устюжский» и «Великая княгиня Евдокия», с портретами северян, жены и детей, красавиц в русских костюмах, отмечают главное — у этих картин хочется задержаться, настолько они волнуют.
Самая знаменитая картина художника «Распни Его!» находится в храме Христа Спасителя. В последние годы у Ивана Глазунова состоялись знаковые выставки: в Венеции — культурный проект «Россия в традиции», в Московском музее-заповеднике «Коломенское» — «НЕсовременное искусство» и в Вологодской картинной галерее — «Спаси и сохрани».
Художник участвовал в реставрации Большого Кремлёвского Дворца: по его эскизам оформлены интерьеры Аванзала, выполнены декоративные барельефы «Слава русского оружия», а также им написаны 18 портретов царей-воителей. По его эскизам воссозданы интерьеры дворца царя Алексея Михайловича в «Коломенском», и туда же из Верхне-Томского района Архангельской области по его инициативе перенесена отреставрированная Георгиевская церковь XVII века — памятник деревянного зодчества.
По эскизам Ивана Глазунова группой художников Российской академии живописи, ваяния и зодчества выполнены росписи двух храмов — Успенского и Александра Невского — в Верхней Пышме под Екатеринбургом. Художник участвовал в росписи храма во имя святой мученицы Иулии Анкирской в Московской области, им созданы иконостасы храма в честь иконы Божьей Матери «Державная» в монастыре святых страстотерпцев «Ганина Яма» в Свердловской области, храма Преподобного Амвросия Оптинского в Кировограде. В настоящее время художник по своим эскизам расписывает храм Вознесения Господня (Малое) на Никитской улице в Москве и осуществляет его внутреннее убранство.
— Иван Ильич, Вы согласны, что в России и сегодня немало людей, которые живут, ориентируясь на Святую Русь? Говорят, возник термин в XVI веке, а в XVII это понятие стало элементом народной культуры. Ополченцы Минина и Пожарского, а также москвичи-ополченцы 1812 года чертили девиз «За Святую Русь!» на своих знамёнах, вставляли его в гимны. Дожил он и до наших дней: «Россия, Украина и Беларусь — это и есть Святая Русь!» — кто не знает это изречение патриарха Кирилла? Скажите, что означает это понятие для Вас?
— Ну, никак не географию — Святая Русь была сотни лет, временами существуя под спудом, в душах и сердцах людей, её представлявших, а если рассуждать протокольно, конечно, это XV—XVII века — время расцвета русской святости. Создания памятников архитектуры, смотреть на которые до сих пор все ездят — Новгородский Кремль, Московский Кремль, Ферапонтово, церковь Покрова на Нерли.
Эти памятники и артефакты свидетельствуют о том, что когда-то Святая Русь существовала на огромной территории, и идеи её распространяли, видимо, те особенные люди, которые уходили в дремучие леса, и от этих поначалу отшельников, а потом основателей скитов и монастырей шёл свет в народ. О Святой Руси, вольно или невольно, писали все русские писатели.
И я не могу сказать, что она была и вот её не стало, она и сейчас существует — в самых разных людях, в простых мирянах и в светочах духовной мысли, и естественно, в святых старцах. И можно сказать, принимает активное участие в социальной жизни. Святая Русь — всегда немного виртуальное государство, у него нет чётких границ и правительственных органов, но черты его найдём и в православной монархии, и в творчестве русских иконописцев, и в артелях Палеха — все дело в ощущениях человека.
— Ваше творчество связано с образами Святой Руси. Где Вы находите их?
— На Русском Севере, часто езжу в Вологодскую и Архангельскую области. Здесь сохранились внешние атрибуты жизни допетровской Руси — эти серые избы, которых не увидишь в средней полосе, деревянные храмы, дремучий лес, лесная река с высокими берегами. Именно за этим уже лет сто ездят туда художники, пытаясь поднять свой дух.
И люди там очень хорошие, и нравы в деревне совсем другие, но всё на глазах пустеет: жители заколачивают свои дома и уходят, и только вопрос времени — когда это кончится. Художники пытаются затормозить развал, я тоже приложил руку — перевёз в Москву Георгиевскую церковь 1685 года.
После первой поездки на Север я стал собирать старинные русские костюмы: покупаю, меняю, получаю в дар. За количеством не гонюсь — лучше меньше, да лучше. В коллекции в основном костюмы Вологодской и Архангельской областей, от повседневной домотканой одежды до шитых золотом шёлковых нарядов.
Есть экземпляры XVIII века — например, вологодско-костромской костюм с платком мануфактурной работы. В Коломенском уезде на мануфактурах производили на продажу платки с русским орнаментом. Вот шёлковый платок времён Павла I, а вот старая вологодская шапка — сборник или моршень, вообще на Севере все женские головные уборы назывались кокошниками.
С северным костюмом часто носили янтари. Вид Руси особенно сохранила утеплённая женская одежда, отделанная мехом. Надо сказать, что всю эту одежду поначалу страшно было взять в руки, но мы с женой её реанимировали и одеваем уже 15 манекенов.
Выставки мы провели в Венеции, в Москве и в Вологде. Люди правильно поняли нашу идею — создать мир, в котором человек вспомнил бы, откуда он родом. В Вологде те, кто уехал из деревни, оставляли трогательные отзывы: «Вспомнил бабушку. Много лет не был у себя, пойду, помолюсь». А в Венеции был сплошной восторг, там такого из России не видели.
Там же биеннале каждый год, я был в прошлом году — на архитектурной, и в Русском павильоне, чудесном теремке по проекту Щусева, можно было увидеть голые стены с фотографиями и в одной из комнат — инсталляцию: причудливо сложенную верёвочку на полу. Никакой заумной идеи из тех, которые любят подводить под свои работы актуальщики. Чистая «разводка».
Чтобы создать экспозицию, им потребовалось всего-навсего купить билет одной девушке с чемоданчиком. Этот теремок деятели «современного» искусства хотят снести или перестроить, но венецианцы, думаю, не дадут им это сделать. Вообще этот гениальный замысел — сделать экспозиции разных европейских стран — родился в начале XX века. Но благодаря «современному» искусству, шарм давно пропал, красивые домики остались, но смотреть нечего. К слову сказать, из нашей академии никого не приглашали.
— А Ваша выставка не на биеннале состоялась?
— У меня был свой зал, что многих удивило, потому что через кордон, который устраивают для инакомыслящих, прорваться трудно. Художник, считаю, может быть разным — левым, правым, не только реалистом, — но пусть то, что он делает, будет искусством, а не кучами дерьма или банками с мочой.
Все эти идеи процветали на Западе лет 20 назад, а наши актуальщики спекулируют на общей безграмотности в сфере искусства и пытаются насадить себя на господдержку, потому что заказчиков у них нет, никто не будет покупать ни табуретку, газетами обклеенную, ни моток верёвки.
Думаю, это отголоски программы по развалу бывшего СССР, на Западе сейчас происходит то же самое. В Италии и во Франции есть чудесные люди, которые любят реализм, но из России им привозят только эти «верёвки». Международный Фонд Гугенхайма имеет несколько пунктов по миру, где и показывают эти «шедевры».
А на Россию сейчас просто идёт наступление — все эти пресловутые рубки икон или телевизор в заднице у коровы: вы смотрите, а там написано — «Россия». Авангардисту важно быть в обойме, проще выставлять счета государству — и ведь находятся те, кто их оплачивает. Закупила же Третьяковская галерея «Целующихся милиционеров» — фотообои, которые кто-то выдал за искусство. И не вспомнил при этом, что английской инсталляции «Целующихся полицейских» уже 40 лет и она продаётся во всех сувенирных ларьках.
— Насколько далеко, по-Вашему, Россия ушла от модели Святой Руси — название даёт возможность думать, что устройство государства было идеальным?
— От России, описанной Лесковым, конечно, мы далеки, но менялись мы много раз: во времена светлого средневековья, до Петра I, это была одна страна, в XVIII веке — другая, после войны с Наполеоном — третья, к началу революции — четвёртая, потом все четыре были отменены пятой, а сейчас шестая.
Вот говорят — «возродим Россию»… Какую из шести, спрашивается? Потому что, на самом деле, все шесть частей между собой в антагонизме: петровская Россия — с наукой, кораблями, победами — механически отменила заслуги Московской Руси, а если бы мы жили по заведённым ею правилам, современность была бы совсем другой.
Вот сколько говорилось про отсталость Китая и Индии: мол, какое-то древнее сообщество, всё в архаизмах — а сейчас весь мир их боится: и атом там есть, и наука, и их так много, что им не хватает собственной территории. Вот пример того, как люди жили, не изменяя своим традициям, они до сих пор ходят в сари и не стесняются. А мы знаем Русь XVII века, разве что, по иллюстрациям Билибина и экспонатам в музее.
Сложный это разговор, я не могу сказать, что Пётр — это плохо. Для Московской Руси, наверное, да, — но с другой стороны, остальной мир развивался по-другому, и Руси надо было выживать. В целом Петра любят, наставили ему памятников, даже при Советской власти его хвалили. Хотя патриарх Кирилл в одном из своих интервью метко сказал, что он нарушил наш национальный код.
Я тоже так думаю, — и в культурном плане, если уж правду сказать, Россию любят за то, что сделано до Петра. Отнимите у нас иконы, храм Василия Блаженного, деревянную архитектуру, Кижи, все монастыри — ничего и не останется, Россия станет неинтересной.
— Вас что-то удручает в наших временах? Или всё хорошо?
— Мне нравится, что открыты границы, можно ездить и делать выставки в Венеции. Храмы, Слава Богу, не взрывают и колокола не сбрасывают. Но уходит всё то, что я люблю. Россия Русского Севера — даже не знаю, сколько ей жить осталось. Мне тоскливо, что это мало кого волнует: массовое сознание тянется к развлечениям, простого человека можно удивить диснейлендом, а к своей истории он равнодушен.
Мои дочки, участницы ансамбля «Веретёнце», как-то на гастролях вышли на сцену в старинных костюмах, и зал, где было много молодёжи, стал попросту ржать: им было смешно, что их ровесники так нарядились. Думаю, это зрители «Дома-2», та молодёжь, которая стала жертвой цивилизации, много лет выжигающей духовное начало из людей.
Дети живут в кислотной среде, у них не развивается интерес к истории, к традициям своей страны, потому что учебника истории как такового нет.
И общая среда в стране нездоровая, она помогает нам самоуничтожаться в культурном смысле. Мы же не только едой-колбасой будем жить дальше! Надо любить, лелеять и восстанавливать свою культуру, благодаря которой Россия всегда была интересна миру. Посмотрите, как досконально изучали литературу даже в советских школах — а сейчас всё выхолощено, все знания у детей из интернета.
В Архангельской области в некоторых деревнях поставили тарелки с 42-мя каналами: пить стали меньше, телевизор время съедал, — но и работать шли ещё неохотней! А что? Получай пособие и сиди с утра до ночи перед экраном!
А сколько талантливых людей уезжает на Запад, не найдя здесь себе применения! Я не осуждаю их, но до чего грустно на это смотреть.
— Чему Вас учили родители, — в частности, отец Илья Сергеевич Глазунов, — на уроках в академии и дома?
— Главное, чему он научил меня — это умению концентрироваться и за полчаса находить решение любой творческой задачи. Он называл это «встрясками» и устраивал их по субботам. Это была школа профессионализма. Отец утверждал, что художник должен жить не только вдохновением, а, получив задание, уметь зажечь в себе способность к творчеству. И никогда ничего не откладывать на завтра.
У отца всегда было много портретов. Например, после первой выставки в Италии, где ему позировали знаменитые кинорежиссёры и актёры. И меня поражало, что человека он «схватывал» максимум за полчаса. И делал не просто набросок, а сразу портрет.
Помню, отец с мамой (Нина Александровна Виноградова-Бенуа. — Ред.), когда работали над оформлением оперы «Сказание о невидимом граде Китеже» в Большом театре, привлекли к работе меня, и это тоже была школа.
Помню, как горела лампа, перед большим белым листом сидела мама, и к вечеру на листе по волшебству появлялись князь Игорь, Пиковая дама или дева Феврония, или возникал сам град Китеж. Я тогда не понимал, что это рождались сценические образы, — для меня просто оживали персонажи, и это была фантастика!
Также помню, как отец делал в мастерской «Мистерию XX века». Я не всё понимал, но мне уже хотелось взять в руки краски и что-то делать самому. Мама занималась русским костюмом и привила мне любовь к нему. У неё дома была пара кокошников и сарафан, и фактура этих вещей, когда я к ним прикасался, меня завораживала. С мамой мы много ездили, были в Крыму, она Херсонес очень любила, интересовалась античным миром, и передала мне всё это.
— У Вас есть своя формула развития мирового искусства?
— Считаю, что мировое искусство закончилось. Непререкаемый авторитет Бродский, на которого любят ссылаться, назвал всю плеяду архитекторов-модернистов во главе с Корбюзье — «сволочью», потому что, благодаря им, в мире закончились Великие стили.
Смотрите, был Египет, эллинизм, греко-римская цивилизация, восточный стиль, древний стиль Святой Руси, потом появилась готика, барокко, и на этом всё закончилось. Классицизм — это уже перефразированный греко-римский стиль, модерн — поиск Святой Руси.
Мы можем подражать, возрождать, но, видимо, не родим новый Великий стиль до конца времён. Ничего нового, кроме коробок Калининского проспекта и хайтечных домов, создать не сможем. И, слава Богу, если кто-то будет хотя бы подражать старым мастерам, и строить что-то человеческое. Не знаю, будет ли живопись, но мы в академии стараемся вести традицию русского реализма.
Никто не скрывает, что наши идеалы в прошлом, мы не видим вокруг себя того, что дало бы направление развитию искусства, как было в эпоху Возрождения в Италии или в Московском царстве в XV веке. Мы существуем «вопреки» и пытаемся сохранить то, что рушит технократическая цивилизация.
Притчей во языцех стали все эти айфоны, айподы, айпэды. Вот мы были в Италии, то и дело слышалось: «Сыночек, пятёрку получишь — куплю айпэд». Нигде в мире планшет не воспринимают как игральную приставку, бизнесмены смотрят по ним почту в аэропорту, ведут деловую переписку. А у нас откупаются от детей электронными подарками.
У меня есть свои маленькие дети, и я не могу им запретить пользоваться компьютерами, да и сам пользуюсь по необходимости, но если эти технологии будут развиваться в таком темпе, через 10 лет за книжку точно никто не сядет. И так со всех сторон слышишь — композиторы не пишут симфоний, писатели романов, крупные формы в искусстве умирают, но я надеюсь на Божье чудо, на то, что благодаря возрождению человека, все препятствия будут преодолены, начнётся Ренессанс, и реалии будут немного другие. В наше время, кто охраняет культуру и не даёт разрушиться памятникам, уже делает великое дело.
al-ghe.livejournal.com
| группировать по: размеры картинок: картинок на сранице: стр. всего 1 11001  0f9ebb d53294 6b4146 397600 9aae31 edefeb 6f6d81 c4d8e3 3e9746 90e1c1 dfdcf4 cd06d3 56080e группировать по: размеры картинок: картинок на сранице: стр. всего 1 11001 |
s-poster.ru
