Описание картины Ивана Константиновича Айвазовского «Десант в Субаши». Картина айвазовского высадка в субаши

Описание картины Ивана Константиновича Айвазовского «Десант в Субаши»

Творчество Ивана Константиновича Айвазовского является элементом профессионализм. Художник представитель нескольких самых известных выпускников академии художеств, таких как Флорентийская и Амстердамская. Во время своей деятельности художник основал музей древности.

Картины Ивана Константиновича Айвазовского принесли огромную известность. И неслучайно, ведь он был не просто художником, но прежде всего, патриотом. Изображая картину, художник с каждым взмахом кисти прославлял Россию, тем самым подтверждая, что он самый настоящий Гражданин своего Отечества.

Многие картины изображают родной город Феодосию, а именно ни с чем несравненную красоту морского побережья, будь оно спокойное или бушующее, часто вступающее в неравную борьбу с человеком.

Айвазовский занимался не только живописью, но и принимал участие в военных действиях, которые проходили на Крымском побережье. Так и была создана известная картина «Десант в Субаши». Морское побережье долины Субаши отражает ещё ненарушенное спокойствие солдатами.

Спокойная гладь моря очаровывает своей красотой, невозмутимостью, на котором готовится грозная эскадра пятнадцати кораблей к битве за свой город. В этой долине высаживается и десант. Палитра колоритных красок видна на полотне невооруженным взглядом, кажется, что зритель находится в центре этих событий. Огромные корабли выстроились в ряд, и готовятся к очередной атаке врага. Вид моря просто неотразим.

Иван Айвазовский очень любил свою Родину. В каждой написанной им картине, он прославлял победу русского флота над своим неприятелем. Как картина «Десант в Субаши», так и другие картины свидетельствуют о славных защитниках и непобедимой силе военного флота русских моряков, готовых сражаться за свою Родину до последней битвы.

opisanie-kartin.com

Десант в Субаши. Айвазовский

Десант в Субаши

И вот Гайвазовский на военном корабле «Колхида», держащем курс на Кавказ.

Каюта, отведенная художнику, устлана мягким английским ковром, обставлена креслами и диванами. Эта роскошь подчеркивает отношение Раевского к молодому живописцу.

Не успел Гайвазовский, ошеломленный таким вниманием Раевского, прийти в себя, как был зван к обеду в кают-компанию. Представляя художника обществу офицеров, Раевский обратился к своему адъютанту, невысокому, широкоплечему, белокурому капитану:

— Я поручаю Гайвазовского твоим заботам, Левушка. Покойный Саша видел его картины на выставке в Академии и восторгался ими. Гайвазовский рассказал мне о встречах с Александром, о том, как был им обласкан.

При этих словах капитан порывисто обнял Гайвазовского и поцеловал в обе щеки.

— Обнимите меня, Гайвазовский! Тот, к кому был ласков мой брат, тот мне лучший друг, — с чувством произнес он.

Заметив удивление Гайвазовского, капитан назвал себя:

— Я Лев Сергеевич Пушкин.

После обеда офицеры перешли курить на верхнюю палубу. Лев Сергеевич не курил, и перед ним поставили бутылку вина.

Корабль шел вдоль крымских берегов. Море, цвета опала, было удивительно покойно в этот полуденный час. И на душе у Гайвазовского было празднично и торжественно. Он принес из каюты этюдник и тут же на палубе начал писать. Работалось на редкость легко. Прошло немного времени, и художник запечатлел в легкой голубоватой дымке берег родной крымской земли. Этот этюд он тут же подарил Льву Сергеевичу.

— Я побежден, Гайвазовский! — воскликнул Пушкин. — Впервые в моей жизни вода вызывает во мне не содрогание и отвращение, а восхищение…

Дружный хохот офицеров покрыл его слова.

— Давайте же выпьем за воду, которую вы так гениально изображаете, и за то, чтобы она никогда не иссякла под вашей волшебной кистью!

Пушкин налил вина себе и Гайвазовскому. Офицеры продолжали смеяться, только один Гайвазовский с недоумением глядел на Льва Сергеевича и его товарищей: он не понял каламбура, вызвавшего такой взрыв смеха. Тогда один из офицеров, обращавший на себя внимание своей кавказской наружностью, пришел на помощь Гайвазовскому.

— Мы должны вам пояснить, — заговорил офицер, — что Лев Сергеевич пьет только вино и не знает вкуса чая, кофея, супа потому, что там есть вода. В Петербурге я был свидетелем, как однажды Льву Сергеевичу сделалось дурно в одной гостиной, и дамы, там бывшие, засуетившись возле него, стали кричать: «Воды, воды!» Лев Сергеевич от одного этого слова пришел в чувство и вскочил как ни в чем не бывало…

Хотя все присутствующие давно знали случай с обмороком, история вызвала новый взрыв хохота. Громко смеялся со всеми и Пушкин.

— Клянусь, — торжественно заявил Левушка, — клянусь, что отныне я примирился с водой… но лишь на картинах Гайвазовского.

Посмеявшись вволю и этой шутке, офицеры стали просить Пушкина читать стихи брата.

Как всегда, Лев Пушкин потребовал в награду за это еще бутылку вина. Обычно офицеры с удовольствием платили ему эту «контрибуцию», ибо его превосходное чтение стихов брата доставляло истинное наслаждение. Но на этот раз они стали стыдить его, что он еще не отблагодарил Гайвазовского за этюд. Ко всеобщему удивлению, Левушка согласился и начал читать по памяти «Цыган». Когда он заканчивал чтение, на палубу поднялся Раевский.

— Как? — удивился он. — Левушка читает стихи перед единственной и к тому же пустой бутылкой?! Непостижимо!..

В ответ Левушка только встряхнул кудрявой головой и начал:

Прими с улыбкою, мой друг,

Свободной музы приношенье:

Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье

И вдохновенный свой досуг.

Все были чрезвычайно взволнованны. Каждый из присутствующих знал, какая возвышенная дружба связывала в юности Пушкина и их любимого генерала. И то, что посвящение Раевскому читал брат великого поэта в присутствии того, кому были посвящены эти строки, усиливало волнение каждого. А Лев Сергеевич в эти минуты до чрезвычайности походил на своего брата — тот же африканский тип лица, те же вьющиеся волосы, только немного светлее, и глаза — умные, проницательные, пушкинские. Вдохновенный, с протянутыми руками, он казался ожившим Александром Пушкиным. И не одному Гайвазовскому почудилось, что это сам поэт стоит на палубе «Колхиды» и торжественно беседует с другом:

Мы в жизни розно шли; в объятиях покоя

Едва, едва расцвел и вслед отца-героя

В поля кровавые, под тучи вражьих стрел,

Младенец избранный, ты гордо полетел.

Отечество тебя ласкало с умиленьем,

Как жертву милую, как верный цвет надежд.

Все было необычно в эти минуты. Сердце Гайвазовского бурно билось. Раевский снял очки и, не стыдясь, вытер глаза. А когда Лев Сергеевич с глубоким волнением прочитал заключительные строки:

И счастие моих друзей

Мне было сладким утешеньем…

— все кинулись целовать его.

В эту ночь Гайвазовский перед рассветом долго сидел на палубе после того, как все разошлись. Хоть и не много еще прожил он на свете, но в эти часы он перебирал в памяти свои встречи с людьми необыкновенными, обогатившими его жизнь и осветившими дорогу, на которую он уже вступил. Сердце юного художника было полно благодарности к людям, учившим его своим примером делиться с другими душевным богатством. Но особенно радостно было от сознания, что жизнь только начинается и впереди столько необычных встреч…

На третий день плавания «Колхида» подошла к устью горной речки Псезуапе. Здесь, в долине Субаши, должен был высадиться десант. Черноморская эскадра в составе пятнадцати судов уже дожидалась прибытия Раевского.

Вскоре Раевский отправился на флагманский корабль «Силистрия». В числе сопровождающих генерала был и Гайвазовский. На «Силистрии» начальника Черноморской береговой линии Раевского встретил главный командир Черноморского флота вице-адмирал Михаил Петрович Лазарев.

Когда Лазарев увел Раевского в свою каюту, к Гайвазовскому подошел и крепко обнял его молодой офицер. То был лейтенант Фридерикс, с которым юный художник успел подружиться во время плавания по Финскому заливу. Фридерикс познакомил Гайвазовского с другими молодыми офицерами и повел показывать ему «Силистрию». При этом лейтенант вспоминал, как Гайвазовский постигал морскую науку на Балтике и заслужил кличку «морского волчонка».

Через час Раевский снова появился на палубе с Лазаревым. Николай Николаевич был в отличном настроении. Сведения, сообщенные ему Лазаревым, внушали уверенность в счастливом исходе сражения. Увидев среди молодых офицеров Гайвазовского, Раевский подозвал его и представил Лазареву, капитану «Силистрии» Павлу Степановичу Нахимову, Владимиру Алексеевичу Корнилову и другим офицерам. В тот день Гайвазовский поздно вернулся на «Колхиду». На «Силистрии» кроме Фридерикса было много офицеров с Балтики. Они радушно приняли молодого художника в свой круг и долго не отпускали.

На следующий день вице-адмирал Лазарев посетил Раевского. Вскоре Гайвазовского позвали в каюту капитана. Офицеры «Силистрии» уже успели рассказать Лазареву о талантливом художнике-маринисте, о его необыкновенной способности постигать сложнейшую оснастку боевых кораблей.

В присутствии собравшихся Лазарев пригласил художника перейти на флагманский корабль, где его ждут старые друзья, бывшие балтийцы. Гайвазовский даже растерялся от подобной чести. Герой русского флота, сам вице-адмирал Лазарев приглашает его к себе на «Силистрию»! В порыве признательности он чуть было не начал горячо благодарить вице-адмирала. Но тут сидел Раевский, нахмуренный, слегка обиженный. Юноша понимал, что он незаслуженно оскорбит Николая Николаевича, приняв приглашение Лазарева. Никогда еще ему не приходилось попадать в такое щекотливое положение. А Лазарев внимательно следил своими серыми спокойными глазами за выражением лица молодого художника. На открытом юношеском лице отражалась отчаянная борьба между желанием попасть на флагманский линейный корабль и боязнью обидеть столь внимательного к нему Раевского.

Лазарев заметно оживился. Его занимало — как выпутается из сложного положения молодой человек, прозванный балтийцами «морским волчонком». И это тоже успели сообщить ему офицеры с «Силистрии». Добрая усмешка промелькнула в его глазах. Лазареву пришлась по душе внутренняя борьба, переживаемая юношей и говорившая о его душевной чуткости.

За Гайвазовским наблюдал не один Лазарев. Раевский из-под своих синих очков еще внимательнее следил, легко ли решится Гайвазовский перейти от него к вице-адмиралу. Николай Николаевич понимал, как заманчиво такое предложение для мариниста. Наконец, убедившись, как и Лазарев, что Гайвазовский выдержал нравственное испытание, Раевский улыбнулся и проворчал:

— Ладно, собирайтесь на «Силистрию». Недаром даже после трех лет разлуки балтийцы прожужжали уши вице-адмиралу про своего «морского волчонка». Так и быть, отпускаю, но и «Колхиду» не забывайте.

…Как ни странно, но перед высадкой десанта Гайвазовский не испытывал не только страха, но даже волнения. А ведь он впервые в жизни увидит бой и, возможно, сам будет принимать в нем участие. Все объяснялось тем, что за эти дни к нему так привыкли, что считали своим, флотским, а не случайным гостем. Даже его штатскую одежду перестали замечать. Только вечером, накануне высадки десанта, Фридерикс вспомнил, что у Гайвазовского нет оружия, и принес ему пистолеты.

В этот вечер они долго стояли на палубе и глядели, как на берегу зажигаются редкие огоньки… Там был неприятель, люди, которых называют шапсугами. Там была неизвестность…

Еще несколько дней назад Гайвазовский ничего не знал о существовании этой народности. Почему он должен считать этих людей своими врагами? Они не принесли ему никакого зла, не посягали на его родину, не подплыли к берегам его Феодосии и не осадили ее. Хотя он еще молод и не сведущ в делах войны, но ему кажется очень странным, что к этим дальним берегам явилась целая армада и завтра на рассвете тысячи людей высадятся с кораблей и начнется кровавая сеча и потечет кровь русских и шапсугов. Но даже с Фридериксом Гайвазовский не поделился своими мыслями. Он знал, что молодой офицер, хотя и его давний приятель, но наверняка не поймет и еще истолкует все эти размышления как трусость. И он невольно вспомнил Вилю Штернберга. Вот кто разделил бы его думы.

Высадка войск началась на рассвете 12 мая 1838 года. Семнадцать боевых кораблей и четырнадцать транспортов двинулись к берегу, где видны были гарцующие на конях и пешие горцы. Лазарев приказал приступить к высадке. Когда все гребные суда были спущены на воду, корабли открыли ураганный огонь. Двести пятьдесят орудий беспрерывно стреляли ядрами крупных калибров. Стоял ужасный треск и грохот. Снаряды взрывали землю. Могучие вековые деревья валились, как лоза от удара сабли. Однако горцы продолжали стрелять из-за укрытий. Но вот дан новый сигнал — и более трех тысяч десантников с криками «ура» устремились к берегу.

Гайвазовский был в одной лодке с Фридериксом. В правой руке юноша сжимал пистолет, а в другой держал портфель с бумагой и рисовальными принадлежностями. Почти рядом плыла лодка, на носу которой стоял высокий, статный Раевский с шашкой через плечо и трубкой в зубах. Рядом с ним его адъютант — капитан Пушкин.

Лодка Раевского первой достигла берега. Вслед за нею причалили остальные. Не менее шести тысяч горцев залегли за камнями и деревьями. Они подпустили русских на близкое расстояние и затем открыли стрельбу.

Гайвазовский вместе с моряками выскочил из лодки и побежал к лесу. Он не отставал от Фридерикса. Рядом раздалось мощное «ура», но в этот момент Фридерикс охнул и пошатнулся; Гайвазовский подхватил его. Лейтенант был ранен. Гайвазовский помог ему добраться до лодки и проводил на корабль.

Сдав раненого друга лекарю, художник в той же лодке возвратился на берег. На берегу лежали убитые, а из леса доносились победные крики. Батальоны Тенгинского полка, обойдя неприятеля с тыла, перешли в штыковую атаку. Бой продолжался недолго; смятые атакой, шапсуги бежали.

Гайвазовский достал бумагу, карандаш и стал быстро рисовать. Перед ним была поразительная картина: озаренные солнцем лес, далекие горы, флот, стоящий на якоре, катера, снующие по морю. На берегу стояли Раевский, Ольшевский и другие военачальники.

Из леса доносилось все более и более мощное «ура». Гайвазовский спрятал начатый рисунок в портфель и поспешил туда. Вскоре он вышел на небольшую поляну. Бой кончился. По всей поляне расположились группы солдат. Офицеры сидели на барабанах, отдыхая после боя. В стороне столпились обезоруженные пленные горцы. Гайвазовский начал зарисовывать группу пленных.

Горцев чрезвычайно заинтересовало занятие этого человека в странной одежде: они привыкли видеть русских только в военных мундирах. Один пленный оказался любопытнее других и, преодолев нерешительность, приблизился к художнику. Без спросу взяв у Гайвазовского из рук рисунок, он быстро понес его показать другим горцам. Листок переходил из рук в руки. Но видно было, что он не произвел на шапсугов никакого впечатления. Вскоре тот же самый горец принес рисунок обратно. На бумаге были следы крови. Рисунок успел запачкаться, побывав в стольких руках.

Художник через переводчика разговорился с пленным.

— Ты что это делаешь? — спросил его шапсуг.

— Видишь, рисую. А что, если бы я к вам в плен попал, позволили бы вы мне рисовать? — в свою очередь спросил Гайвазовский.

— Нет… Это пустяки! — пренебрежительно отозвался горец. — Вот если бы ты был портной, мы не запрещали бы тебе работать… А это — пустяки!

Наблюдая за мирно беседующим с ним шапсугом, молодой художник вспомнил свои мысли перед атакой. Шапсуг не проявлял к нему никакой враждебности. Даже в его наивных замечаниях насчет превосходства портняжьего дела над живописью чувствовалось стремление этого человека к мирной жизни, мирным занятиям. Гайвазовский спросил горца, почему они воюют против русских и не покоряются русскому царю, который имеет много войска и очень богат.

Шапсуг на минуту задумался, глаза его вспыхнули недобрым огнем, и он с горечью ответил:

— Твоя правда то, что царь гяуров имеет много войска, но если правда, что ваш царь очень богат, то для чего же он завидует нашей бедности и не дает нам спокойно сеять просо в наших бедных горах?

Гайвазовский не знал, что ответить. Шапсуг покачал головой и отошел к своим.

… Поздно вечером Гайвазовского разыскал Пушкин и повел его к своим друзьям.

Приход Пушкина был встречен радостными возгласами. Там, где сдвигались чаши, Левушка был душой веселой компании. Почти никто не обратил внимания на Гайвазовского. Левушка даже забыл представить его захмелевшим офицерам. Он усадил юношу рядом с собой и сразу налил ему вина. После первого бокала Гайвазовский стал уклоняться от дальнейших потчеваний.

— Вот не ожидал этого от вас! — удивился Пушкин. — Какой же вы первый ученик Брюллова, коли вина не пьете?!

К удивлению и зависти подвыпившей компании, Левушка стал красноречиво описывать вакхические подвиги Брюллова на сборищах у Кукольника в Петербурге. Свой рассказ он закончил предложением выпить за «Великого Карла», великого в живописи и в пирах. Офицеры охотно поддержали это предложение.

— Тут уж вам, дорогой, не отвертеться! А то всем миром отпишем Брюллову, что вы отказались пить за его здоровье, — заявил Левушка и налил вина Гайвазовскому.

Гайвазовский выпил за учителя, но в свою очередь рассказал, что каждый раз, посещая Карла Павловича после веселых вечеров у Кукольника, выслушивал его сетования на головную боль и нездоровье.

— Обыкновенно, — закончил Гайвазовский, — свои жалобы Карл Павлович заключал словами: «Как хорошо вы делаете, Гайвазовский, что не пьете!»

Во время речи Гайвазовского на него внимательно смотрели хозяин палатки Александр Иванович Одоевский и его два друга Николай Иванович Лорер и Михаил Михайлович Нарышкин. Они были единственные рядовые в этой офицерской компании. Когда Гайвазовский вошел сюда, он сразу заметил, что эти трое были не в офицерских мундирах. Но неугомонный Левушка отвлек его внимание. А теперь, увидев, с каким интересом рядовые слушали рассказ о Брюллове, Гайвазовский начал догадываться, кто они.

Еще на «Колхиде» юноша слышал разговоры о декабристах, разжалованных в солдаты. Там же Лев Сергеевич однажды после обеда прочитал неопубликованное послание в Сибирь Александра Сергеевича Пушкина и ответ поэта декабриста Александра Одоевского. В Петербурге Гайвазовскому много говорил об этих стихах Штернберг, но раздобыть их Виля не смог. Однако дослушать стихотворение Одоевского Гайвазовскому не пришлось. Во время чтения внезапно появился Раевский. Он тут же прервал Льва Сергеевича, чего обычно никогда не делал, и увел с собой. А вечером того же дня Левушка беспечно рассказывал офицерам «Колхиды»:

— Самовар-паша[6] пропарил меня с веником за чтение недозволенных стихов и в оправдание свое привел слова генерала Вельяминова, сказанные им декабристам… — Тут даже легкомысленный Левушка понизил голос до шепота: — «Помните, господа, что на Кавказе есть много людей в черных и красных воротниках, которые глядят за вами и нами»…

Так и не дослушал тогда Гайвазовский до конца стихи Одоевского, зато успел узнать, что не только вокруг декабристов, но и возле офицеров и солдат вьются и подслушивают каждое слово правительственные шпионы. Все это вспомнил Гайвазовский теперь на веселой офицерской пирушке, глядя на трех человек, одетых в форму рядовых.

Но вот один из них, невысокий, хрупкий, подошел к нему и, назвав себя Лорером, с чувством произнес:

— Я счастлив встретить вас, Гайвазовский! Еще в Сибири мы читали в «Художественной газете» о ваших картинах. А здесь, на Кавказе, друг моего детства, которого я встретил после многих лет, капитан первого ранга Петр Фомич Мессер рассказал, что видел ваши творения и восторгался ими.

— Давайте тогда и с нами знакомиться, — приветливо произнес высокий красавец, подошедший к Гайвазовскому вместе с добродушным полным человеком с трубкой в зубах. — Я Одоевский, Лорер уже себя назвал, а это Нарышкин, — он указал на толстяка с трубкой.

Одоевский хотел еще что-то сказать, но в палатку явился дежурный звать его и Пушкина к Раевскому.

Прошло уже довольно много времени, а Одоевский и Левушка не возвращались. Без хозяина и особенно без Левушки стало вдруг скучно, даже веселый Лорер не смог поддержать настроение. Все стали постепенно расходиться. Собрался уходить и Гайвазовский, но Лорер его задержал:

— Повремените… Одоевский огорчится вашим уходом.

Гайвазовский обрадовался приглашению остаться. Про Лорера и Нарышкина он ничего не знал, но имя Одоевского было для него свято с тех пор, как, приехав в Петербург, он от академических друзей начал узнавать о событиях четырнадцатого декабря. Об этих событиях и о людях, участвовавших в них, говорили шепотом. Имена их были окружены легендами и ореолом мученичества.

Лорер был прав. Возвратившись, Одоевский обрадовался, что еще застал Гайвазовского.

— Исправлял реляции генерала против погрешностей языка, — ответил Одоевский на немой вопрос Лорера и Нарышкина. — Ну, теперь никто не помешает нашей беседе, — обратился он к Гайвазовскому, — будем благодарить судьбу, что свиделись… Мы давно считаем вас своим, еще с тех пор, как узнали, что и вас не миновала царская немилость. А теперь рассказывайте про Брюллова, про «Последний день Помпеи», про все, что нового появилось в живописи. Ведь уже четырнадцать лет как мы лишены всего этого…. После армейских анекдотов, что мы слушали здесь нынче, хочется говорить о поэзии, об искусстве…. Только подождем — пусть раньше уберут остатки ужина.

Когда убрали со стола, Одоевский слегка приоткрыл вход в палатку. Была темная ночь, горели солдатские костры, звезды таинственно мерцали и глядели на палатки, на пламя костров, на весь воинственный лагерь, встревоживший молчание этих мест. Тишину ночи нарушали окрики часовых, лагерь погружался в сон.

— А теперь рассказывайте, рассказывайте! — нетерпеливо попросил Одоевский.

Гайвазовский говорил долго. Обычно робеющий и сдержанный в обществе, он здесь неожиданно почувствовал себя легко и свободно. Юноша понимал, как истосковались просвещенные изгнанники по живописи, музыке… И Гайвазовский рассказывал не только о картинах Брюллова, Сильвестра Щедрина, Кипренского, он говорил о Петербурге, о своих друзьях-академистах, как шепотом, но все же вспоминают их, декабристов, за счастье считают достать ненапечатанные стихи Пушкина и ответ Одоевского…

Гайвазовский рассказал, как его друг художник Биля Штернберг безуспешно пытался найти эти стихи. И про то поведал, как на «Колхиде» Лев Сергеевич Пушкин прочел послание в Сибирь, а ответ Одоевского не дочитал.

Лицо Одоевского, освещенное пламенем костра, выражало крайнее волнение..

— Если тогда не дослушали, так сейчас я сам прочитаю. — И он стал читать свой ответ Пушкину.

Конец стихотворения прочитали вместе — Одоевский, Лорер, Нарышкин:

Мечи скуем мы из цепей

И вновь зажжем огонь свободы,

И с нею грянем на царей, —

И радостно вздохнут народы.

Гайвазовский благоговейно повторял каждую строфу. Отныне ни одно слово не изгладится из его памяти, он донесет их до слуха своих друзей, когда вернется в Петербург.

Поздно ночью художник простился с декабристами. Молча выпили по бокалу вина и обнялись.

Гайвазовский писал на палубе портрет вице-адмирала Лазарева. Лазарев согласился позировать во весь рост. Офицеры издали наблюдали за работой. Так прошло около часа. Лазарев устал и пошел отдохнуть в каюту, пообещав художнику вернуться.

— Далеко пойдете, — пошутил он, слегка потрепав по плечу Гайвазовского, — коль в таких молодых летах вице-адмирала принудили перед собою во фрунт встать.

Как только Лазарев ушел, офицеры подошли и стали рассматривать начатый портрет, оживленно делясь впечатлениями. Эти разговоры были внезапно прерваны появлением офицера с «Колхиды». Он явился за Гайвазовским, которого звал к себе Раевский.

Генерал ходил по каюте, заложив руки за спину. Он хмурился и явно был чем-то недоволен. Перед тем как начать говорить, Раевский несколько раз снимал и надевал очки, оттягивая разговор.

— Одному моему офицеру, — заговорил наконец Раевский, — предстоит отправиться в Сухум. Мне кажется, что вам принесла бы пользу поездка с этим офицером. Он родом абхаз и знает здешние края. Вы увидите места необыкновенные…

При последних словах Раевский оживился.

— Но я как раз приступил писать портрет вице-адмирала, — начал было Гайвазовский.

— Вот и славно, — не дал ему продолжать Раевский, — даю вам два дня. Все равно вице-адмирал не сможет вам позировать дольше. По-видимому, вам хватит двух-трех сеансов. Итак, через три дня отправитесь с поручиком Званбой — почти приказал Раевский.

Гайвазовский вышел от Раевского страшно расстроенный. Лишь недавно Николай Николаевич выражал недовольство, когда Гайвазовского пригласили перейти на «Силистрию», а нынче генерал отсылает его от себя. «За что, про что?» — терялся в догадках огорченный юноша, перебирая в уме свои поступки и не находя ни одного, который дал бы повод отослать его из лагеря.

С поникшей головой, мучительно раздумывая, Гайвазовский собирался уже вернуться на «Силистрию», как кто-то его окликнул. Юноша оглянулся. К нему спешил Пушкин.

Лев Сергеевич был озабочен, и, когда пожимал руку Гайвазовскому, на его лице мелькнуло слегка виноватое выражение.

— Фу, насилу догнал вас… А то пришлось бы к вам на «Силистрию» добираться…

Лев Сергеевич увел расстроенного юношу к себе в каюту и рассказал, что кто-то донес Раевскому о посещении декабристов, об их долгой ночной беседе. Раевскому передали даже то, что Одоевский читал Гайвазовскому свои запрещенные стихи.

— Какой-то подлец решил выслужиться, — возмущался Лев Сергеевич. — Мне Раевский передал, что доносчик вспомнил даже немилость государя к вам во время таннеровской истории… Генерал принял решение, — продолжал Пушкин, — отправить вас на некоторое время вместе со Званбой в Абхазию… Это лучше, чем отослать вас сразу в Феодосию. Тогда возникли бы всякие разговоры, а вояж на береговую линию все поймут как свидетельство доверия генерала, его покровительства и желания предоставить вам возможность увидеть и другие живописные берега Кавказа. Каюсь, — заключил Лев Сергеевич, — виню себя в том, что повел вас к Одоевскому.

— Напротив. Я весьма благодарен вам, Лев Сергеевич, за знакомство со столь выдающимися людьми. Я запомню это знакомство и беседу с ними на всю жизнь…

Вторую неделю продолжалось путешествие Гайвазовского со Званбой. Поручик Званба оказался тем самым офицером с кавказской наружностью, который был так внимателен к Гайвазовскому в первый день его пребывания на «Колхиде».

Званба был интересным собеседником, и путешествие с ним доставляло художнику истинное наслаждение. Офицер-абхазец безукоризненно говорил по-русски и по-французски, отличался широкой начитанностью. Свободное от службы время посвящал литературным занятиям. Его давно занимали история, быт, легенды абхазцев, и он мечтал со временем написать книгу этнографических этюдов о родном народе.

Гайвазовский наслаждался видами величественной природы Кавказского побережья и слушал занимательные рассказы своего спутника. На десятый день они прибыли в Бзыбский округ и расположились на отдых в живописных окрестностях Пицунды. Кругом стояла тишина, вековые сосны таинственно безмолвствовали, море застыло в ленивой истоме, открывая взору синюю бескрайнюю даль. Казалось, что никогда не ступала здесь нога человека и корабли не бороздили морскую гладь…

Гайвазовский достал рисовальные принадлежности и углубился в работу. Ему захотелось запечатлеть древние сосны на берегу и необжитое, пустынное море…

В стороне расположился Званба и начал делать записи в своем дневнике. Так прошло много времени. Внезапно Гайвазовский ощутил происшедшую вокруг перемену и на мгновение оторвался от работы: темное облако заволокло солнце, и все краски пейзажа сразу же померкли. Званба тоже перестал писать и подошел к Гайвазовскому.

— Скоро поднимется буря, нам придется уйти в лес и укрыться в палатку.

Тем временем облако, скрывшее солнце, начало быстро расти, подул свежий ветерок, вдали на волнах появились белые гребни.

К Званбе подбежал часовой, наблюдавший с высокой сосны за открытым морем, и доложил, что вдали виден корабль.

Званба достал подзорную трубу и поднес ее к глазам.

— Гляньте, Гайвазовский! — Званба передал юноше трубу.

Вглядевшись, Гайвазовский увидел далеко в открытом море корабль, державший курс на какую-то мелькающую черную точку.

Званба снова взял трубу и начал еще внимательнее всматриваться.

— Это наш военный корабль, патрулирующий берега Кавказа, а дальше в море черкесская кочерма. Она держит путь к турецким берегам. Уйти ей, правда, не удастся. Корабль настигает ее; да и буря уже начинается в открытом море. Скоро и к нам пожалует…

Как бы в подтверждение слов Званбы с моря налетел ветер, увенчанные белыми гребнями волны стали гулко разбиваться о берег, вековые сосны закачались и тревожно зашумели.

— Как ни досадно, но придется прервать наши наблюдения. Еще немного — и ветер свалит нас с ног, — заметил Званба. Гайвазовскому очень хотелось посмотреть, как будет преодолевать бурю корабль, что станется с черкесской кочермой, но Званба схватил его за руку и увлек за собой в лес, где была их палатка.

Несколько часов они прислушивались к яростному реву волн, оглушавшему их даже в лесу, шагах в двухстах от берега. А когда грохот разбушевавшейся морской стихии на мгновение умолкал, слышался надрывный стон древних сосен. Потом гневный голос моря снова заглушал все другие звуки.

Постепенно рев волн сменился глухим ворчанием, вскоре перешедшим в громкие вздохи… Море устало гневаться и утихло.

Званба и Гайвазовский побежали к берегу.

Морская поверхность была вся в черных складках, как в старческих морщинах. Растрепанные тучи еще бороздили небо, но уже сквозь них пробивались солнечные лучи. Званба первый достиг берега.

— Скорее, Гайвазовский! — крикнул он отставшему юноше. — Корабль недалеко, а сюда идет шлюпка.

Через несколько минут шлюпка врезалась в песчаный берег. Из нее выскочили офицер и несколько матросов. Матросы несли на руках двух закутанных в покрывала плачущих женщин.

— Фридерикс! — радостно воскликнул Гайвазовский, узнав в офицере своего друга.

Молодые люди обнялись. Тем временем матросы осторожно опустили женщин на траву.

Фридерикс рассказал Званбе и Гайвазовскому, как их сторожевой корабль настиг в открытом море черкесскую кочерму, которая везла пленниц для продажи в турецкие гаремы. Узнав от похитителей, что несчастные пленницы из близлежащего абхазского селения, командир корабля приказал Фридериксу взять матросов и доставить женщин к родственникам. Услыхав, что женщины абхазки, Званба подошел к ним и заговорил по-абхазски. Пленницы встрепенулись и слегка приоткрыли испуганные, заплаканные лица.

Это были две сестры, совсем юные и очень красивые девушки. Когда Званба объяснил им, что скоро они будут дома, девушки опять заплакали, но уже от радости. Только теперь они поверили, что спасены от грозившей им беды.

Постепенно Званбе удалось их успокоить. Узнав от девушек, из какой они деревни, офицер объявил, что это всего в трех часах ходу отсюда, и предложил Гайвазовскому отправиться туда вместе с моряками, чтобы присутствовать при возвращении абхазок под родную кровлю.

К вечеру небольшой отряд достиг горной деревни. Первыми заметили приближающихся моряков мальчишки. А еще через несколько минут добрая половина жителей высыпала из своих домов. Впереди с радостными криками бежали родственники спасенных. Званбу почтительно приветствовали. Родители девушек начали горячо приглашать всех в свой дом.

Званба рассказал, при каких обстоятельствах были спасены юные абхазки, и представил жителям деревни лейтенанта Фридерикса. Рассказ вызвал новую горячую волну благодарности.

Вскоре Фридерикс, Званба и Гайвазовский уже сидели в асасайрта[7] у родителей девушек. На длинном столе появилось вино, вареное и жареное мясо, кайма, пилав, акуакуар[8] и другие абхазские кушанья. Когда гости чуть утолили голод, хозяин дома поведал, что на деревню недавно напал отряд убыхов[9]. Они угнали много скота и взяли в плен несколько женщин. Среди них и двух его дочерей.

Уже поздно вечером Гайвазовский, Фридерикс и Званба вышли погулять. Званба был явно встревожен рассказом старого абхазца.

— Это впервые за последние пятнадцать лет убыхи рискнули напасть на абхазское селение в летнюю пору, — пояснил причину своей тревоги Званба. — Они делали набеги на Абхазию в любое время года только до 1824 года. В июле 1825 года шайка убыхов более чем в тысячу человек под предводительством Сааткерея Адагва-ипа Берзека предприняла поход в Абхазию. При спуске на абхазские равнины убыхи были замечены в горах пастухами. Предупрежденные абхазцы приняли все меры: заняли все горные проходы, через которые враги могли отступить, потом дали убыхам возможность спуститься с гор и уничтожили всю партию. С тех пор убыхи совершают на Абхазию набеги только в зимнее время.

Когда на другое утро русский отряд покидал абхазскую деревню, жители вышли провожать моряков. Среди провожающих были и две спасенные девушки.

— Абхазцы видят в русских своих защитников. Обещайте рассказать обо всем генералу Раевскому и вице-адмиралу Лазареву, — просил Званба, прощаясь в этот день с Фридериксом.

…Путешествие Гайвазовского со Званбой продолжалось более месяца. Природа Кавказа пленила его воображение, но самым ярким впечатлением от этого путешествия осталась буря у берегов Абхазии и спасение абхазских девушек русскими моряками.

Сердечно простившись со Званбой, к которому он очень привязался за это время, Гайвазовский отправился домой, в Феодосию. Но пробыл он там недолго. Генерал Раевский желал, чтобы Гайвазовский запечатлел десантные операции русских войск на берегах Кавказа, и в то лето пригласил юного художника участвовать во втором и в третьем десантах. Только осенью вернулся Гайвазовский домой, обогащенный впечатлениями, с множеством кавказских эскизов.

В Феодосии Гайвазовский написал картину «Десант в Субаши», собрал все, что им было сделано за два лета в Тавриде, и начал готовиться к отъезду в Петербург, чтобы представить написанное на суд Академии.

Много времени отняло у него окончание портрета Лазарева. Но портрет не удовлетворял его: лицо, как и фигура Лазарева, лишено было естественности; запоминался лишь мундир вице-адмирала. Пришлось Гайвазовскому с горечью признаться, что его стихия — морские виды, а не портретный жанр.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

biography.wikireading.ru

Высадка русских войск у реки Шахэ и сопротивление черкесов

В 1839 году отряду генерала Раевского, состоявшему из 8 батальонов Тенгинского и Навагинского полков, двух рот саперов, двух полков пеших черноморских казаков (пластунов) и с 24 орудиями, была поставлена задача высадкой десантов с моря занять плацдармы в устьях рек Шахе и Псезу-апсе и построить на них укрепления.

Двадцать третьего апреля из Севастополя в Керченский пролив прибыла вторая эскадра Черноморского флота во главе с самим адмиралом Лазаревым. В состав эскадры входили линейные корабли «Императрица Екатерина», «Память Евстафия», «Адрианополь», «Султан Махмуд», «Си-листрия» и фрегат «Штандарт». В ближайшие дни к эскадре присоединились фрегаты «Агатополь», «Тендос», «Бургас», «Браилов», бриг «Меркурий», пароход «Северная звезда», тендер «Легкий» и яхта «Орианда».

К этому времени в Темрюке уже было зафрахтовано девять купеческих судов, которые загружались инструментом и материалами для строения укреплений, лошадьми, рабочими волами, телегами, фуражом, порционным скотом (для питания войск) и прочим необходимым оборудованием. Суда Симферопольской провиантской комиссии с двухмесячным продовольствием также были готовы к отплытию с флотом.

По прибытии эскадры оставалось только разместить войска по кораблям и нагрузить военные транспорты артиллерией, снарядами и палатками, но двухдневный морской прибой задержал эту погрузку.

Наконец, 28 апреля войска были перевезены на корабли и флот при попутном ветре вышел из Тамани через Керченский пролив в Черное море. Штили, противные ветры и сильное течение вдоль восточного берега задержали эскадру и она прибыла к устью реки Шахе к пяти часам после полудня 2 мая. Для высадки было уже поздно, и всю ночь корабли держались в море под малыми парусами, напротив устьев Шахе и Субаши (Матросская щель).

Осведомленные заранее о месте десанта, заметив приближающийся флот, окрестные убыхи и шапсуги со всех сторон начали стекаться к этому пункту. Ночью на протяжении трех километров прибрежная полоса близ устья Шахе и окрестные возвышенности были унизаны огнями сторожевых костров.

Декабрист Н.И. Jlopep в своих «Воспоминаниях» пишет: «На этот раз Раевский вносил русское оружие в землю Убыхов, племя самое воинственное, и по всему заметно было, что нам недешево достанется это святое место, как самые горцы его называют»1.

С рассветом эскадра подошла к берегу. Пароход «Северная звезда» заблаговременно разместил корабельные и фрегатские буйки на указанной диспозиции и военные суда, подходя к берегу, при глубинах около 6 сажней бросали якоря каждый на свой буек. Став на якорь, эскадра немедленно по сигналу с флагманского корабля спустила все гребные суда и на них начали размещаться десантные войска. Начальник сухопутных войск Н.Н. Раевский на пароходе «Северная звезда» приблизился как можно ближе к берегу для обозрения местности и определил направление каждой части войск для первоначального занятия берега и рубежи, до которых должны были действовать войска. При этом было принято решение вести выселку и военные действия с максимально возможной быстротой.

Местность, намеченная для занятия десантом и возведения укрепления, представляла большие трудности. Долина Шахе окружена в устье утесистыми возвышенностями, действие артиллерии сильно ограничивалось из-за того, что местность чрезвычайно изрыта и густо поросла огромными деревьями, так что ядра морской артиллерии, ударяя в деревья, оставались в них без вреда для неприятеля. Только опытность и храбрость солдат и офицеров в предстоявшем бою могли избавить от значительных потерь. Маневрирование войск по долине ограничивалось тем, что переход с одного берега на другой был очень труден из-за поднявшегося уровня воды в реке. Белль пишет, что убыхи называют эту реку Шако, а чаще Маавьэ, что значит «река крови», потому что не проходит ни одного года, чтобы здесь кто-нибудь не утонул при переправе, так как это одна из самых широчайших и бурных рек берега.1

Узкая долина реки Кодеж (или Субаши - на военных картах, позже - Матросская щель) представляла еще большие трудности для ведения военных действий. Она почти вся была покрыта массой высоких деревьев, обвитых могучими виноградными лозами. Подножия склонов долины были частью обработаны, покрыты фруктовыми деревьями и чудесным ковром трав и диких цветов. Домов в долине не было видно, они прятались группами в ее глубине за лесом; шедшая несколько лет война заставила удалиться людей от берега.

С кораблей было видно, как быстро сгущались пешие толпы убыхов на берегу; до тридцати начальников разъезжали среди них верхом. Поднявшееся солнце осветило необычайную картину: на равнине, под вековыми дубами священной рощи Тагапх до 500 вооруженных убыхов стояли на коленях и перед ними мулла в белой чалме. Воины молились, прося дать им силы на предстоящую борьбу и давая клятву до последнего защищать священную землю. Интересно, что эта молитва во имя Аллаха происходила в древней священной роще, в которой справлялись первобытные культы в смеси с Христианством и с жертвенными приношениями. Только перед фактом очевидной опасности турецкие муллы могли решиться, а народ позволить им эту молитву в древней языческой роще.

М.П. Лазарев в письме капитан-лейтенанту в отставке А.И. Веревкину от 16 июня 1839 г. сообщал о высадке десанта в устье реки Субаши: «Черкесы видны были, собравшиеся в числе 3 тыс. человек, стоявших на коленях (и между ними 7 муфтий) и молящихся о даровании им смелости и успеха в отражении неверных врагов. Как ни трогательны были сцены эти, но надобно было делать то, за чем пришли»1.

Некоторое время огонь с судов не прерывал этой необычной молитвы. Наконец, войска и артиллерия первого десантного рейса погрузились на гребные суда и адмирал М.П. Лазарев поднял сигнал: «Начать бой». Все военные корабли открыли по берегу сильный артиллерийский огонь, продолжавшийся непрерывно в течение четверти часа. После окончания артподготовки матросы взбежали на ванты и дружным криком «ура!» приветствовали сухопутные войска. С гребных судов им отвечали тем же. Это было сигналом плыть к берегу.

Гребными судами командовал капитан 2-го ранга Корнилов, на правом фланге ему помогал капитан-лейтенант Панфилов, а на левом - капитан-лейтенант Иванов. Гребные суда, построенные в две линии в шахматном порядке, стройно двинулись к берегу усиленной греблей, стреляя из орудий, находившихся на баке каждого баркаса передней линии. Подойдя к берегу первая линия баркасов подняла весла и вторая линия тут же вошла в интервалы и десантники с громким «ура!» одновременно выскочили на берег.

На правом фланге десантной линии, напротив устья Шахе, одновременно двинулись к берегу три азовских баркаса с казаками-пластунами, вооруженных пушками, под командой войскового старшины Дьяченко.

Они сходу открыли огонь по толпам убыхов, скопившихся в гуще деревьев в самом устье р. Шахе и двигавшимся в долину с возвышенного левого берега, чем значительно ослабили этот фланг обороны убыхов.

Войска первого десантного рейса состояли из пяти батальонов, каждый численностью в 600 человек. При этом второй батальон Тенгинского полка с двумя горными орудиями составил передовое прикрытие под командой генерал-майора Капустина.

Третий батальон тенгинцев с одним горным орудием под командой генерал-майора Ольшевского составил левое прикрытие, а первый батальон Навагинского полка под командой полковника Полтинина - правое прикрытие. Резерв был составлен из третьего батальона Навагинского полка и сводного батальона (две роты тенгинцев и две роты навагинцев) с остальной артиллерией под командой подполковника Вылазкова.

Под сильным огнем морской артиллерии убыхи оставили прибрежные окопы, которыми они укрепили все пространство между устьями рек Субаши и Шахе. Окопы эти были давно приготовлены, на возвышенных местах они представляли собой глубокие рвы, а на низменных местах состояли из двойного плетня с натрамбованной в середине землей. Убыхи отступили в ближайшие залесенные возвышения и овраги.

Едва войска первого десантного рейса успели выстроиться на берегу и выгрузить два горных орудия, а передовое прикрытие выслать стрелков с резервами, как из ближайшего леса и от подошвы возвышенности, находившейся от берега в полукилометре, на приустьевую равнину долины р. Шахе, усеянную изредка большими деревьями, хлынула огромная масса убыхов числом более 1000 человек и молча, без выстрелов, понеслась на передовое прикрытие. Впереди всех бежали несколько мулл в белых чалмах. И вдруг, со страшным визгом и гиком убыхи дерзко бросились на передовую цепь тенгинцев генерал-майора Кашутина. Под этим натиском передовая цепь прикрытия начала отходить. Минута была критическая. Но генерал Кашутин бросился в штыки со своим батальоном навстречу отчаянному неприятелю, а орудия, прикрывавшие колонну, брызнули картечью и умерили пыл атаки убыхов.

Генерал Раевский с первым десантом вышел на берег со своей свитой, которая засуетилась и заколебалась в момент решительной атаки убыхов, но сам Раевский хладнокровно курил трубку и, пуская спокойно дымок, давал необходимые короткие распоряжения. Н.И. Jlopep, участвовавший в этом сражении вместе с декабристами А.И. Одоевским, М.М. Нарышкиным и Н.А. Загорецким, пишет в «Воспоминаниях»: «Я и весь отряд любовались на своего нового начальника Н.Н. Раевского. Высокий, стройный, в шарфе и с шашкою через плечо, стоял он серьезно перед рядами войска, которое готовился вести к победе. В цвете лет, с черными волосами, лежавшими на красном его воротнике, и в синих очках, Раевский на всех произвел хорошее впечатление; в фигуре его была какая-то гордость и отвага...»1

В разгар этой первой ожесточенной схватки третий батальон Навагинского полка, под командой полковника Тан-ского, заблаговременно двинувшийся из резерва, появился на равнине из чащи леса и ударил в штыки во фланг наступавшим убыхам с барабанным боем и с криком «ура!». Одновременно, по приказанию командира Навагинского полка полковника Полтинина, майор Германе с третьей резервной Навагинской мушкетерской ротой бросился в атаку вслед за полковником Танским. Убыхи приостановились, начали отстреливаться и подались назад. Их стремительная атака была сорвана, но охваченные с двух сторон они отчаянно бились в рукопашной схватке, спокойно и организованно отступая шаг за шагом.

Матросы с гребных судов вслед за капитаном 2-го ранга Корниловым, капитан-лейтенантом Панфиловым и Ивановым, флигель-адъютантом Глазенапом и другими морскими офицерами, не желая оставаться в стороне от этого ожесточенного сражения, бросились на помощь в ряды сухопутных русских войск.

Между тем на левом фланге разгорался не менее ожесточенный бой. Огромная толпа убыхов лавиной хлынула с залесенной возвышенности, разделявшей долины рек Шахе и Су-баши, стремясь занять террасовидное возвышение, вдающееся в море, на котором были их главные оборонительные рвы и завалы, а также почитаемый всеми окрестными горцами древний надгробный памятник (священная могила Хан-Кучий).

Однако, известный своим мужеством и военной распорядительностью генерал-майор Ольшевский, командовавший левым прикрытием, вовремя заметил это новое наступление убыхов и с батальоном тенгинцев подполковника Хлю-пина быстро занял приморское возвышение и устремился навстречу спускавшимся с горы убыхам. Завязалась сильная перестрелка. Выгодная позиция, занятая Ольшевским и возможность использовать подвезенные к этому времени два легких орудия, позволили ему остановить наступление убыхов и на этом участке сражения, а затем и оттеснить их к окружающему лесу.

Теперь уже теснимые с трех сторон, убыхи, однако, не бежали, а медленно отступали по равнине, прикрываясь двойной цепью. Одновременно новые толпы их волнами выходили из залесенного ущелья, уносили или заменяли убитых и раненых.

В это время к берегу вторым десантным рейсом пристали остальные войска, артиллерия и сводный морской батальон. Сводный пехотный батальон подполковника Данзаса сходу направился в бой для усиления авангарда, который во главе с генерал-майором Кашутиным и полковником Пол-тининым продолжал отважно наступать по шахинской равнине на основные силы убыхов, отступавших с необыкновенной медлительностью, и тем самым создававших возможность уносить своих убитых и раненых, к которым они сбегались и дрались с еще большим ожесточением, что стоило и русским войскам больших потерь.

Дойдя до намеченного рубежа (район современного автодорожного моста) на участке сужения долины р. Шахе, войска овладели прилегающими возвышенностями и прекратили преследование неприятеля. После двухчасового упорного боя сражение было выиграно.

Убыхи сделали было еще одну попытку атаковать. Продолжая сильную перестрелку, они большой толпой бросились на резерв, прикрывавший орудия у подножия горы. Штабс-капитан Щербина, командовавший батареей, подпустив их на близкое расстояние, открыл огонь картечью. Командовавшие резервом поручики Рыков и Можаров смело ударили в штыки и отбросили наступавших; при этом оба офицера были тяжело ранены.

После этого убыхи ограничились одной перестрелкой, но продолжали ее упорно с окрестных возвышенностей, особенно в долине Субаши.

Айвазовский, находившийся с Лазаревым и Раевским на линейном корабле «Силистрия», с войсками второго рейса отправился на берег. Все его вооружение состояло из пистолета и портфеля с бумагой и рисовальными принадлежностями. Он вместе со сводным морским батальоном поспешил к месту боевых действий. Но вот ранен черкесской пулей навылет в живот приятель художника мичман Н.П. Фриде-рикс. Не найдя поблизости фельдшера, Айвазовский оказывает первую помощь раненому, отвозит его на корабль и немедленно возвращается обратно. Но сражение уже затихает, перестрелка почти прекратилась, лишь изредка звучат одиночные выстрелы. В своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Русская старина» за 1878 год Айвазовский следующим образом описывает картину угасающего после бурных событий дня: «...Берег, озаренный заходящим солнцем, лес, далекие горы, флот, стоящий на якоре, катера, снующие по морю, поддерживают сообщение с берегом... Миновав лес, я вышел на поляну; здесь картина отдыха после недавней боевой тревоги: группы солдат, сидящие на барабанах офицеры, трупы убитых и приехавшие за уборкой их черкесские подводы. Развернув портфель, я вооружился карандашом и принялся срисовывать одну группу. В это время какой-то черкес бесцеремонно взял у меня портфель из рук, понес показывать мой рисунок своим. Понравился ли он горцам - не знаю; помню только, что черкес возвратил мне рисунок выпачканным в крови... Этот «местный колорит» так и остался на нем, и я долгое время берег это осязаемое воспоминание об экспедиции...»

Плодом участия Айвазовского в экспедиции при высадке десанта у реки Шахе 3 мая 1839 г. явилась одна из лучших его картин «Высадка в Субаши».

В продолжение боя два черноморских пеших казачьих полка устраивали засеку из поваленных деревьев вокруг пространства, намеченного для лагеря. К шести часам вечера засека была готова и войска расположились за нею лагерем.

Потери русских войск в этот день составили: убитыми -три офицера, ранеными - шесть офицеров, убитых и умерших от ран солдат и матросов - 17, раненых - 111 человек. Итого всего выбыло из строя 9 офицеров и 128 солдат и матросов.

Генерал-лейтенант Раевский, подводя итоги проведенной операции за этот день в «Журнале действий Главного отряда на восточном берегу Черного моря», подчеркнул проявленную воинскую доблесть генерал-майоров Кашутина и Ольшевского, полковника Полтинина, подполковников Танско-го и Лебединского и майора Германса. Особо Раевский отметил заслуги обер-квартирмейстера отряда подполковника Генерального штаба Филипсона, отвечавшего за согласованность всех действий десантных частей отряда и проявившего блестящий пример храбрости и разумной распорядительности, результатом чего явились весьма малые потери в столь ожесточенном сражении.

Ракович в своем описании военных действий Тенгинс-кого полка отмечает огромное хладнокровие и неустрашимость, проявленные в этом бою командиром батальонов Хлюпиным и Данзасом»1.

Константин Карлович Данзас был другом Пушкина по лицею, секундантом на его трагической дуэли и свидетелем последних минут жизни великого поэта. В силу своего прямолинейного характера из-за ссоры с начальством в начале 1839 года Данзас был переведен из Санкт-Петербургской инженерной команды в Тенгинский полк. Это был человек редкой храбрости и хладнокровия, что сразу же проявилось в его первом бою в составе Тенгинского полка при высадке в устье Шахе, где он проявлял чудеса храбрости. С подвязанной раненой рукой он постоянно находился впереди своего батальона. Открытый и прямодушный характер Данзаса сразу же привлек к нему всех. Офицеры и рядовые полюбили его беззаветно и после отчаянного боя шутя звали его «маршал Субаши»2. Генерал Раевский, готовя позже наградные списки, особо отозвался о храбрости подполковника Данзаса, подпоручика Голынского, фельдфебеля Михаила Игнатьева и унтер-офицера Феликса Ордынского, бывшего профессора Виленского университета, сосланного за участие в движении декабристов.

Сразу же по завершении боя, но еще во время сильной перестрелки, к Раевскому явились убыхские старшины с просьбой о выкупе своих убитых, оставшихся на территории, занятой русскими войсками. Во главе убыхской делегации были Биар-слан Берзек и Тюльпар, представители наиболее известных дворянских убыхских фамилий общества Субешх (Субаши). Как и в прошлый раз Раевский объявил им, что не торгует мертвыми и возвращает их безвыкупно. По существующему с давних пор обычаю, идя на бой горец дает своему брату по оружию клятву умереть вместе или вынести тело павшего товарища для погребения его в родной земле. Неисполнение обета влечет за собой посрамление и клятвопреступник обязан содержать все семейство убитого. Поэтому отдача тел безвыкупно внушает горцам благодарность и доверие.

Старшины с большой горестью обнаружили среди убитых двух своих главных предводителей и пожелали взять их немедленно, а за остальными на другой день обещали прислать арбы. Ободренные поступком и вниманием Раевского, убеждавшего их покориться России, чтобы не приносить своему народу многочисленные страдания, старшины стали откровеннее. Они говорили об огромных своих потерях, но точного числа убитых и раненых не могли сказать. Свое необыкновенное ожесточение в защите устья Шахе они объяснили тем, что здесь с древних времен существовала священная роща Тагапх, т.е. священный лес. Здесь совершались языческие обряды и происходили народные совещания. Именно потому при виде русского флота, приготовившегося к высадке десантных войск, убыхи и шапсуги произнесли на утренней молитве клятву умереть до последнего, но недопустить «неверных» до осквернения святыни.

В этой связи следует вспомнить слова академика Дубровина, призывавшего русское военное командование на Кавказе избегать жестоких методов ведения войны и массовых репрессий, изучать особенности социального строя северокавказских племен и на этой основе осуществлять колонизацию Кавказа преимущественно мирным путем. «Тот, кто стал бы отрицать необходимость изучения народного характера, пусть объяснит, почему, например, черкесы один лес отстаивали отчаянно, дрались с необыкновенною храбростью, ложились поголовно под русскими штыками, а другой не защищали вовсе»1.

В устье Шахе убыхи и шапсуги отстаивали две святыни: древнюю рощу Тагапх и священный могильный памятник, известный у черкесов под названием «Хан-Кучий», располагавшийся на приморской террасовой возвышенности, между долинами Шахе и Субаши.

В последующие дни с 4 по 11 мая продолжалась перестрелка, войска расчищали занятые позиции от леса, велизаготовку лесоматериалов для строительства крепости. Несколько раз толпы убыхов, выбегая из лесу, с визгом бросались в разных местах к засеке, но встреченные картечью и ружейным огнем с той же быстротой возвращались назад, унося своих убитых и раненых.

12 мая была проведена торжественная закладка нового форта и на следующий день начались крепостные работы.

Все последующие дни происходили мелкие стычки и перестрелка войск с убыхами, постоянно находившимися в окружающем лагерь лесу. Особенно тяжелым был день 27 мая, когда три батальона выступили из лагеря для прикрытия рубщиков леса. Сначала войска попытались переправиться на левый берег реки Шахе, но из-за высокого уровня воды решено было выступить в сторону высокой горы, покрытой густым лесом, разделяющей долины рек Шахе и Субаши. Тринадцать раз убыхи бросались с шашками в отчаянные атаки на временные засеки, за которыми расположились русские войска, охранявшие рубщиков леса. Убыхи понесли большие потери, но и русские потеряли 14 человек убитыми, 34 - раненых, из них двое - офицеры. Десять часов подряд удерживали навагинцы и тенгинцы эти отчаянные натиски убыхов. И вновь Н.Н. Раевский отмечает в «Журнале военных действий» за 27 мая храбрость и отличную распорядительность подполковника Данзаса, а также майора Германса, подпоручиков Михайловского и Голынского. Вскоре были собраны сведения, что, по всей вероятности, в день высадки десанта и в боях 2 7 мая при занятии водораздела между реками Шахе и Субаши, убыхи и шапсуги потеряли около 800 человек, в том числе 32 человека важнейших старшин.

На следующий день, двадцать восьмого мая, убыхи, узнав о неудачной попытке русских войск переправиться накануне через р. Шахе, собрались на ее левом берегу в большом количестве и притащили туда пушку.

В 10 часов утра, по первому выстрелу горцев, генерал-майор Ольшевский с тремя батальонами тенгинцев и нава-гинцев двинулся к месту переправы в 200 метрах от устья р. Шахе. Для устройства переправы заблаговременно были подвезены козлы временных пристаней, азовские баркасы, снасти с мелких судов и канаты с брига «Телемак». Под прикрытием огня артиллерии, генерал-майор Ольшанский приблизился к главному рукаву реки и бросился с батальоном на другую сторону. Люди, схватясь за руки, повзводно перешли выше пояса быстрый поток. Левый берег был быстро занят и переправа обеспечена. При первом движении русских войск убыхи увезли свое орудие и толпой бросились к месту переправы, но оказать большого сопротивления не успели.

В двух километрах выше по течению в это время начал переправу посланный из лагеря батальон полковника Хлю-пина, с тем, чтобы занять противоположную высоту, с которой убыхи стреляли из орудия. Войска приступили к вырубке леса, но оказалось, что не лес, а само местоположение занятой позиции составляло надежное прикрытие для орудия. Оно было установлено за высоким гребнем в большой вырытой яме, обставленной внутри и покрытой сверху огромными деревьями. Орудие стреляло через узкое отверстие в бруствере в направлении русского лагеря. Сам гребень составлял естественный бруствер, а после выстрела орудие откатывалось в углубление, где его безопасно заряжали. Такое устройство батареи и сама работа показывали, что это не изобретение убыхов. Вскоре были получены сведения от лазутчиков, что англичанин Белль распоряжался этой работой и находился здесь среди убыхов со дня высадки русских войск на шахинский берег.

К концу июня крепость в устье Шахе была почти закончена и оснащена вооружением. Оставалось устроить еще оборонительные линии, соединявшие крепость с прибрежным блокгаузом. Возведение форта на шахинской низменности представляло большие затруднения. Грунт в долине Шахе оказался малопригодным для устройства брустверов и одер-новки рвов и других сооружений. Под тощим слоем иловатой растительной земли везде был галечник и крупный песок, поэтому дерн приходилось заготовлять и приносить издалека. При этом грунтовые воды оказались только на полметра ниже поверхности земли. Все это еще на несколько дней задержало войска для окончания фортификационных работ.

Вечером третьего июля 1839 года перед устьем Шахе показалась Черноморская эскадра для снятия войск с берега и проведения следующей десантной операции в устье р. Псезуапсе. Крепость, заложенная в устье реки Шахе, получила название Головинского форта.

Летом 1840 года убыхи совершили необыкновенно отчаянную попытку захватить Головинское укрепление. Партия убыхских всадников, численностью до 2000 человек, собралась скрытно в балке, отстоящей в километре к северо-востоку от укрепления. Убыхи, изучившие распорядок жизни гарнизона, знали, что днем крепостные ворота бывают открытыми. В полдень два десятка всадников выскочили из-за возвышенности со стороны устья Субаши (Матросская щель) и во весь опор бросились по берегу моря мимо одного из блокгаузов к крепостным воротам. По счастливой случайности, воинский начальник форта приказал только перед этим запереть ворота. Удальцы рассчитывали, вскочив в укрепление, произвести замешательство среди гарнизона, а в это время конная партия должна была сделать открытое нападение. Увидев невозможность ворваться в укрепление через ворота, всадники направили лошадей к западному фасу укрепления и заставили их сделать отчаянный скачок через ров, на дне которого были установлены заостренные палисады. Лошади не смогли перепрыгнуть через ров и напоровшись на палисады, были проткнуты ими, а отчаянные убыхи в то же мгновение бросились на эскарп и вскочили на бруствер. Все это было сделано с невероятной стремительностью, но гарнизон успел приготовиться к отражению атаки. Смельчаки были заколоты штыками, а начавшаяся затем атака всей партии убыхов была легко отражена картечными выстрелами.1

В конце июля 1844 года убыхи, подстрекаемые эмиссарами Шамиля на Западном Кавказе - Сулейманом-Эффенди и Хаджи-Бекиром, дали клятву уничтожить Головинский гарнизон и с молодой луной, как с новым счастьем, по мусульманскому верованию, собрались в количестве до 7 тысяч человек и окружили форт. Комендант форта Янчин за неделю до того был извещен лазутчиками о готовившемся нападении и со свойственным ему хладнокровием заявил, что «всегда готов побить горцев». В ночь ожидавшегося нападения артиллеристы стояли у батарей, а резерв под ружьем, но несмотря на это, нападение было совершено неожиданно. Ночь была темная с ветром, что было в пользу убыхов, и они начали штурм смело и с небывалой для них тактикой.

Первая партия в числе 500 человек совершенно тихо подползла под самый вал. Чуть начало светать, раздалось несколько выстрелов, и столько же часовых легло на валу. Потом точный залп убыхов с одной стороны укрепления положил на месте до половины артиллеристов, вслед за тем меткий беглый огонь с другого фаса согнал остальных с вала и расстроил резерв... В это мгновение масса убыхов поднялась и с визгом вбежала на валы, ударила в шашки по резерву и, рассеяв его, бросилась на грабеж в цейхгауз, магазины и церковь. Вслед за ними новые толпы убыхов поднимались на валы.

Однако Янчин успел быстро собрать и построить гренадеров, офицеры остановили бегущий резерв. Живой стеной, тесно сомкнутыми рядами двинулись гренадеры в штыковую атаку вслед за майором Янчиным. Ничто не могло устоять перед ними. Толпами отбрасывали гренадеры убыхов в ров, смешивая их со вновь подходящими и преследовали беглым огнем. Группа азовских казаков бросилась в сабельную атаку против убыхов, занятых грабежом и застигнутых уже в ссорах между собой за добычу. Удалось быстро завладеть вновь орудиями, которыми неприятель не только не воспользовался, но и забыл о них, увлекшись грабежом. Среди нападавших произошло замешательство. Прогнанные за вал, убыхи вновь пошли на приступ, но картечь откинула их еще с большим уроном. Оставив около 100 тел в укреплении и гораздо больше кругом вала, они еще целые сутки продолжали отчаянное наступление. Но гарнизон был в полной боевой готовности отразить новые нападения. На следующий день к устью Шахе подошел линейный корабль «Силистрия», выслал сильный вспомогательный десант в укрепление, открыл свои батареи и выдвинул 42 орудийных жерла. В этой обстановке горцы в тот же день разошлись по своим ущельям.

В ноябре 1846 года убыхи и шапсуги, собравшись в количестве до 8 тыс. человек, снова предприняли решительный штурм головинского укрепления, но опытный гарнизон его, состоявший уже из 600 человек и возглавлявшийся новым комендантом полковником Банковским, отважно отразил это нападение и теперь уже надолго отбил охоту у убыхов к подобным бесцельным предприятиям.1

В марте 1864 года Даховский отряд генерала Геймана вышел на границу Убыхии и занял бывший Головинский форт в устье реки Шахе. Оставленный гарнизоном в 1854 году, в начале Крымской войны (1853-1956 гг.), за прошедшее десятилетие он пришел в полный упадок. В сохранности оставались только стены крепости; башни на углах разрушены, ров местами завален. Две отдельные башни: одна на берегу моря, прикрывавшая пристань, и другая у реки, на месте забора воды для гарнизона, также были в разрушенном состоянии. От прежних великолепных садов, располагавшихся между крепостью и берегом моря, не осталось и следа. Исчезли роскошные виноградники, от аллеи тюльпанных деревьев, посаженных Н.Н. Раевским, оставалось одно дерево, сохранившееся и до нашего времени.

В разных местах, внутри бывшего форта и за его стенами, были найдены семь старых чугунных орудий, непригодных для использования.

Даховским отрядом был восстановлен крепостной ров, устроены укрепленные ворота, на местах разрушенных башен были возведены батареи. На месте бывшего форта был организован пост Головинский, где после ухода Даховского отряда остался небольшой гарнизон.http://adygi.ru/index.php?newsid=11401

шапсугияшапугишахедесантраевскийркв

aheku.net

Описание картины Ивана Константиновича Айвазовского «Десант в Субаши»

Творчество Ивана Константиновича Айвазовского является элементом профессионализм. Художник представитель нескольких самых известных выпускников академии художеств, таких как Флорентийская и Амстердамская. Во время своей деятельности художник основал музей древности.

Картины Ивана Константиновича Айвазовского принесли огромную известность. И неслучайно, ведь он был не просто художником, но прежде всего, патриотом. Изображая картину, художник с каждым взмахом кисти прославлял Россию, тем самым подтверждая, что он самый настоящий Гражданин своего Отечества.

Многие картины изображают родной город Феодосию, а именно ни с чем несравненную красоту морского побережья, будь оно спокойное или бушующее, часто вступающее в неравную борьбу с человеком.

Айвазовский занимался не только живописью, но и принимал участие в военных действиях, которые проходили на Крымском побережье. Так и была создана известная картина «Десант в Субаши». Морское побережье долины Субаши отражает ещё ненарушенное спокойствие солдатами.

Спокойная гладь моря очаровывает своей красотой, невозмутимостью, на котором готовится грозная эскадра пятнадцати кораблей к битве за свой город. В этой долине высаживается и десант. Палитра колоритных красок видна на полотне невооруженным взглядом, кажется, что зритель находится в центре этих событий. Огромные корабли выстроились в ряд, и готовятся к очередной атаке врага. Вид моря просто неотразим.

Иван Айвазовский очень любил свою Родину. В каждой написанной им картине, он прославлял победу русского флота над своим неприятелем. Как картина «Десант в Субаши», так и другие картины свидетельствуют о славных защитниках и непобедимой силе военного флота русских моряков, готовых сражаться за свою Родину до последней битвы.

Описание картины Ивана Константиновича Айвазовского «Десант в Субаши» | источник

sochinenie-o.ru

Описание картины Ивана Константиновича Айвазовского «Десант в Субаши» Картины художников

Творчество Ивана Константиновича Айвазовского является элементом профессионализм. Художник представитель нескольких самых известных выпускников академии художеств, таких как Флорентийская и Амстердамская. Во время своей деятельности художник основал музей древности.

Картины Ивана Константиновича Айвазовского принесли огромную известность. И неслучайно, ведь он был не просто художником, но прежде всего, патриотом. Изображая картину, художник с каждым взмахом кисти прославлял Россию, тем самым подтверждая, что он самый настоящий Гражданин своего Отечества.

Многие картины изображают родной город Феодосию, а именно ни с чем несравненную красоту морского побережья, будь оно спокойное или бушующее, часто вступающее в неравную борьбу с человеком.

Айвазовский занимался не только живописью, но и принимал участие в военных действиях, которые проходили

на Крымском побережье. Так и была создана известная картина «Десант в Субаши». Морское побережье долины Субаши отражает ещё ненарушенное спокойствие солдатами.

Спокойная гладь моря очаровывает своей красотой, невозмутимостью, на котором готовится грозная эскадра пятнадцати кораблей к битве за свой город. В этой долине высаживается и десант. Палитра колоритных красок видна на полотне невооруженным взглядом, кажется, что зритель находится в центре этих событий. Огромные корабли выстроились в ряд, и готовятся к очередной атаке врага. Вид моря просто неотразим.

Иван Айвазовский очень любил свою Родину. В каждой написанной им картине, он прославлял победу русского флота над своим неприятелем. Как картина «Десант в Субаши», так и другие картины свидетельствуют о славных защитниках и непобедимой силе военного флота русских моряков, готовых сражаться за свою Родину до последней битвы.

Прислал: Калинина Инна . 2017-10-08 21:47:07

opisanie-kartin.iusite.ru

Десант в Субаши

Творчество Ивана Константиновича Айвазовского является элементом профессионализм. Художник представитель нескольких самых известных выпускников академии художеств, таких как Флорентийская и Амстердамская. Во время своей деятельности художник основал музей древности.

Картины Ивана Константиновича Айвазовского принесли огромную известность. И неслучайно, ведь он был не просто художником, но прежде всего, патриотом. Изображая картину, художник с каждым взмахом кисти прославлял Россию, тем самым подтверждая, что он самый настоящий Гражданин своего Отечества.

Многие картины изображают родной город Феодосию, а именно ни с чем несравненную красоту морского побережья, будь оно спокойное или бушующее, часто вступающее в неравную борьбу с человеком.

Айвазовский занимался не только живописью, но и принимал участие в военных действиях, которые проходили на Крымском побережье. Так и была создана известная картина «Десант в Субаши». Морское побережье долины Субаши отражает ещё ненарушенное спокойствие солдатами.

Спокойная гладь моря очаровывает своей красотой, невозмутимостью, на котором готовится грозная эскадра пятнадцати кораблей к битве за свой город. В этой долине высаживается и десант. Палитра колоритных красок видна на полотне невооруженным взглядом, кажется, что зритель находится в центре этих событий. Огромные корабли выстроились в ряд, и готовятся к очередной атаке врага. Вид моря просто неотразим.

Иван Айвазовский очень любил свою Родину. В каждой написанной им картине, он прославлял победу русского флота над своим неприятелем. Как картина «Десант в Субаши», так и другие картины свидетельствуют о славных защитниках и непобедимой силе военного флота русских моряков, готовых сражаться за свою Родину до последней битвы.

бесплатная закачка музыки

Случайные записи

k-a-r-t-i-n-a.ru

Марина Юрьевна Круглякова. Сочи. Олимпийская Ривьера России

   Артиллерийский огонь, открытый с морских орудий, разрушил большинство завалов, сооруженных убыхами на месте предстоящей высадки. Находившиеся за ними горцы отступили в глубь долины реки Сочи.   Высадилась первая часть десанта – 1600 человек. Они с ходу устремились на высоту, где сейчас находятся маяк и церковь.   На ближайшей горе (сейчас – гора Батарейка) располагалось родовое кладбище и священная роща князя Аубла Али-Ахмета. Тут же на старом священном дубе висел огромный жертвенный крест. Али-Ахмет приказал до последнего защищать это «святое место». Поэтому здесь десантные войска встретили наиболее яростное сопротивление. К убыхам подходили новые подкрепления из окрестных аулов. Они заставили русских солдат отступить с занятой ими маячной горы и отойти к устью реки Сочи.   И все-таки вскоре наступление горцев было остановлено. Все последующие атаки убыхов во всех направлениях были отбиты. Войска расположились лагерем на занятой территории. Они поставили сторожевые посты со стороны реки Сочи, подножия горы Батарейка и Турецкого оврага.   Боевые действия в этот день длились три часа. Русские войска потеряли: убитыми – одного офицера и 30 рядовых, ранеными – 5 офицеров и 172 рядовых. Всех погибших похоронили в братской могиле на левом берегу реки Сочи (треугольник между Курортным проспектом, началом ул. Горького и гостиницей «Москва»). Тяжелораненных солдат и офицеров отправили на корабле «Иоанн Златоуст» в госпиталь. Потери горцев были значительно больше.   В последующие дни солдаты расчищали от леса, колючек и лиан занятую территорию и прилегающие к ней участки. Команды рубщиков начали заготовку материалов для строительства крепости.   23 апреля торжественно заложили крепость и приступили к ее постройке, назвав ее «Александрия», т. к. этот день был днем рождения императрицы Александры. Через год форт переименовали в укрепление Навагинское в честь одноименного полка (хотя он не участвовал в высадке десанта в устье реки Сочи).   После закладки крепости нападения убыхов продолжались. Горцы сражались ожесточенно и очень смело. Даже если их было несколько человек, они кидались в середину русской пехоты и погибали.   К концу июля 1838 г. строительство форта было закончено. Он имел форму неправильного четырехугольника. В центре долго сохранялись развалины круглого, похожего на храм, здания. Оно было сложено из дикого камня, который потом пошел на сооружение фундамента церкви. Со стороны реки построили трехъярусную каменную башню из привезенного на военных транспортах керченского известняка. В каждом ее ярусе было отверстие для бойниц. Остальные стены укрепления возвели из деревянных брусьев и кольев, переплетенных хворостом и засыпанных землей.   В мае 1842 г. убыхский князь Аубла-Ахмет, племя которого проживало на месте Центрального района Сочи, первым принял торжественную присягу за себя и своих подданных дворян и простолюдинов на вечное подданство русскому царю. Администрация Навагинского форта за это наградила князя 200 руб. серебром. Через несколько дней князь от присяги отказался.   В октябре 1841 г. начали строительство небольшой двухъярусной башни к востоку от горы Батарейка. Чтобы лишить горцев возможности обстрела крепости, ее не достроили. Заменили блокгаузом с небольшим гарнизоном, но и он был оставлен из-за постоянных нападений и осад горцев.   После завершения строительства в форте оставили отряд из 400 человек. Остальные войска вывезли в Сухум-Кале. Положение гарнизона крепости было очень тяжелым. Она со стороны берега была полностью блокирована убыхами. Связь с другими русскими укреплениями осуществлялась только по морю. Недоставало доброкачественной пищи. Люди болели и умирали (уже через месяц из 400 человек 100 заболели и 5 умерли).   Перед Крымской войной Навагинский форт стал одним из лучших укреплений Черноморской береговой линии. Он имел великолепный вид. Внутри были построены добротные здания, церковь. Все свободное пространство занимали сады.   В мае 1851 г. сочинские убыхи вырыли две мины, установленные для обороны Навагинского форта, и 62 сажени проводов. Последовала личная резолюция императора о расследовании этого дела. Пришлось мины вынуть, хотя горцы их очень боялись.   Форты Навагинский и Головинский с 1848 г. защищали два ряда мин, управляемые электричеством.   При занятии форта в 1864 г. (после Крымской войны) Даховский отряд застал в укреплении только одни руины. Башни и батареи были полностью разрушены. От крепостных зданий остались только стены. В развалинах нашли 18 старых испорченных орудий.   В операции по высадке десанта в Субаши участвовал знаменитый русский живописец И. Айвазовский. Лазарев и Раевский попросили его запечатлеть военные действия на полотне. Он плыл вместе с ними на флагманском корабле «Силистрия».   Художник отправился на берег вместе со вторым десантом. У него был пистолет и портфель с бумагой и рисовальными принадлежностями. Но участвовать в сражении ему не пришлось. Ранили его приятеля мичмана Н.П. Фридерикса, и Айвазовский отвез его на корабль. А когда вернулся обратно, бой уже практически закончился.   В своих воспоминаниях Айвазовский написал об этом дне: «Миновав лес, я вышел на поляну; здесь картина отдыха после недавней боевой тревоги: группа солдат, сидящие на барабанах офицеры, трупы убитых и приехавшие за их уборкой черкесские подводы. Развернув портфель, я вооружился карандашом и принялся зарисовывать одну группу. В это время какой-то черкес бесцеремонно взял у меня портфель из рук, понес показывать мой рисунок своим. Понравился ли он горцам – не знаю; помню только, что черкес возвратил мне рисунок выпачканным в крови…»   Некоторое время спустя Айвазовский написал одну из своих лучших картин – «Десант Н.Н. Раевского у Субаши».   На месте Навагинского форта был организован военный пост. Он вскоре получил название Даховского поста в честь Даховского отряда. Даховский пост со временем вырос в Даховский посад, который стал ядром будущего города Сочи.

И.К. Айвазовский. Десант Н.Н. Раевского у Субаши. 1839 г.

Головинское укрепление

   В 1839 г. для высадки десанта в устье рек Шахе и Субаши был направлен отряд под командованием генерала Н.Н. Раевского. Он должен был занять территорию и построить на ней укрепление.

Н.Н. Раевский (младший). Неизвестный художник. 1821 г.

Друзья Пушкина на Кавказе

   Николай Николаевич Раевский – младший (1797–1837) – сын героя Отечественной войны 1812 г. генерала Н.Н. Раевского. Он родился в Москве в 1801 г. Получил домашнее воспитание под руководством своей матери Софьи Алексеевны, внучки М.В. Ломоносова. С десяти лет находился на военной службе. Ребенком участвовал в войне 1812 г. вместе со своим отцом.   В последние лицейские годы Пушкина Раевский служил в лейб-гвардии гусарском полку, стоявшем в Царском Селе. С поэтом он познакомился у П. Чаадаева, они подружились и часто виделись до высылки Пушкина на юг.   Известно, что Раевский отыскал в Екатеринославле больного Пушкина и устроил поездку поэта с Раевскими на Кавказ и в Крым. Дружба, начавшаяся между ними, продолжалась всю жизнь. Александр Сергеевич посвятил Николаю Раевскому «Кавказского пленника» и «Андрея Шенье».   Раевский был сильным человеком, способным скрутить в узел железную кочергу. Держался свободно и демократично. Он имел теплые и дружеские отношения со многими декабристами. Его две сестры были замужем за декабристами. Екатерина – за М.Ф. Орловым, Мария – за С.Г. Волконским. В 1826 г. Н.Н. Раевского и его брата Александра арестовали по делу декабристов. За неимением улик следственная комиссия освободила их.   В том же году Раевского назначили командиром Нижегородского драгунского полка. Он отличился в Турецкую и Персидскую кампании 1826–1829 гг. и был произведен в генерал-майоры.   В 1929 г. к нему на фронт приехал Пушкин. Вместе с ним и Нижегородским полком поэт проделал весь путь до Арзерума. Из Арзерума Раевский поехал в отпуск. По неприятельской территории его сопровождал конвой из 40 драгунов его полка. К ним пристроились некоторые разжалованные декабристы, служившие солдатами в бригаде Раевского. На русской границе в Гумрах надо было выдержать трехдневный карантин. Раевский держался с разжалованными по-товарищески – они обедали у него, играли в вист. Через некоторое время об этом стало известно в Петербурге. Раевского сначала арестовали на восемь дней, затем перевели на службу в Россию. Это преступление перевесило в глазах царя все военные заслуги генерала. В 1830 г. Пушкин попросил разрешения съездить в Полтаву для того, чтобы увидеться с Раевским, и получил отказ: «потому что у его величества есть все основания быть недовольным последним поведением Раевского». В начале 1834 г. Раевский был в Петербурге и часто виделся с Пушкиным.   До 1837 г. Раевский жил в своем имении в Гурзуфе и занимался ботаникой. В этом же году он вышел из опалы и был назначен начальником первого отделения, а с 1838 г. и всей Черноморской береговой линии. Здесь он опекал ссыльных декабристов И.И. Лорера, А.Н. Одоевского, М.В. Нарышкина, Н.А. Загорецкого и др. В своих отношениях с горцами Раевский проявлял гуманность, добивался развития с ними широких торговых связей. Проявлял заботу о солдатах русской армии. Декабрист Лорер писал о нем: «Генерал тяжел, кричит, шумит, самолюбив до крайности, честолюбие не имеет границ, но для края, который он создал, полезен и благонамерен».   В 1841 г. Раевский вышел в отставку, жил в своем воронежском имении, где занимался садоводством. Умер в 1843 г. в возрасте 42 лет.   Именем Раевского в Краснодарском крае названы станица Раевская и улица в Адлеровском районе (с. Голицыно).   Корабли прибыли к устью Шахе после обеда 2 мая. Высаживаться было поздно, и они встали на ночь на рейд.   Эскадрой военных кораблей командовал адмирал М.П. Лазарев. В ее состав вошли фрегаты «Штандарт», «Агатополь», «Тендос», «Бургас», «Браилов», линейные корабли «Императрица Екатерина», «Память Евстафия», «Адрианополь», «Султан Махмуд», «Силистрия», бриг «Меркурий», пароход «Северная звезда», тендер «Легкий», яхта «Орианда». Девять купеческих судов везли инструмент и материал для строительства укреплений, лошадей, рабочих волов, телеги, фураж, скот для питания войск, продовольствие на два месяца и многое другое.   Узнав о прибытии русских кораблей, черкесы со всей округи начали стекаться к месту высадки десанта. Прибрежную полосу (около 3 км) и окрестные возвышенности усеяли их костры. Горцам было что защищать. Убыхи и шапсуги отстаивали две святыни, находящиеся между долинами рек Шахе и Субаши: древний надгробный памятник – священную могилу, называемую ими «Хан-Кучий», и священную рощу Тагапх (в переводе – священный лес). В ней они проводили народные совещания и совершали языческие обряды с принесением жертв.

В священной роще Тагапх

   К тому же долина реки Шахе издавна была главным пунктом приморской торговли горцев, в особенности женщинами.   Когда рассвело, русские увидели картину. На берегу около 500 вооруженных черкесов стоят на коленях среди вековых дубов древней рощи Тагапх. Перед ними – мулла в белой чалме. Воины молились. Они клялись умереть до последнего, но не допустить «неверных» до осквернения святынь.   Эскадра подошла к берегу. Н.Н. Раевский на пароходе «Северная звезда» приблизился к побережью. Он определил направления и рубежи действия каждой части войск.   Важно было действовать максимально быстро. Местность была очень трудная – изрытая и густо поросшая огромными деревьями. Ядра морской артиллерии, ударяясь, застревали в них, не нанося никакого вреда горцам. Река Шахе – одна из широких и бурных рек побережья. Было очень трудно перейти с берега на берег из-за высокого уровня воды. Убыхи называли ее Шако, а чаще Маавьэ, что значит «река крови». Каждый год в ней кто-то тонул при переправе.   Еще более сложна для боевых действий долина реки Колеж (на военных картах – Субаши, позднее – Матросская Щель). Здесь росли высокие деревья, густо обвитые виноградными лозами. Подножия склонов частично были обработаны и засажены фруктовыми деревьями.   Черкесы укрепили все пространство между устьями рек Шахе и Субаши. Они вырыли глубокие рвы. В низинах поставили двойные ряды плетней с утрамбованной землей между ними.   Некоторое время русские не прерывали молитву горцев. Затем военные корабли открыли по берегу непрерывный артиллерийский огонь, продолжающийся четверть часа. Он заставил убыхов оставить окопы и отступить в лес. Как пишет участник десанта декабрист Н.И. Лорер: «…от этой канонады грохотало эхо, и лес валился как скошенная трава».   Началась высадка первого десанта. Он состоял из пяти батальонов, каждый численностью 600 человек. Едва войска сошли на берег, на них хлынула огромная масса убыхов (более 1000 человек) из ближайшего леса и возвышенностей. Впереди всех бежали несколько мулл в белых чалмах. Черкесы двигались молча, без единого выстрела. И вдруг с диким визгом набросились на солдат.   Горцы непрерывно атаковали. Одна схватка следовала за другой, и одна ожесточеннее другой. Лавина черкесов накатывала за лавиной. Защитники долины сражались мужественно и отчаянно, но силы были неравны.   Чудеса хладнокровия проявлял Раевский. Когда вокруг свистели пули и ситуация становилась критической, он спокойно курил трубку и, пуская дымок, отдавал короткие распоряжения.   Со вторым десантом высадились на берег остальные войска, артиллерия и сводный морской батальон. Офицеры и матросы с гребных судов, не желая оставаться в стороне, бросились на берег на помощь солдатам.   Наконец, дойдя до намеченного рубежа (в районе современного железнодорожного моста) и овладев прилегающими возвышенностями, солдаты прекратили наступление. После двух часов упорного и жестокого боя русские войска выиграли сражение. Но черкесы все еще продолжали упорную перестрелку с окрестных холмов. По словам Лорера: «На самой горе неугомонные горцы поставили пушки, у нас с разбитых судов заграбленные, в неприступных местах и сверху постоянно стреляют по лагерю и по палаткам, по выбору… Наконец, стрельба всем нам страшно надоела, и Раевский распорядился „пушкам” заставить их замолчать. Орудия гремели целый день, разрыли гору, занимаемую горцами, порядочно, но не прекратили их огня и он, ослабевая, прекратился у нас только тогда, когда, кажется, не достало пороху и снарядов».   После боя к Раевскому пришли убыхские старейшины. Они хотели выкупить тела убитых горцев, оставшиеся на занятой русскими территории. Генерал заявил, что он не торгует мертвыми и их можно забрать без выкупа. Это было очень важно для убыхов. У них был обычай: идя в бой, горец давал клятву своему собрату по оружию умереть вместе с ним или вынести тело погибшего и похоронить в родной земле. Нарушение клятвы влекло за собой позор и обязанность содержать семью погибшего. Поэтому выдача тел без выкупа вызывала у черкесов благодарность и доверие.   Еще шел бой, а два казачьих пеших полка сделали засеку. На ней войска и расположились лагерем. 12 мая заложили новый форт и начали строить крепость.   Было непросто. Постоянно происходили набеги, мелкие стычки и перестрелки с убыхами. Даже рубка леса сопровождалась многочасовыми сражениями.   Черкесы постоянно целились в зеленую палатку походной церкви Тенгизского полка. Им казалось, что в ней живет сам Раевский. Поэтому больше всего доставалось священнику и дьячку. Их палатка стояла около церкви.   В ноябре 1841 г. начался разлив реки Шахе, произведший большие опустошения в укреплении Головинском. Река заполнила всю долину и образовала два потока по обеим сторонам укрепления, которое очутилось как будто на острове.   Грунт побережья был непригоден для сооружения крепостей. Он состоял из галечника и крупного песка. Грунтовые воды были в полуметре от земли.   Наконец к концу июня крепость была почти готова и оснащена вооружением. Ее назвали Головинским фортом в честь командира отдельного Кавказского корпуса генерала Е.А. Головина.   На протяжении последующих лет горцы неоднократно пытались захватить форт. Например, из приказа по отдельному Кавказскому округу видно, что только в 1846 г. было 10 сражений. Но форт всегда отражал их набеги.   Из военного доклада: «28 ноября 1846 г. совершено очередное нападение горцев в числе 6000 человек на укрепление Головинское. Штурм был отбит. Особо отличился иеромонах Макарий Каменецкий, за участие в отбитии штурма того же укрепления в 1844 г. уже награжденный орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом. Иеромонах находится в форте 7 лет, с самого его основания. Он сыскал уважение и любовь гарнизона, не только качествами, приличными духовному сану, но и храбростью, показанной во всех нападениях, испытанных фортом Головинский, замеченный даже горцами по хладнокровному своему присутствию под выстрелами. Оставляя по болезни паству свою, заключил свое пребывание в форте своем новым опытом мужества».   В начале Крымской войны в 1854 г. под угрозой входа англо-французских войск форт взорвали. Войска эвакуировали.   Вернулись сюда через десять лет. Солдаты Даховского отряда восстановили крепостной ров, ворота, на местах разрушенных башен возвели батареи. На месте бывшего форта организовали сторожевой пост Головинский (в нем после ухода Даховского отряда остался небольшой гарнизон) и один из пунктов сбора жителей для последующего выселения в Турцию.

Константин Карлович Данзас

Друзья Пушкина на Кавказе

   В сражении в устье рек Шахе и Субаши участвовал лицейский друг Пушкина Константин Данзас. По окончании лицея Данзас, как плохо успевающий, был выпущен не в гвардию, а в армию, в инженерный корпус. Сражаясь в турецкой и персидской войнах, он проявил себя как храбрый и дельный офицер. В бою под Браиловом был тяжело ранен и уволен в Россию для лечения.   В 1838–1839 гг. Данзас участвовал в боевых действиях на Черноморском побережье под командованием генерала Н.Н. Раевского-младшего. В это время под начальством Данзаса находился поручик Тенгизского пехотного полка М.Ю. Лермонтов.   Знавшие Данзаса рассказывают о нем как о хорошем, светски образованном офицере, весельчаке по натуре, любившем острить и сыпать каламбурами. Это был человек редкой смелости и хладнокровия. Говорят, что во время персидской войны при осаде одной из крепостей главнокомандующий Паскевич захотел узнать ширину передового рва. Данзас спустился в ров, не обращая внимания на град пуль, медленными шагами измерил его и доставил генералу нужные сведения.   Во время сражения в устье рек Шахе и Субаши Данзас также проявлял чудеса храбрости. Он стоял с подвязанной раненной рукой на возвышении, несмотря на ружейную пальбу горцев. Ему сказали, что глупо стоять на самом опасном месте. Он ответил: «Я сам это вижу, но лень сойти». После этого случая его прозвали «маршал Субаши».   Рассказывают, однажды Данзас подслушал разговор двух солдат. Один спросил: «Отчего это нашего полковника зовут Данзас?». «Вестимо отчего, – ответил другой, – родился он на Дону и приходится сродни генералу Зассу, ну вот и вышло Дон-Засс». Данзасу понравилась шутка, и он подарил автору серебряный рубль.   После окончания лицея Данзас неоднократно встречался с Пушкиным: в Кишиневе, когда служил в Бессарабии, в Петербурге летом 1831 г., на лицейской годовщине в 1836 г. 27 января 1837 г. Пушкин пригласил Данзаса быть секундантом на его дуэли с Дантесом. После похорон поэта Данзас был арестован и предан военному суду за участие в дуэли в качестве секунданта. Суд постановил: «Выдержать под арестом в крепости два месяца и после этого обратить по-прежнему на службу».   Несмотря на свои заслуги и способности, Данзас не имел успеха по службе. Всему виной его острый язык. В 1856 г. он перевелся чиновником в Петербург и вышел в отставку в чине генерал-майора. Умер в 1870 г. в нищете. Его похоронили за счет казны.

Форт «Лазаревский»

   В восемь часов утра 7 июля 1939 г. эскадра кораблей Черноморского флота встала напротив устья реки Псезуапсе. Корабли «Иоанн Златоуст», «Императрица Екатерина II», «Память Евстафия», «Адреанополь», «Султан Махмуд» и «Силистрия», фрегаты «Тенедос», «Браилов», «Агатополь», бриг «Меркурий», тендер «Спешный», пароходы «Колхида» и «Громоносец» доставили войска, вооружение, строительные материалы для возведения форта и двухмесячный запас продуктов для солдат.   Все окрестные горы в долине реки Псезуапсе были распаханы почти до самых вершин. Здесь жило шапсугское племя гои, или гоайе. Они вместе с убыхами участвовали в военных походах и находились под их покровительством.   У черкесов были сведения, что десант высадится на правом берегу реки. Это подтверждала и линия расположения русских кораблей. Горцы организовали там оборону. Они толпами со всех сторон стягивались к этому месту.   Но генерал-лейтенант Раевский и генерал-майор Коцебу решили, что лучше высадиться на более удобном для этого левом берегу. Затем, дождавшись прихода войск и артиллерии, перейти на правый берег и заложить там крепость.   С кораблей по берегу открыли артиллерийский огонь. Он продолжался четверть часа. Черкесы разбежались по оврагам. Гребные суда с войсками двинулись к левому берегу. Авангардом десанта командовал генерал-майор Коцебу.   Намечено было провести два рейса. Обычно между высадкой первого и второго отрядов проходило полтора часа. Но в этот раз из-за шторма прошло более четырех.   Войска первого десанта заняли вершину горы, господствующей над левобережьем. В ожидании второго рейса они были вынуждены долгое время удерживать огромную территорию. Это ввело горцев в заблуждение. Они решили, что русские останутся на левом берегу и там возведут новую крепость. Черкесы бросились туда, делая большой обход, чтобы избежать артиллерийского огня с кораблей. Когда они были уже посередине склона, русские войска вдруг резко отступили к подножию горы. Генерал-майор Ольшевский со сводным сухопутным батальоном под командованием подполковника Данзаса и двумя легкими орудиями быстро переправились через устье реки на правый берег. Они заняли намеченную для строительства крепости позицию. И начали делать засеку.   Горцы добрались до вершины горы. Не встретив сопротивления и не найдя там никого, они поняли свою тактическую ошибку. И тем же обходом бросились обратно на правый берег, только что ими покинутый. Их толпы собрались на правобережной возвышенности.   Генерал-майор Коцебу со своим батальоном через лес и кустарник выступил в их направлении. Солдаты остановились на расстоянии картечного выстрела от черкесов. Горцы продолжали перестрелку, но предпринимать встречного наступления не стали. Вскоре их оттеснили с равнины к возвышенностям. Операция по взятию плацдарма для построения новой крепости в устье Псезуапсе завершилась.   Чтобы исключить возможность внезапных нападений со стороны горцев, лес вокруг лагеря вырубили. Но мелкие стычки с черкесами происходили почти ежедневно.   Укрепление назвали Лазаревским фортом в честь адмирала М.П. Лазарева. Он был почти копией Головинского форта, незначительно отличаясь расположением внутрикрепостных сооружений.

Михаил Петрович Лазарев

   Михаил Петрович Лазарев (1788–1851) вошел в историю России прежде всего в связи с открытием Антарктиды (1819–1821). Он командовал шлюпом «Мирный» в составе русской экспедиции Ф.Ф. Беллинсгаузена. Именем М.П. Лазарева названо одно из морей. В период с 1813 по 1825 г. он совершил три кругосветных путешествия. Интересовался биологией, археологией, этнографией. Умел находить общий язык с представителями разных культур и очень бережно относился к их особенностям.   В 1827 г., будучи командиром флагманского корабля «Азов» и начальником штаба эскадры, участвовал в Наваринском сражении. С 1833 г. – вице-адмирал Черноморского флота и портов Черного моря, а также военный генерал-губернатор Севастополя и Николаева.   В короткий срок Лазарев сумел реорганизовать Черноморский флот. В период его командования на флоте царили идеальный порядок, железная дисциплина, корабли новой конструкции отличались высокими боевыми качествами и имели роскошный вид.   Лазарев издал первый атлас Черного и Азовского морей и русскую карту Средиземного моря. Он воспитал плеяду выдающихся русских моряков – Нахимова, Корнилова, Путятина, Истомина, Шестакова, Лесовского, Бутакова.   Лазарев был инициатором реконструкции флота на основе парового двигателя. Он сам разработал проекты сначала колесного, а потом винтового парохода. Он предвидел, что скоро паровые суда вытеснят парусные, и заранее принял меры по обеспечению их углем. Лазарев командировал капитан-лейтенанта Матюшкина в Донбасс. Тот должен был ознакомиться с угольными копями и отобрать образцы угля из разных шахт. Для начавших поступать на флот пароходов выбрали донецкий уголь.   По Адрианопольскому мирному договору в 1829 г. Черноморское побережье отходило к России. К его берегам потянулись контрабандисты и работорговцы. Перед Лазаревым встало много задач. Реорганизовать службу крейсеров вдоль всего Черноморского побережья от Анапы до турецкой границы. Изучить побережье и высадить десанты в стратегических его пунктах. Построить на занятых плацдармах военные укрепления. За 4 года на Черноморском побережье было высажено 8 крупных десантов. Пятью из них командовал Лазарев. Высадки десантов проходили по четко разработанному плану. Высаживаемые войска поддерживались непрерывным огнем. В результате тщательной подготовки операций Лазарев добивался успеха при небольших потерях.

thelib.ru

---

Смотрите также

• 
  Девятый вал картина айвазовского сочинение
• 
  Картина айвазовского девятый вал сочинение
• 
  Сочинение картина айвазовского девятый вал
• 
  Стоимость картин айвазовского на аукционах
• 
  Выставка картин айвазовского в петрозаводске
• 
  Стоимость картин айвазовского на аукционах
• 
  Выставка картин айвазовского в петрозаводске
• 
  Описание картины айвазовского на английском
• 
  Описание картины айвазовского на английском
• В русском музее картины айвазовского
• В русском музее картины айвазовского