Музей Черномырдина Музей Бахрушина Центральный музей
    Вооруженных Сил РФ Валютная биржа Центральная детская
    библиотека Музей Есенина Политехнический музей Дворец спорта Видное Педагогический
    колледж Музей спорта Музей памяти воинов Библиотека 214 МузШкола Радость Самбо 70 Частная коллекция

Гейне "Путевые картины" (стр. 5 из 5). Путевые картины гейне

Генрих Гейне. Путевые картины

Генрих Гейне.

Путевые картины

---------------------------------------------------------------

Собрание сочинений. т.6

OCR: Алексей Аксуецкий http://justlife.narod.ruЎ http://justlife.narod.ru/

Origin: Генрих Гейне на сайте "Просто жизнь" Ў http://justlife.narod.ru/geine/geine01.htm

--------------------------------------------------------------- " * Путешествие по Гарцу * "

"ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ 1834 ГОДА"

Всегда будет представляться трудным решение вопроса, как надлежит

переводить немецкого писателя на французский язык. Следует ли опускать там и

здесь мысли и образы, в тех случаях, когда они расходятся с цивилизованными

вкусами французов и когда они могли бы показаться им преувеличением,

неприятным и даже смешным? Или не следует ли вводить неприлизанного немца в

прекрасный парижский свет, со всей его зарейнской оригинальностью,

фантастически расцвеченного германизмами и перегруженного чрезмерно

романтической орнаментацией? Что до меня, то, на мой взгляд, не следует

передавать неприлизанный немецкий язык прирученной французской речью, и я

предстаю здесь самолично в моем прирожденном варварстве наподобие индейцев

шаррюасов, которым вы оказали прошлым летом столь благосклонный прием. Ведь

я тоже боец, каким был великий Такуабе. Он умер, и бренные останки его

благоговейно сохраняются в зоологическом музее Jardin des Plantes1, этом

Пантеоне животного царства.

Эта книга -- балаган. Войдите, не бойтесь. Я не такой злой, как

кажется. Я раскрасил себе лицо такими страшными красками лишь для того,

чтобы в бою напугать моих врагов. В сущности же, я кроток, как ягненок.

Успокойтесь и подайте мне руку. И мое оружие тоже можете потрогать, даже лук

и стрелы, ибо я затупил их наконечники, как делаем мы, варвары, всегда,

приближаясь к священному месту. Между нами говоря, эти

__________________

1 Ботанического сада (фр.). Речь идет о знаменитом ботаническом и

зоологическом саде в Париже. 5

стрелы были не только остры, но и ядовиты. Ныне они совершенно

безвредны и безобидны, и вы можете развлечься, рассматривая их пестрое

оперение; даже ваши дети могли бы поиграть ими.

Расстанусь с татуированным языком и стану объясняться по-французски.

Стиль, связь мыслей, переходы, резкие выходки, странность выражения --

словом, весь характер немецкого подлинника дословно, насколько это было

возможно, воспроизведен в этом французском переводе

"Reisebilder"1. Чувство красоты, изящество, приятность, грация

принесены в жертву буквальной точности. Теперь -- это немецкая книга на

французском языке, которая не имеет притязаний понравиться французским

читателям, но лишь познакомить их с чужеземным своеобразием. Словом, я

намерен поучать, а не только развлекать. Таким именно способом мы, немцы,

переводили иностранных писателей, и это было нам полезно: здесь мы усваивали

новые точки зрения, словесные формы и обороты речи. Такое приобретение не

повредит и вам.

Предположив прежде всего познакомить вас с характером этой экзотической

книги, я не видел необходимости представлять ее вам в полном виде прежде

всего потому, что многие эпизоды в ней, основанные на местных намеках и на

намеках, отражающих современность, на игре слов и иных особенностях этого

рода, не поддавались французской передаче; далее, потому, что многие места,

со всей враждебностью направленные против лиц, неизвестных во Франции, могли

во французском переводе подать повод к самым неприятным недоразумениям. В

связи с этим я опустил главный отрывок, где дано было изображение острова

Нордерней и немецкой знати. Отдел об Англии сокращен более чем вдвое; все

это относилось к тогдашней политике. Те же побуждения заставили меня

отказаться от ряда глав в отделе "Италия", написанном в 1828 году. И все же,

сказать правду, мне пришлось бы пожертвовать всем этим отделом, если бы я

вздумал по таким же соображениям воздерживаться от всего, касающегося

католической церкви. Однако я не мог позволить себе не устранить одну,

слишком резкую, часть, чрезмерно отдававшую ворчливым протестантским

______________________

1 "Путевых картин" (нем.).

рвением, оскорбляющим вкус веселой Франции. В Германии такое рвение ни

в коем случае не могло считаться неуместным, ибо в качестве протестанта я

имел возможность наносить обскурантам и Тартюфам вообще и немецким фарисеям

и саддукеям в частности удары гораздо более верные, чем если бы я говорил

как философ. Однако, чтобы читатели, вздумав сопоставить перевод с

подлинником, не могли на основании этих сокращений обвинять меня в

чрезмерных уступках, я объяснюсь с полной определенностью по этому вопросу.

Книга эта, за исключением нескольких страниц, написана до Июльской

революции. В эти годы политический гнет установил в Германии всеобщее глухое

безмолвие; умы впали в летаргию отчаяния, и человек, все же осмелившийся

заговорить, вынужден был высказаться с тем большей страстностью, чем более

он отчаялся в победе свободы и чем яростнее партия духовенства и

аристократии неистовствовала против него. Я употребляю эти выражения

"духовенство" и "аристократия" по привычке, так как в ту пору всегда

пользовался этими словами, когда в одиночестве вел эту полемику с

поборниками прошлого. Эти слова были тогда понятны всем, и я, должен

сознаться, жил тогда терминологией 1789 года и орудовал большим набором

тирад против клириков и дворянства, или, как я их там называл, против

духовенства и аристократии; но с тех пор я ушел дальше по пути прогресса, и

мои любезные немцы, разбуженные июльскими пушками, следовали по моим стопам

и говорят теперь языком 1789 года и даже 1793 года, однако настолько отстали

от меня, что потеряли меня из виду, и уверяют себя, что я остался позади их.

Меня обвиняют в чрезвычайной умеренности, в том, что я сошелся с

аристократами, и я предвижу день, когда меня обвинят в сговоре с

духовенством. На самом деле под словом "аристократия" я понимаю теперь не

только родовую знать, но всех, кто, как бы он ни назывался, живет за счет

народа. Прекрасная формула, которою мы, как и многими превосходными вещами,

обязаны сенсимонистам -- "эксплуатация человека человеком", -- ведет нас

Далеко за пределы всяких разглагольствований о привилегиях рождения. Наш

старый боевой клич против жречества равным образом заменен лучшим лозунгом.

Речь больше не идет о насильственном ниспровержении ста-

рой церкви, но о создании новой, и, далекие от желания уничтожить

жречество, мы хотим теперь сами стать жрецами.

Для Германии, несомненно, период отрицания еще не закончен; он едва

начался. Напротив, во Франции он как, будто приходит к концу; мне, во всяком

случае, представляется, что здесь следовало бы скорее отдаться положительным

устремлениям и заняться воссозданием всего благого и прекрасного, что есть в

наследии прошлого.

Из некоторого литературного суеверия я оставил немецкое заглавие моей

книги. Под именем "Reisebilder" она преуспела на свете (гораздо больше, чем

сам автор), и мне захотелось, чтобы она сохранила это счастливое название и

во французском издании.

Генрих Гейне

Париж, 20 мая 1834 г.

"Часть первая"

"ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ГАРЦУ"

"1824"

только смена, нерушима только смерть. Сердце каждым ударом наносит нам

рану, и жизнь вечно истекала бы кровью, если бы не поэзия. Она дарует нам

то, в чем отказала природа: золотое время, недоступное ржавчине, весну,

которая не увядает, безоблачное счастье и вечную молодость.

Берне

Фраки черные, чулочки,

Белоснежные манжеты,--

Только речи и объятья

Жарким сердцем не согреты,

Сердцем, бьющимся блаженно

В ожиданье высшей цели.

Ваши лживые печали

Мне до смерти надоели.

Ухожу от вас я в горы,

Где живут простые люди,

Где привольно веет ветер,

Где дышать свободней будет.

Ухожу от вас я в горы,

Где шумят густые ели,

Где журчат ключи и птицы

Вьются в облачной купели.

Вы, прилизанные дамы,

Вы, лощеные мужчины,

Как смешны мне будут сверху

Ваши гладкие долины!..1 Город Геттинген, прославленный своими колбасами и университетом,

принадлежит королю Ганноверскому, в нем имеются девятьсот девяносто девять

домашних очагов, разнообразные церкви, один родильный дом, одна

обсерватория, один карцер, одна библиотека и один винный погребок, где

отличное пиво. Протекающий через него ручей называется "Лейна" и летом

служит для купанья; вода в нем очень холодна, и он местами настолько широк,

что действительно пришлось хорошенько разбежаться, чтобы через этот ручей

перепрыгнуть. Сам город красив, но он лучше всего, если станешь к нему

спиной. Вероятно, он построен очень давно, так как, помнится, когда пять лет

назад я был зачислен в местный университет, а затем вскоре оттуда отчислен,

город уже казался седым и нравоучительным и в нем уже имелись в избытке

педеля, пуделя, диссертации, the dan-sants2, прачки, компендиумы,

жареные голуби, гвельфские ордена, профессорские кареты, головки для трубок,

гофраты, юстицраты, релегационсраты, профессора, проректоры, пробелы и

прочие пустые места. Иные даже утверждают, что город построен во времена

переселения народов, что каждое германское племя оставляло там по одному из

своих буйных отпрысков, откуда и народились все эти вандалы, фризы, швабы,

тевтоны, саксы, тюрингцы и т. д., которые и поныне, отличаясь лишь цветом

шапочек и кисточками трубок, кочуют ордами по Вендерштрассе и вечно

устраивают побоища на кровавых полях сражений при Разенмюле, Риченкруге и

Бовдене, все еще следуют нравам и обычаям эпохи переселения народов и

управляются частью своими князьями, -- их именуют петухи-вожаки, -- а частью

древним сводом законов, который называется "Студенческие обычаи" и

заслуживает быть включенным в leges barbaroruin3.

____________________________________

1 Перевод Ал. Дейча.

2 Чай с танцами (фр.).

3 Сборник законов варваров (лат.).

В общем, жители Геттингена делятся на студентов, профессоров,

филистеров и скотов, причем эти четыре сословия отнюдь не строго между собой

разграничены. Сословие скотов преобладает. Перечислять здесь имена всех

студентов и всех профессоров, ординарных и неординарных, было бы слишком

долго; к тому же в данную минуту не все имена студентов мне запомнились, а

среди профессоров есть много таких, которые и вовсе еще не имеют имени.

Число геттингенских филистеров, вероятно, очень велико, точно песок морской,

или, вернее говоря, точно грязь на берегу морском: когда я видел по утрам,

как они с грязными лицами и белыми прошениями торчат перед вратами

академического суда, я, право же, едва мог понять, каким образом богу

удалось сотворить столько всякого сброду.

Более подробно о городе Геттингене вы с успехом можете прочесть в его

описании, составленном К.-Ф.-Х. . Хотя я испытываю самую благоговейную

признательность к автору, который был моим врачом и сделал мне много добра,

все же я не могу безоговорочно рекомендовать его труд и должен упрекнуть его

в том, что он недостаточно решительно опровергает ложное мнение, будто у

геттингенских дам слишком большие ноги. Я даже потрудился немало дней, чтобы

солидно раскритиковать подобное мнение, ради этого прослушал курс

сравнительной анатомии, делал в библиотеке выписки из редчайших трудов,

часами изучал ноги дам, гуляющих по Вендерштрассе, и в ученейшем трактате,

где изложены плоды моих исследований, я говорю: 1) о ногах вообще, 2) о

ногах у древних, 3) о ногах слонов, 4) о ногах геттингенок, 5) сопоставляю

все, что уже сказано о ногах в "Саду Ульриха", 6) рассматриваю все эти ноги

в их взаимоотношениях и, воспользовавшись случаем, распространяюсь также по

поводу икр, колен и т. п.; и, наконец, 7) если смогу достать бумагу нужного

формата, то приложу еще несколько гравюр-Факсимиле, воспроизводящих точно

ноги геттингенских дам.

Когда я покинул Геттинген, было еще очень рано, ученый***, вероятно,

еще лежал в постели и видел свой обычный сон: будто он бродит в прекрасном

саду, где на клумбах растут только белые, исписанные цитатами бумажки, они

заманчиво поблескивают в солнечных лучах,

а он срывает то одну, то другую и бережно пересаживает их на новые

клумбы, между тем как соловьи сладчайшими песнями тешат его старое сердце.

Перед Вендскими воротами мне встретились два местных школьника, причем

один сказал другому: "Не, буду я больше водиться с Теодором, он -- негодяй,

ведь вчера он не знал, как родительный падеж от mensa"l. Хоть и

незначительны эти слова, но я должен привести их, более того, я бы даже

начертал их как девиз на городских воротах, ибо каковы отцы, таковы и детки,

а в этих словах вполне выражена ограниченная и сухая цитатная гордость

сверхученой Георгии-Августы.

На дороге веяло утренней прохладой, птицы пели так радостно, что и у

меня на душе становилось все свежей и радостней. Такое настроение было очень

кстати. За последнее время я не вылезал из стойла пандектов, римские

казуисты словно серой паутиной опутали мой ум, сердце, словно железными

тисками, было зажато параграфами своекорыстных правовых систем, и у меня в

ушах все еще звучало: Трибониан, Юстиниан, Гермогениан и Глу-пиан, -- а

сидевшую под деревом нежную парочку я чуть не принял за особое издание

Corpus juris2 со сплетенными руками.

Началось оживленье. По дороге потянулись молочницы, а также погонщики

со своими серыми питомцами. За Венде мне встретились Шефер и Дорис. Однако

это была не идиллическая парочка, воспетая Гесснером, но два дюжих

университетских педеля, обязанных бдительно следить за тем, чтобы в Бовдене

студенты не дрались на дуэли и чтобы никакие новые идеи, которые до сих пор

должны подвергаться карантину целыми десятилетиями, не проникли в Геттинген,

ввезенные контрабандой каким-нибудь мыслящим приват-доцентом. Шефер

чистосердечно приветствовал меня как собрата по перу, ибо он тоже писатель и

частенько упоминал обо мне в своих полугодовых писаниях; кроме того, он,

частенько являясь ко мне с немедленным вызовом и не заставая дома, цитировал

мое имя в выписке из протокола и был так любезен, что писал мелом вызов на

дверях моей

_______________________

1 Стол (лат.).

2 Свода законов (лат.). комнаты. Время от времени мимо меня проезжала одноконная повозка,

набитая студентами, уезжавшими на каникулы, а то и навсегда. В подобных

университетских городах -- вечные приезды и of ъезды, ибо каждые три года

прибывает новое поколение студентов, -- это непрерывный человеческий поток,

где волна одного семестра сменяется другой, и только старые профессора

остаются на месте среди всеобщего движения, стоят неизменно и непоколебимо,

подобно египетским пирамидам, с той лишь разницей, что в университетских

пирамидах не таится никакой мудрости.

Из миртовой рощи возле Раушенвассера выехали верхом два многообещающих

юноши. Женщина, занимающаяся там своим горизонтальным ремеслом, проводила их

до большой дороги, опытной рукой похлопала лошадей по тощим бокам, громко

расхохоталась, когда один из всадников галантно стегнул ее плеткой по

широкому заду, и направилась к Бовдену. Юноши же поскакали в Нортен; они

весьма остроумно орали и весьма мило распевали песенку Россини: "Пей пиво,

Лиза, Лиза дорогая". Эти звуки еще долго доносились до меня; однако я скоро

совсем потерял из виду прелестных певцов, ибо они бешено пришпоривали и

нахлестывали своих коней, в характере которых, видимо, преобладала чисто

немецкая медлительность. Нигде нет такого живодерства, как в Геттингене, и

нередко, видя, как несчастная хромая кляча ради скудного пропитания

обливается потом и терпит от наших раушенвассерских рыцарей подобные муки

или тащит повозку, набитую студентами, я думал: "Ах ты, бедное животное,

наверное, твои предки вкусили в раю запретного овса!"

В нортенском трактире я снова встретил обоих юношей. Один поглощал

селедочный салат, другой развлекался беседой со служанкой Фузией Каниной,

одетой в желтую кожу, как долговая книга. Он сказал ей несколько

любезностей, и в конце концов они схватились врукопашную. Чтобы облегчить

свою сумку, я извлек оттуда мои синие панталоны, весьма примечательные в

историческом отношении, и подарил их маленькому кель-НеРУ, прозванному

"Колибри". Тем временем Буссения, старуха хозяйка, принесла мне бутерброд и

укоряла за то, что я теперь столь редко ее посещаю, а она меня так любит.

Когда я оставил Нортен, солнце сияло в небе уже высоко и ярко. Желая

мне добра, оно стало усердно печь мне голову, чтобы все мои незрелые мысли

дозрели. Не следовало также пренебрегать и милым солнышком на вывеске

трактира в Нордгейме: я завернул туда, и оказалось, что обед уже готов. Все

кушанья были вкусно приготовлены и понравились мне гораздо больше безвкусной

академической пищи -- трески без соли, сухой, как подошва, и протухшей

капусты, которой меня кормили в Геттингене. Несколько успокоив свой желудок,

я заметил в той же комнате господина с двумя дамами, которые, видимо, уже

собирались уезжать. Господин был весь в зеленом, даже очки у него были

зеленые, и они отбрасывали на его медно-красный нос зеленые отблески цвета

медянки, а сам он напоминал царя Навуходоносора в последние годы жизни,

когда тот, согласно преданию, питался, подобно какому-нибудь лесному

животному, одним салатом. Зеленый господин попросил, чтобы я рекомендовал

ему гостиницу в Геттингене, и я посоветовал ему спросить хотя бы у первого

встречного студента, где "Брюбахский отель". Одна из дам оказалась его

супругой -- рослая, обширная женщина, с красным, в целую квадратную милю,

лицом и ямочками на щеках, походившими на плевательницы для амуров, с

длинным отвислым подбородком, казавшимся неудачным продолжением лица, и

вздыбленной грудью, огражденной крахмальным кружевом и воротничком в

зубчатых фестончиках и напоминавшей крепость с башенками и бастионами,-- но,

так же как и другие крепости, о которых говорит Филипп Македонский, она едва

ли была способна противиться ослу, нагруженному золотом. Другая дама --

сестра господина -- представляла собой полную противоположность первой. Если

та вела свою родословную от тучных фараоновых коров, то вторая, несомненно,

происходила от тощих. Лицо -- сплошной рот, от уха до уха, грудь безотрадно

плоская, как Люнебургская степь: вся как бы вываренная фигура этой дамы

напоминала. даровой обед для бедных студентов-теологов. Обе спросили меня

одновременно: останавливаются ли в "Брюбахском отеле" порядочные люди? Я

подтвердил это со спокойной совестью, и когда прелестный трилистник отбыл, я

поклонился им еще раз через окно. Хозяин "Солнца" хитро ухмылялся,--он, ве-

роятно, знал, что в Геттингене "Брюбахским отелем" студенты называют

карцер.

За Нордгеймом местность становится гористой и то здесь, то там

появляются живописные возвышенности. По дороге мне встречались главным

образом лавочники, спешившие на Брауншвейгскую ярмарку, и целые стаи женщин,

причем каждая тащила на спине огромные, чуть не с дом, обтянутые белым

полотном плетенки. Там сидели в плену самые разнообразные певчие птицы,

которые неустанно пищали и щебетали, а несшие их женщины шли, весело

подпрыгивая и болтая. Мне показалось очень смешным, что одни птицы тащат

других на рынок.

Была совершенно черная ночь, когда я дошел до Остероде. Есть мне не

хотелось, и я сейчас же лег. Я устал, как пес, и спал, как бог. Мне

приснилось, что я вернулся в Геттинген -- в тамошнюю библиотеку. Я стоял в

углу юридического зала, рылся в старых диссертациях и углубился в чтение, а

когда поднял голову, то, к удивлению своему, заметил, что уже ночь и

хрустальные люстры освещают зал. Часы на ближней церкви как раз пробили

двенадцать, двери зала распахнулись, и вошла гордая, исполинского роста

женщина, а за ней благоговейно следовали члены и ассистенты юридического

факультета. Хотя великанша была уже немолода, все же ее черты отличались

строгой красотой. Каждый взгляд ее выдавал, что она дочь титанов, мощная

Фемида; в одной руке небрежно держала она меч и весы, а в другой -- свиток

пергамента, и два молодых doctores jurisl несли шлейф ее серой выцветшей

одежды; справа суетливо подпрыгивал и вертелся возле нее щуплый придворный

советник Рустикус, этот Ликург Ганновера, и декламировал отрывок из своего

нового законопроекта; слева галантно ковылял cavaliere servente2 богини,

тайный советник юстиции Куяциус; он был в отличном настроении и то и дело

отпускал юридические остроты, причем сам смеялся над ними столь искренне,

что даже строгая богиня не раз склонялась к нему с улыбкой, хлопала его по

плечу свитком пергамента и дружески шептала: "Ветреный плутишка, ты,

любитель рубить деревья

_________________________

1 Доктора прав (лат.).

2 Придворный кавалер (ит.).

с макушки!" Тут каждый из остальных господ тоже стал подходить к ней, и

у каждого оказалось в запасе какое-нибудь замечаньице или улыбочка, только

что придуманная системка, или гипотезка, или другой какбй-нибудь выкидыш из

собственной головки. Затем в открытые двери зала вошли еще какие-то господа,

объявившие себя также великими собратьями славного Ордена юристов; это были

по большей части неуклюжие, настороженные субъекты, они тотчас с огромным

самодовольством пустились в определения, разграничения и дискуссии по поводу

каждого пунктика каждой главы пандектов. А тем временем входили все новые

фигуры -- старые законоведы в допотопных одеждах, в белых париках с

косичками и давно забытыми лицами, крайне изумленные тем, что их, этих

прославленных знаменитостей минувшего века, не очень-то теперь почитают; и

они тоже, на свой лад, присоединялись к общему гулу, гомону, гоготу,

которые, подобно морскому прибою, все смятеннее и громче вздымались, бушуя,

вокруг великой богини, пока она, наконец, потеряв терпение, с устрашающей

исполинской скорбью не воскликнула: "Молчите! Молчите! Я слышу голос

дорогого моего Прометея: коварной властью, немым насилием прикован он,

неповинный, к скале мучений, и все наши споры и болтовня не освежат его ран

и не разобьют оков!.." Так воскликнула богиня, и ручьи слез хлынули из ее

глаз, а сборище завыло, словно в смертном страхе, потолок затрещал, книги

посыпались с полок, и напрасно старик Мюнхгаузен вышел из своей рамы, чтобы

призвать к порядку; гам и крик становились все громче, -- и я бежал от

безумцев, ревущих, точно в доме умалишенных, и спасся в историческом зале, в

Поделитесь с Вашими друзьями:

psihdocs.ru

Гейне "Путевые картины" - часть 2

Насколько Гейне уже в "Путешествии по Гарцу" ушел от традиционной трактовки романтической прозы, можно судить на еще одном сравнении, сопоставив описание рудников и горного дела у Новалиса (пятая глава "Генриха фон Офтердингена") и у Гейне. Для Новалиса погружение в глубь земных недр скорее метафора постижения таинств природы (при том, что сам он по профессии был горным инженером), для Гейне - вполне реальный процесс, и описывает он. не метафизическое действо, а тяжелый, изнурительный труд.

Благодаря конкретности, аутентичности жизненных наблюдений резче прозвучала сатира Гейне, в основе которой - политические, по сути, размышления о провинциализме немецкой жизни, о мелкости масштабов "филистерского" мышления, господствующего в стране, землю и народ которой поэт глубоко любит, но отсталость Шторой вызывает у него беспощадную и горькую насмешку. Недаром многие люди, упомянутые в книге, откликнулись на публикацию "Путешествия по Гарцу" уточняющими опровержениями, недовольством и даже заявлениями в полицию, а рецензенты, избегая анализа книги по существу, уклончиво толковали о дерзости автора, обвиняя того в сведении личных счетов.

Под свежим впечатлением своего "Путешествия на Гарц", до его опубликования, Гейне сам высказался о сущности своего остроумия. Он писал снова Мозесу Мозеру: "Остроумие само по себе ничего не стоит. Только тогда остроумие терпимо, когда оно покоится на серьезном основании. Обычное остроумие есть лишь щекотание ума, охотничья собака, бегущая за собственной тенью, обезьяна в красной куртке, глазеющая на себя между двух зеркал, ублюдок, зачатый безумием и разумом при беглой встрече на улице". Если бы Гейне был остряком подобного сорта, остряком вроде, например, Сафиро, бывшего для него прообразом плохого остроумия, то его давно бы забыли. Только потому, что Гейне имел право называть себя "храбрым солдатом в войне за освобождение человечества", его остроумие сделалось грозным мечом, нанесшим всем угнетателям свободного человечества глубокие раны, которые спустя 80 лет кровоточат еще так, будто они были нанесены только сегодня.

Менее благосклонно Гейне судил о "Путешествии по Гарцу", он называет однажды "Путешествие" "по существу сшитыми наудачу лоскутами", которые не стоят любопытства друга Мозера; он написал его из денежных и прочих соображений. В другой раз он обозначает их как "смесь из описаний природы, острот, поэзии и наблюдений в духе Вашингтона Ирвинга". На самом же деле "Путешествие на Гарцу" имело еще больший успех, чем стихи "Путевых картин". В форме чудесного романтизма природы оно в первый раз обнаружило то блестящее остроумие, которое прекрасным звонким смехом прозвучало в гробовой тишине эпохи, объявило непримиримую войну всему отмирающему филистерству и оказало такое разрушительное действие потому, что оно было порождено серьезным и глубоким интересом к великим современным вопросам.

«Северное море».

Большой успех "Путевых картин" побудил Гейне продолжить их. В июле 1826 г. он снова отправился в Нордерней, где работал над "Северным морем", в середине апреля 1827 г. появился второй том "Путевых картин", произведший еще большее впечатление, нежели первый. В нее входили также второй цикл стихов "Северного моря" и "Письма из Берлина".

Но первый цикл "Северного моря" открыл совершенно новый мир, мир моря; ни один немецкий поэт не знал и не воспел его так, как Гейне, в ритмах, которые также еще никогда не звучали в немецком языке. Второй цикл "Северного моря", вполне равноценный первому, прозаический отрывок об острове Нордерней с глубокими суждениями о современной ему эпохе, особенно о Гете и Наполеоне.

Прозаическая часть "Северного моря" формально привязана к пребыванию поэта на острове Нордерней во время летних курортных сезонов 1825 и 1826 годов (во французском издании этот раздел "Путевых картин" так и назывался: "Нордерней"). Однако внешние обстоятельства мало отображены в книге, собственно "путевых картин" в ней почти нет, главное место занимают лирические раздумья автора о насущных проблемах современности и о литературных делах . "Северное море" задумано как очень свободное сочинение, непринужденно объединяющее суждения на разные темы. Гейне, не слишком дорожа авторством, обратился к друзьям с предложением принять участие в книге. Откликнулся только Карл Иммерман своими литературными эпиграммами, они и составили вторую, стихотворную, часть этого раздела "Путевых картин".

Уже в "Северном море" намечена тема, которая становится центральной в "Идеях. Книге Le Grand" - произведении, которое имело огромный читательский успех. Здесь собственный предмет "Путевых картин" - размышления о европейских политических делах, об исторических судьбах европейских народов, прежде всего немецкого - не прикрыт уже никакими путевыми впечатлениями, он становится и сюжетом, и фактурой, и сутью повествования . Предпосылкой и двигателем повествовательной динамики становится внутренний процесс, процесс воспоминания, "действие" книги, таким образом, переведено в план лирической исповеди, глубоко личной и в то же время наполненной актуальным общественным содержанием. Это восприятие политических вопросов как вопросов сугубо личных, кровно связанных с судьбой каждого современника, - огромное завоевание Гейне, свидетельство демократизма и высокой гражданственности его искусства. По точному наблюдению советского исследователя Н. Я. Берковского, "Гейне показывает, с какой личной страстью могут переживаться события и отношения, лежащие далеко за чертой непосредственно личных интересов, как велики могут быть общественно-исторический пафос и гражданская активность у тех, в ком они не только не предполагаются, но кому они прямо воспрещены существующим политическим строем".

«От Мюнхена до Генуи».

Третья часть "Путевых картин" подвигалась довольно быстро, уверенными мазками Гейне набрасывал картины своего путешествия по Италии. Образы древних городов возникали на

бумаге в исторических памятниках и в событиях пережитого. Это был действительно как бы

путевой дневник поэта, чье сердце откликалось на все события минувшего и современности.

Часть «От Мюнхена до Генуи»была опубликована книгой в 1829 году, отдельные фрагменты ее Гейне до этого помещал в журналах. В этой части отражены пребывание поэта в Мюнхене с конца 1827 до середины 1828 года и последующее путешествие в Италию, продолжавшееся до ноября 1828 года. Здесь снова трактуются вопросы не только немецкой внутриполитической, культурной, литературной жизни, но и более широкие проблемы европейской действительности.

В Мюнхен Гейне привела практическая надежда получить профессорское место в тамошнем университете. Над баварской столицей с 1825 года, когда на престол взошел король Людвиг I, витал дух культурного обновления: соперничая с Берлином, Людвиг намеревался превратить Мюнхен в культурную столицу, во "вторые Афины". Однако весь этот болезненный культурополитический энтузиазм питался реакционными феодально-католическими настроениями с уклоном в мистику и национализм: в Мюнхене главным пророком был президент баварской Академии наук Шеллинг, чья натурфилософия в молодости выражала смелые искания романтизма, но с годами все более устремлялась к религиозному мистицизму; похожую, но еще более резкую эволюцию проделали числившиеся в местном университете экс-романтики философ Баадер и историк Геррес, чья реакционность уже тогда становилась притчей во языцех. Их усилия не без успеха поддерживал теолог-мракобес Деллингер, впоследствии снискавший печальную известность основателя и вождя старокатолического движения; Деллингер возглавил нападки на мюнхенский журнал "Политические анналы", когда Гейне стал его редактором в 1828 году. В Мюнхене подвизался и националист-тевтономан Массман, которого Гейне впоследствии не раз атаковал своей сатирой. Понятно, что в таком окружении Гейне в Мюнхене никак не мог прижиться.

Славой первого поэта "баварских Афин" пользовался тогда граф Август фон Платен-Галлермюнде (1796--1835), писатель небесталанный, но безнадежно погрязший в затхлой мистической атмосфере Мюнхена той поры. Платен умело подыгрывал новоантичным притязаниям баварского короля, писал в манере "древних", культивируя в своей поэзии изощренный аристократизм формы, подчеркнутую академичность, брезгливо сторонился "злобы дня" и при этом постоянно негодовал на "чернь", на широкую публику, которая к его стихам равнодушна. Понятно, что всякий упрек в свой адрес он воспринимал с величайшим возмущением: страдая в глубине души комплексом литературной неполноценности, он по малейшему поводу, а то и вовсе без повода рвался в литературную полемику и, естественно, не мог простить Карлу Иммерману и его другу Гейне эпиграмм, опубликованных в "Северном море", и грубо напал на них в своей комедии "Романтический Эдип".

В "Луккских водах" Гейне ответил Платену. В полемике с Платеном поэт отнюдь не беспощаден, напротив, он очевидно своего противника щадит (истинную силу Гейне-полемиста Платен скорее мог почувствовать в третьей главе "Путешествия от Мюнхена до Генуи"), ясно давая понять, что руководствуется отнюдь не личными мотивами. Платен для Гейне - явление общественного порядка, печальное порождение пресловутых немецких обстоятельств, результат многовековой отторгнутости искусства от общественной жизни. И хотя Платен с его замашками жреца от поэзии, с его аристократической спесью, с его противоестественными эротическими наклонностями чрезвычайно Гейне неприятен, эта личная антипатия по мере возможности из полемики устранена. Гейне выводит спор на более серьезный уровень размышления об искусстве и условиях, в которых возникает искусство и формируются его задачи.

mirznanii.com

Гейне Путевые картины

Генрих Гейне «Путевые картины» Биография. Генрих Гейне - немецкий поэт и прозаик, критик и публицист- родился 13 декабря 1797г. в Дюссельдорфе в еврейской семье. Фактически главой семьи была мать – Бетти Гейне. Широко образованная для того времени женщина, она усвоила многие передовые идеи французских просветителей. Воспитание своего первенца Бетти взяла целиком под свое наблюдение. Мечтая о блестящей административной или военной карьере для маленького Гарри, мать отдает его в Дюссельдорфский лицей. «Мать мысленно связала со мной всякие великие, высокого полета затеи, и все воспитательные планы стремились к этой цели, - писал в своих «Мемуарах» Гейне. – Мать играла главную роль в истории моего развития, она составляла программы всех моих учебных занятий, и ее воспитательные планы возникли еще до моего рождения. Я послушно исполнял ее пожелания, но, сказать по правде, именно она была повинна в бесплодности большинства моих попыток и стремлений на поприще гражданской службы, ибо служба никогда не соответствовала моей натуре». Городок Дюссельдорф, как и Германию в целом, затронули события, связанные с войнами Наполеона в Европе. Французская оккупация внесла в атмосферу раздробленной феодальной Германии прогрессивные идеи, в т.ч. новые принципы гражданского и религиозного равенства, которые на всю жизнь сделали Гейне «либералом» в традициях Французской революции. Впечатления раннего детства оставили неизгладимый след в памяти Гейне, и впоследствии сыграли немалую роль в формировании его оппозиционного отношения к феодально-сословному строю Германии. Мать Гейне планировала будущее сыну. Но все эти планы разрушились после того, как грозный император Наполеон был удален на остров Св. Елены. Теперь для Гейне – сына мелкого еврейского купца – был один путь – коммерческая деятельность. Когда мальчик окончил местный лицей, родители отдали его в коммерческую школу. Но все попытки сделать из Гейне коммерсанта окончились неудачей. Осенью 1819 года, выдержав приемные экзамены, Гейне поступил в университет в Бонне. Первые стихотворения Гейне подписаны замысловатым псевдонимом Фрейдгольд фон Ризенгарф. Регулярная литературная деятельность Гейне начинается с 1821 года. В это время Гейне знакомится с Августом Вильгельмом Шлегелем, который выделял Гейне, приглашал юношу к себе домой, делится опытом. Гейне сменил несколько университетов. В апреле 1821 года студент-юрист прибыл в столицу Пруссии. Местом учебы был избран Берлинский университет. У Гейне появились друзья, он вступил в некоторые литературные общества, салоны; в частности, интересное литературное общество собиралось в доме Фарнгагена фон Энзе. Хозяин дома был незаурядной личностью: известный литератор, дипломат, участник войны с Наполеоном на стороне русских. Также Гейне посещал салон, где поклонялись Байрону. В декабре 1821 года первый поэтический сборник Гейне вышел в свет. В него вошли стихи, затем составившие один из разделов первого цикла «Книги песен», а также переводы из Байрона, поэзией которого Гейне страстно увлекался в эти годы. После окончания в 1825 году университета Гейне пробует найти практическое применение своим знаниям. Однако попытки добиться кафедры в Берлинском и Мюнхенском университетах, получить адвокатскую практику в Гамбурге кончаются неудачей. И книги его – что еще более тяжело для Гейне – систематически подвергаются цензурным запретам. По складу таланта лирик, Гейне в эти годы упорно овладел законами драматургии, создаются трагедии «Альманзор, «Вильям Ратилиф». В 1827 году появляется в печати «Книга песен». В ней Гейне объединил стихи, написанные с 1816 по 1827 год. «Книга песен» состояла из нескольких циклов. Этот большой сборник стихотворений занимает не только важное место в творческом наследии Генриха Гейне, он сыграл важнейшую роль в развитии всей немецкой лирики. Новым важным моментом в развитии творческого таланта Гейне были «Путевые картины» (1824-1830 гг.) В них отразился значительный рост критических тенденций писателя; социально-политические проблемы поставлены в них гораздо острее и шире, чем в «Книге песен». Лирический герой в «Путевых картинах» претерпевает заметную эволюцию по сравнению с «Книгой песен». Гейне сознательно переходит к прозе как к жанру, дававшего ему возможность шире охватить общественную жизнь. В 1827 году Гейне совершает поездку в Англию, в 1828 году путешествует по Италии. Живя во Франции, Гейне ни на минуту не выпускает из виду событий, происходящих в Германии. В 30-е годы Гейне выступает по преимуществу как публицист, создавая важнейшие работы, посвященные вопросам эстетики, философии, общественно- политической жизни. На время эти работы отодвинули на задний план собственно художественное творчество. В 30-е годы Гейне пишет такие произведения, как цикл стихов «Новая весна», новеллу «Флорентийские ночи» и незавершенные наброски из «Мемуаров Шнабелевопского». Стихотворения из сборника «Новая весна» представляли собой в поэтическом творчестве Гейне промежуточный этап от «Книги песен» к последующей политической лирике. Новые тенденции в мировоззрении и творчестве Гейне получили отражение в его книге «Людвиг Берне» (1840 г). Эта книга является крупнейшим публицистическим произведением Гейне. В эти же годы Гейне пишет поэму «Атта Тролль» (1841 г). Поэма свидетельствует о большой сложности и противоречивости, характерных для процесса становления реалистического метода в творчестве Гейне. Вершиной творческих достижений Гейне явилась поэма «Германия. Зимняя сказка» (1844г.), в которой воплотился весь предшествующий опыт идейно-художественного развития Гейне – прозаика, публициста, политического лирика. Для поэмы характерна широта охвата немецкой социальной действительности – это поэма о Германии. Вся поэма проникнута большой любовью к ней. Скончался Гейне 16 февраля 1856 года и был похоронен на кладбище Монмартр в Париже. Здесь можно также заметить следующее: Генрих Гейне был одним из многих поэтов, но он выделялся искренней любовью к Родине и большим патриотизмом. "Путевые картины" появились в мае 1826 г. и с самого начала имели громадный успех. Вначале Гейне хотел объединить три работы под заглавием "Книга странствий", затем он выбрал заглавие "Путевые картины". В отличие от своих предшественников, обращавшихся к жанру путевого очерка, Гейне мало внимания уделяет местному колориту и историческим достопримечательностям. Дорожные впечатления дают ему толчок для размышлений на исторические и литературные темы. «Путевые картины» приносят Гейне широкую известность, и впредь он зарабатывает на жизнь литературным трудом. Необычность ее жанра заставляет вспомнить фрагмент Ф. Шлегеля об универсальной романтической поэзии: «Только романтическая поэзия, подобно эпосу, может быть зеркалом всего окружающего мира, отражением эпохи». Гибкость и раскованность речи, эмоциональную напряженность, мастерство пейзажных зарисовок, лиризм, пронизывающий эпическое повествование, — все эти завоевания романтизма— органически воспринял Гейне. «Путевые картины» состоят из трех частей: "Путешествие по Гарцу", "Северное море", "Путешествие от Мюнхена до Генуи". Разные части «Путевых картин» (1826—1831) существенно отличаются друг от друга композицией, манерой повествования, соотношением лирико-романтического и публицистически-сатирического начал. Можно отметить углубление социальной критики в последней части — «Английских фрагментах». Гейне, почти всю книгу посвятивший разоблачению феодально-монархического строя, здесь, хотя пока мимоходом, привлекает внимание к новому конфликту, вызревающему в недрах английского буржуазного общества: конфликту между трудом и капиталом. "Путешествие по Гарцу" Наибольшую славу поэту принесла первая часть книги «Путешествие по Гарцу». Поездка в горы Гарца дает возможность поэту нарисовать живописные пейзажи и создать образы случайных спутников. В этой случайности есть, однако, своя логика: в выразительно обрисованных типах студентов, трактирщиков, коммивояжеров, господ и служанок поэт передает социальную психологию своего времени. Тут и полный иронии панегирик немецкой верности, и сатирический портрет националиста, одеждой и прической желающего походить на древних германцев, и как бы вскользь брошенные слова о том, что мы живем в знаменательные времена, когда тысячелетние соборы сносятся, а императорские троны отправляются в чуланы... И тут же, в пути, вспоминаются легенды и предания, они как бы расширяют диапазон путевого дневника, создают поэтическую дистанцию, отделяющую поэта-романтика от его тривиальных спутников, в том числе и от тех, что витиевато восхищаются восходом и заходом солнца, стремясь не пропустить ни одной из тех красот, что перечислены в путеводителе по Гарцу. В "Путешествии по Гарцу" еще хорошо прослеживаются связи с современной и предшествующей романтической прозой, они видны в самом построении повествования, основанного на фабуле странствия, вольно перемежающего стихи и прозу, красочные описания природы и вставные новеллы-миниатюры. Внешне Гейне сохраняет все (или почти все) приметы романтического романа как "универсального жанра", разработанного в теории братьями Шлегель и реализованного на практике Людвигом Тиком, Новалисом, Брентано и другими, менее именитыми, авторами. Тем острее обозначились глубокие изменения, внесенные Гейне в этот жанр. У Гейне здесь показана современная немецкая жизнь, названы конкретные города, деревушки и даже люди, безбоязненно приведены цитаты из путеводителей и исторических справочников, то есть описано вполне реальное путешествие (Гейне совершил его осенью 1824 г.), тогда как элементы романтической поэтики использованы скорее как вспомогательное средство украшения повествования и отчасти как дань традиции. Насколько Гейне уже в "Путешествии по Гарцу" ушел от традиционной трактовки романтической прозы, можно судить на еще одном сравнении, сопоставив описание рудников и горного дела у Новалиса (пятая глава "Генриха фон Офтердингена") и у Гейне. Для Новалиса погружение в глубь земных недр скорее метафора постижения таинств природы (при том, что сам он по профессии был горным инженером), для Гейне - вполне реальный процесс, и описывает он. не метафизическое действо, а тяжелый, изнурительный труд. Благодаря конкретности, аутентичности жизненных наблюдений резче прозвучала сатира Гейне, в основе которой - политические, по сути, размышления о провинциализме немецкой жизни, о мелкости масштабов "филистерского" мышления, господствующего в стране, землю и народ которой поэт глубоко любит, но отсталость Шторой вызывает у него беспощадную и горькую насмешку. Недаром многие люди, упомянутые в книге, откликнулись на публикацию "Путешествия по Гарцу" уточняющими опровержениями, недовольством и даже заявлениями в полицию, а рецензенты, избегая анализа книги по существу, уклончиво толковали о дерзости автора, обвиняя того в сведении личных счетов. Под свежим впечатлением своего "Путешествия на Гарц", до его опубликования, Гейне сам высказался о сущности своего остроумия. Он писал снова Мозесу Мозеру: "Остроумие само по себе ничего не стоит. Только тогда остроумие терпимо, когда оно покоится на серьезном основании. Обычное остроумие есть лишь щекотание ума, охотничья собака, бегущая за собственной тенью, обезьяна в красной куртке, глазеющая на себя между двух зеркал, ублюдок, зачатый безумием и разумом при беглой встрече на улице". Если бы Гейне был остряком подобного сорта, остряком вроде, например, Сафиро, бывшего для него прообразом плохого остроумия, то его давно бы забыли. Только потому, что Гейне имел право называть себя "храбрым солдатом в войне за освобождение человечества", его остроумие сделалось грозным мечом, нанесшим всем угнетателям свободного человечества глубокие раны, которые спустя 80 лет кровоточат еще так, будто они были нанесены только сегодня. Менее благосклонно Гейне судил о "Путешествии по Гарцу", он называет однажды "Путешествие" "по существу сшитыми наудачу лоскутами", которые не стоят любопытства друга Мозера; он написал его из денежных и прочих соображений. В другой раз он обозначает их как "смесь из описаний природы, острот, поэзии и наблюдений в духе Вашингтона Ирвинга". На самом же деле "Путешествие на Гарцу" имело еще больший успех, чем стихи "Путевых картин". В форме чудесного романтизма природы оно в первый раз обнаружило то блестящее остроумие, которое прекрасным звонким смехом прозвучало в гробовой тишине эпохи, объявило непримиримую войну всему отмирающему филистерству и оказало такое разрушительное действие потому, что оно было порождено серьезным и глубоким интересом к великим современным вопросам. «Северное море». Большой успех "Путевых картин" побудил Гейне продолжить их. В июле 1826 г. он снова отправился в Нордерней, где работал над "Северным морем", в середине апреля 1827 г. появился второй том "Путевых картин", произведший еще большее впечатление, нежели первый. В нее входили также второй цикл стихов "Северного моря" и "Письма из Берлина". Но первый цикл "Северного моря" открыл совершенно новый мир, мир моря; ни один немецкий поэт не знал и не воспел его так, как Гейне, в ритмах, которые также еще никогда не звучали в немецком языке. Второй цикл "Северного моря", вполне равноценный первому, прозаический отрывок об острове Нордерней с глубокими суждениями о современной ему эпохе, особенно о Гете и Наполеоне. Прозаическая часть "Северного моря" формально привязана к пребыванию поэта на острове Нордерней во время летних курортных сезонов 1825 и 1826 годов (во французском издании этот раздел "Путевых картин" так и назывался: "Нордерней"). Однако внешние обстоятельства мало отображены в книге, собственно "путевых картин" в ней почти нет, главное место занимают лирические раздумья автора о насущных проблемах современности и о литературных делах. "Северное море" задумано как очень свободное сочинение, непринужденно объединяющее суждения на разные темы. Гейне, не слишком дорожа авторством, обратился к друзьям с предложением принять участие в книге. Откликнулся только Карл Иммерман своими литературными эпиграммами, они и составили вторую, стихотворную, часть этого раздела "Путевых картин". Уже в "Северном море" намечена тема, которая становится центральной в "Идеях. Книге Le Grand" - произведении, которое имело огромный читательский успех. Здесь собственный предмет "Путевых картин" - размышления о европейских политических делах, об исторических судьбах европейских народов, прежде всего немецкого - не прикрыт уже никакими путевыми впечатлениями, он становится и сюжетом, и фактурой, и сутью повествования. Предпосылкой и двигателем повествовательной динамики становится внутренний процесс, процесс воспоминания, "действие" книги, таким образом, переведено в план лирической исповеди, глубоко личной и в то же время наполненной актуальным общественным содержанием. Это восприятие политических вопросов как вопросов сугубо личных, кровно связанных с судьбой каждого современника, - огромное завоевание Гейне, свидетельство демократизма и высокой гражданственности его искусства. По точному наблюдению советского исследователя Н. Я. Берковского, "Гейне показывает, с какой личной страстью могут переживаться события и отношения, лежащие далеко за чертой непосредственно личных интересов, как велики могут быть общественно-исторический пафос и гражданская активность у тех, в ком они не только не предполагаются, но кому они прямо воспрещены существующим политическим строем".

«От Мюнхена до Генуи». Третья часть "Путевых картин" подвигалась довольно быстро, уверенными мазками Гейне набрасывал картины своего путешествия по Италии. Образы древних городов возникали на

www.coolreferat.com

Гейне "Путевые картины" - часть 5

То, что он все сознательнее прибегал к лирико-иронической, фантастически-ироническую формам как в поэзии, так и в прозе, решительно отказываясь от эпического и драматического реализма в духе Гете, имеет более глубокие общественно-исторические причины. Гейне ищет такой формы поэзии, в которой глубочайшие общественные противоречия эпохи были бы изображены на самом высоком духовном уровне, доступном эпох и возможном в то время для немецкого поэта.

Но опасность литературной манерности возникает у Гейне не только в виде игры в остроумие, но и со стороны чрезмерного лиризма. Гейне нередко стоит под угрозой превращения своего подлинного, глубокого лирического чувства в сентиментальность. Он чувствует эту опасность и чаще всего устраняет сентиментальность удачными ироническими вставками. Но ироническое разложение чувства есть глубокая и потому оправданная ирония только в том случае, если само это чувство было чувством подлинным. Ироническое разложение сентиментальности остается пустым остроумием.

Все биографы поэта подчеркивают, каким мужественным борцом был Генрих Гейне. Используя жанр путевых заметок, Гейне создал реалистическую прозу, оригинальную форму политического фельетона. В его "Путевых картинах" -- острая сатира на современные условия жизни в Германии и в то же время нежная любовь к простому человеку. У себя на родине Гейне встретили восторженно как лирика, но после публикаций сатирической прозы власти стали его преследовать.

Заключение.

В мастерски переданных неуловимых переходах от восторга к отрицанию и, наоборот, от иронии к романтическому пафосу состоит неповторимое и неувядаемое художественное своеобразие прозы «Путевых картин».

Разные части «Путевых картин» существенно отличаются друг от друга композицией, манерой повествования, соотношением лирико-романтического и публицистически-сатирического начал.

"Путешествие на Гарцу" в форме чудесного романтизма природы в первый раз обнаружило то блестящее остроумие, которое прекрасным звонким смехом прозвучало в гробовой тишине эпохи, объявило непримиримую войну всему отмирающему филистерству и оказало такое разрушительное действие потому, что оно было порождено серьезным и глубоким интересом к великим современным вопросам. В «Северном море» внешние обстоятельства мало отображены, собственно "путевых картин" в ней почти нет, главное место занимают лирические раздумья автора о насущных проблемах современности и о литературных делах, оно задумано как очень свободное сочинение, непринужденно объединяющее суждения на разные темы. В "Путешествии от Мюнхена до Генуи" разворачивается ряд очаровательнейших картин природы, в неподражаемой манере поэта одухотворенных влиянием передовых мыслей, снова трактуются вопросы не только немецкой внутриполитической, культурной, литературной жизни, но и более широкие проблемы европейской действительности.

“Сквозь лирическую поэзию Гейне, этот сплав чувственности и целомудрия, пробивается одна мысль, которая поднимет голос в его первой прозаической книге «Путешествие по Гарцу», а в дальнейшем станет сердцевиной его философских и социальных воззрений, — возмущенная мысль о том, что аскетическая мораль христианской религии с ее требованием обуздания «греховной» плоти ради спасения «вечной» души в корне враждебна самой природе человека, его естественному стремлению наслаждаться радостями земного бытия, не ожидая небесных благ”. Все любимые наставники Гейне, от гуманистов Возрождения до сенсимонистов и «великого язычника» Гете, внушали ему, что человек — высшее творение природы, более высокое, чем сам бог, которого он же придумал, и создан он для счастья на земле.

Гейне-поэт оказал мощное и непреходящее воздействие на немецкую литературу, увлекая и задушевностью своей поэзии, и разящей силой своей сатиры, и искусством иронии, и боевым пафосом революционных стихов. Не менее значительно влияние Гейне на немецкую реалистическую прозу.

Список литературы:

Гейне Г. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 4: «Путевые картины» /; коммент. Н. Я. Берковского. – Л. : Гослитиздат, 1957.
Миринский И.В. Статьи о классиках.
Тураев С.В. Литература в годы посленаполеоновской реакции: [Немецкая литература]. Гофман. Эйхендорф. Шамиссо. Гейне. Граббе. Поздний Гете // История всемирной литературы: В 9 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького., 1983
Дейч Алкександр. Мемуары. «Гарри из Дюссельдорфа».
Георг Лукач «К истории реализма», М. 1939.
Дмитриев А.С. «Немецкая литература: Романтизм», 1991г.
«История зарубежной литературы ХIХ века», Под ред. Н.А.Соловьевой. М.: Высшая школа, 1991.
Франц Меринг «Биография Гейне».
Стадников Г. В. Критическое суждение и художественный текст // Проблемы жанра литератур стран Западной Европы и США (XIX – первая половина XX вв.) : межвуз. сб. науч. тр. / Ленингр. гос. пед. ин-т им. А. И. Герцена. – Л., 1983г.

mirznanii.com

Гейне Путевые картины

бумаге в исторических памятниках и в событиях пережитого. Это был действительно как бы путевой дневник поэта, чье сердце откликалось на все события минувшего и современности. Часть «От Мюнхена до Генуи» была опубликована книгой в 1829 году, отдельные фрагменты ее Гейне до этого помещал в журналах. В этой части отражены пребывание поэта в Мюнхене с конца 1827 до середины 1828 года и последующее путешествие в Италию, продолжавшееся до ноября 1828 года. Здесь снова трактуются вопросы не только немецкой внутриполитической, культурной, литературной жизни, но и более широкие проблемы европейской действительности. В Мюнхен Гейне привела практическая надежда получить профессорское место в тамошнем университете. Над баварской столицей с 1825 года, когда на престол взошел король Людвиг I, витал дух культурного обновления: соперничая с Берлином, Людвиг намеревался превратить Мюнхен в культурную столицу, во "вторые Афины". Однако весь этот болезненный культурополитический энтузиазм питался реакционными феодально-католическими настроениями с уклоном в мистику и национализм: в Мюнхене главным пророком был президент баварской Академии наук Шеллинг, чья натурфилософия в молодости выражала смелые искания романтизма, но с годами все более устремлялась к религиозному мистицизму; похожую, но еще более резкую эволюцию проделали числившиеся в местном университете экс-романтики философ Баадер и историк Геррес, чья реакционность уже тогда становилась притчей во языцех. Их усилия не без успеха поддерживал теолог-мракобес Деллингер, впоследствии снискавший печальную известность основателя и вождя старокатолического движения; Деллингер возглавил нападки на мюнхенский журнал "Политические анналы", когда Гейне стал его редактором в 1828 году. В Мюнхене подвизался и националист-тевтономан Массман, которого Гейне впоследствии не раз атаковал своей сатирой. Понятно, что в таком окружении Гейне в Мюнхене никак не мог прижиться. Славой первого поэта "баварских Афин" пользовался тогда граф Август фон Платен-Галлермюнде (1796--1835), писатель небесталанный, но безнадежно погрязший в затхлой мистической атмосфере Мюнхена той поры. Платен умело подыгрывал новоантичным притязаниям баварского короля, писал в манере "древних", культивируя в своей поэзии изощренный аристократизм формы, подчеркнутую академичность, брезгливо сторонился "злобы дня" и при этом постоянно негодовал на "чернь", на широкую публику, которая к его стихам равнодушна. Понятно, что всякий упрек в свой адрес он воспринимал с величайшим возмущением: страдая в глубине души комплексом литературной неполноценности, он по малейшему поводу, а то и вовсе без повода рвался в литературную полемику и, естественно, не мог простить Карлу Иммерману и его другу Гейне эпиграмм, опубликованных в "Северном море", и грубо напал на них в своей комедии "Романтический Эдип". В "Луккских водах" Гейне ответил Платену. В полемике с Платеном поэт отнюдь не беспощаден, напротив, он очевидно своего противника щадит (истинную силу Гейне-полемиста Платен скорее мог почувствовать в третьей главе "Путешествия от Мюнхена до Генуи"), ясно давая понять, что руководствуется отнюдь не личными мотивами. Платен для Гейне - явление общественного порядка, печальное порождение пресловутых немецких обстоятельств, результат многовековой отторгнутости искусства от общественной жизни. И хотя Платен с его замашками жреца от поэзии, с его аристократической спесью, с его противоестественными эротическими наклонностями чрезвычайно Гейне неприятен, эта личная антипатия по мере возможности из полемики устранена. Гейне выводит спор на более серьезный уровень размышления об искусстве и условиях, в которых возникает искусство и формируются его задачи. При этом Платен в высшей степени нагло обращался с Иммерманом и еще хуже с Гейне, которого он отвратительно и тупоумно высмеивал как природного еврея. В этом отношении на Платене лежит первая и более тяжелая вина в этом досадном споре, образующем столь безрадостный эпизод в жизни обоих поэтов; грубой и неловкой рукой дотронулись до самого больного места Гейне, и он в свою очередь нанес удар с жестокой силой, предавшей его в руки филистеров. Итальянские главы "Путевых картин" с особой силой дают почувствовать, в какой мере Гейне уже в те годы был писателем политическим. Надо помнить о традициях "итальянской темы" в немецкой литературе, о многочисленных описаниях Италии как страны-музея (от Винкельмана до Гете и романтиков), чтобы оценить смелость, с какой Гейне эту традиционную картину Италии отодвинул на второй план. Для Гейне живые люди, условия, в которых они живут, важнее памятников старины. Он видит прежде всего итальянский народ, страдающий от засилия чужеземных захватчиков, но не порабощенный духовно и не сломленный морально. В Италии тогда росло народное негодование, в начале 20-х годов поднялись восстания в Неаполе и Сицилии, жестоко подавленные силами Священного союза, оккупировавшего большую часть страны австрийскими войсками. Иносказанием, намеком, деталью Гейне умеет показать, сколько революционной энергии таится в простом народе Италии, и с сожалением противопоставляет итальянцев своим законопослушным соотечественникам, столь неприязненно выведенным в "Луккских водах". В первой половине тома, "Путешествие из Мюнхена в Геную", разворачивался ряд очаровательнейших картин природы, в неподражаемой манере поэта одухотворенных влиянием передовых мыслей. В итальянских частях «Путевых картин» вопреки традиции Гейне интересует не Италия римских древностей или искусство прошлых веков, а Италия современная, раздробленная, страдающая под австрийским игом. Исследователи отмечают близость Гейне к позициям Байрона и Стендаля. Вместе с тем Гейне и в итальянских главах не теряет из виду Германию, продолжая создавать галерею комических и сатирических фигур, из которых наиболее выразительны банкир Гумпелино и средней руки коммерсант Гиацинт, которые изображаются во второй половине тома "Луккские воды». Особенности трактовки темы Наполеона. Часть "Путешествие от Мюнхена до Генуи", представляла собой блестящий, пронизанный юмором очерк. Повсюду в описания городов и людей вкраплены мысли поэта не только о прошлом, но и о будущем Италии и всей Европы. На северо-западе страны, в маленькой деревушке Маренго, Гейне вспоминает о битве 1800 года, когда Наполеон одержал блестящую победу над австрийцами. И, стоя на поле сражения, поэт высказывает свои мысли о Наполеоне. Ценна для Гейне и фигура Наполеона, в возвеличивании которого в ту пору крылся заряд немалой оппозиционной силы. Впрочем, возвеличивание здесь скорее художественное, нежели историческое, образ Наполеона перерастает в символ революционной эпохи, всякое воспоминание о которой правители Священного союза старались вытравить. Из столкновения подлинных масштабов истории с масштабами устаревшими и мелкими, с реалиями феодально-монархической Европы Гейне умеет извлекать не только драматические, но и комические эффекты, особенно во всем, что касается Германии. "Лоскутное" убожество провинциальных немецких княжеств, безнадежный застой немецкой общественной жизни именно на фоне недавних исторических бурь, отзвуками которых полна книга Гейне, делаются жалкими и смешными. Позорные узы немецкого еврейства были разорваны французами, под владычеством которых находились рейнские провинции в первые годы жизни Гейне, и этим объясняется восхищение Гейне Наполеоном, вполне естественное чувство, которое отнюдь не служит ему к бесчестию: иначе нужно было верить новогерманскому патриотизму, что, во всяком случае, большее счастье получать, как собака, пинки от какого-нибудь Гогенцоллерна, чем пользоваться человеческим обращением со стороны Наполеона. Вдобавок, в более зрелые годы Гейне положил определенный предел своему поклонению перед Наполеоном. Но как раз, когда Гейне вступил в годы умственного пробуждения, образ Наполеона должен был казаться ему тем светлее, что прусское правительство, которому при барышничестве землями, учиненном Венским конгрессом, достались рейнские провинции, в своей остэльбской тупости, принялось уничтожать благодетельные реформы французского правительства и в особенности снова загонять евреев под старое иго. Молодому Гейне, окончившему Дюссельдорфский лицей, были тем самым закрыты все виды на чиновничью карьеру, о которой мечтала для него мать. «Быть может, через тысячи лет какой-нибудь хитроумный учитель юношества в своей преученой диссертации неопровержимо докажет, что Наполеон Бонапарте совершенно тождественен с другим титаном, похитившим огонь у богов, прикованным за это преступление к одинокой скале среди моря и отданным в добычу коршуну, который ежедневно клевал его сердце». «Прошу тебя, любезный читатель, не прими меня за безусловного бонапартиста; я поклоняюсь не делам, а гению этого человека. Я, безусловно, люблю его только до восемнадцатого брюмера - в тот день он предал свободу. И сделал он это не по необходимости, а из тайного влечения к аристократизму. Наполеон Бонапарте был аристократ, аристократический враг гражданского равенства, и страшным недоразумением оказалась война, в смертельной ненависти навязанная ему европейской аристократией во главе с Англией; дело в том, что если он и намеревался произвести некоторые перемены в личном составе этой аристократии, он сохранил бы все же большую ее часть и ее основные принципы; он возродил бы эту аристократию, которая теперь повержена в прах, чему виною ее собственная дряхлость, потеря крови и усталость от последней, несомненно, самой последней ее победы. Любезный читатель! Условимся здесь раз навсегда. Я прославляю не дела, а только дух человеческий; дела - только одежды его, и вся история - не что иное, как старый гардероб человеческого духа. Но любви дороги иногда и старые одежды, и я именно так люблю плащ Маренго». Он отвечает тем, кто обвинял поэта в бонапартизме, в слепом преклонении перед французским императором. Он ценит Наполеона только как разрушителя феодальной системы, которая "являлась, может быть, необходимой или служило необходимым условием для успехов цивилизации, но теперь оно останавливает прогресс и возмущает образованные сердца". "В чем же великая задача нашего времени?" - спрашивает Гейне. И тут же даст ответ: "Это- освобождение (эмансипация). Нe только освобождение ирландцев, франкфуртских евреев, вест-индских чернокожих и других угнетенных народов, но освобождение всего мира, в особенности Европы, которая достигла совершеннолетия и рвется из железных помочей привилегированных сословий – аристократии. Пусть некоторые философы и ренегаты свободы продолжают ковать тончайшие цепи доводов, чтобы доказать, что миллионы людей созданы в качестве вьючных животных для нескольких тысяч привилегированных рыцарей: они не смогут убедить нас в этом, пока не докажут, выражаясь словами Вольтера,что первые родились на свет с седлами на спинах, а последние- со шпорами на ногах". На поле Маренго Гейне мечтал о счастливом будущем: "Да, будет чудесный день, солнце свободы согреет землю лучше, чем аристократия всех звезд, вместе взятых... Свободно родившись, человек принесет с собой свободные мысли и чувства, о которых мы, прирожденные рабы, не имеем никакого понятия. О! Они также не будут иметь никакого понятия о том, как ужасна была ночь, во мраке которой мы должны были жить, как страшна была наша борьба с безобразными призраками, мрачными совами и ханжествующими грешниками! О бедные бойцы, мы всю нашу жизнь отдали этой борьбе, усталые и бледные встретим мы зарю дня победы'". «Восславим французов! ни позаботились об удовлетворении двух величайших потребностей человеческого общества- о хорошей пище и о гражданском равенстве... Каждая эпоха верит в то, что ее борьба – самая важная из всех». И поэт закончил эту патетическую главу знаменитыми словами: "Право, не знаю, заслуживаю ли я, чтобы мой гроб украсили когда-нибудь лавровым венком... Но меч вы должны возложить на мою могилу, потому что я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества". В одной из статей, говоря об исторических судьбах Франции, Гейне обратился к образу, волновавшему его с детства: он заговорил о Наполеоне и при этом признался, что романтический ореол, каким было окружено для него имя этого императора, уже поблек: "Он мертв, а это, по крайней мере для меня, - самое приятное в Наполеоне, так как, будь он еще жив, мне пришлось бы бороться против него"... В XXX главе поэт с иронией констатирует, что обстоятельства сложились так, что теперь «самый пылкий друг революции видит спасение мира только в победе России и даже смотрит на императора Николая как на гонфалоньера свободы». По мнению Гейне, Россия, победив в войне, сможет избавить Европу от уз аристократии, так как в самой России «правительство не уходит корнями в феодализм и клерикализм, оно прямо враждебно силам дворянства и церкви; уже Екатерина ограничила церковь, а право на дворянство дается в России государственной службой; Россия — демократическое государство...». В комментариях к этим словам немецкого поэта Н. Я. Берковский писал: «Гейне поддается довольно распространенному в тогдашней европейской литературе заблуждению, будто в России царская власть выполняет революционную миссию и стоит ближе к интересам нации, чем к интересам дворянства. Очевидно, Гейне попал под влияние всей этой литературы, превратно изображавшей роль и значение русского самодержавия, как во внутренних делах России, так и в делах внешнеполитических». После 1830—1831 гг. эти иллюзии, относящиеся к русскому самодержавию, рассеялись.

Жанровое своеобразие «Путевых картин». Художественная проза Гейне 20-х годов - «Путевые картины» -отразила новые существенные моменты в развитии его мировоззрения и творческого таланта. Острее и шире, нежели в «Книге песен», ставятся здесь социально-политические проблемы. Гейне сознательно избирает прозу как жанр, дававший ему возможность шире охватить явления общественной жизни. «Путешествие по Гарцу» написано в форме путевых очерков, уже имевших свою традицию в немецкой литературе. Путешествуя по стране, Гейне видит то неприглядное, убожество, которое несет его родине раздробленность на карликовые государства. Книга проникнута страстным протестом против феодально-монархического режима и клерикального гнета, сковывающих свободные умы Германии. Рассказывая о городах и селениях, встречающихся на пути, он подметил некоторые черты отсталой, погрязшей в мещанстве и мелких страстях Германии. Сатирическое описание Гёттингена, которым открываются очерки, сразу создает у читателя представление о том филистерском захолустье, каким была современная поэту его родина. Рассказывая о гёттингенских профессорах, набрасывая сатирически-гротескный образ доктора Саула Ашера «с его абстрактными ногами, в тесном трансцендентально-сером сюртуке», Гейне смеется над бесплодной схоластической наукой. В традициях ранних романтиков он с издевкой высмеивает немецкого филистера за его самодовольные претензии на просвещенность, которые демонстрирует ему «упитанный обыватель из Гослара... с дурацки-умным лицом...». Неблагополучие общественно-политических установлений в стране не отнимает у автора «Путешествия» веры в социальный прогресс, не заслоняет перед ним красоты жизни. На фоне нового общественно-политического подъема в Европе, полной еще отзвуками революционных событий во Франции, Гейне осмысляет свое время как эпоху преобразований. Характерной особенностью «Путешествия по Гарцу» является светлый оптимистический колорит. Не случайно путевые впечатления автора даются на фоне прекрасных картин природы: солнце льет свои праздничные лучи, весело щебечут лесные птицы, ласково журчат ручьи, «непринужденно и грациозно низвергается Ильза с причудливых утесов... а внизу пробегает по мелким камням, как резвая девушка». Проза Гейне романтична по своему лиризму, по широкому использованию арсенала различных романтических изобразительных средств: сновидения, призраки, кошмары и фантастические приключения, народные легенды и сказания, противопоставление природы и «естественного» человека городской цивилизации. Наконец, вслед за романтиками, оставаясь и в прозе поэтом, автор обращает большое внимание на ритмическое построение фразы. В частности, здесь автор использует сложившийся в его поэтической манере прием, когда мысль, содержащаяся в первой половине фразы, иронической концовкой подвергается резкому осмеянию. Прозе Гейне присуще широкое использование неожиданной метафоры. Внезапный сатирический эффект создается также сочетанием совершенно различных понятий: «...оба университета отличаются один от другого тем простым обстоятельством, что в Болонье самые маленькие собаки и самые большие ученые, а в Гёттингене, наоборот, самые маленькие ученые и самые большие собаки». Революционный характер романтизма молодого Гейне отчетливо проявился во второй части «Путевых картин» - «Идеи. Книга Ле Гран» (1826), в которой поставлен вопрос о революции. Заключительная часть «Путевых картин» - «Английские фрагменты» - примечательна тем, что Гейне стремится осмыслить противоречия буржуазного общества. Приехав в Англию в надежде увидеть свободу в стране парламентской демократии, поэт глубоко разочаровался. Он был поражен противоречием между роскошью и нищетой, столь характерным для этой конституционной буржуазной страны. «Английские фрагменты» уже в большей степени тяготеют к собственно публицистике, нежели к художественной прозе. Здесь складываются те стилевые черты очеркового репортажа, которые станут характерными для корреспонденции Гейне 30-40-х годов. В произведении «Путешествии по Гарцу» не только романтическое описание природы, немецкого характера и менталитета, но также и первые революционные идеи Гейне. Особенности Романтизма. Гейне разделял 2 литературных направления – романтизм и критический реализм. В начале Гейне – поэт- романтик, с гордостью носил это звание. Раньше других осознал закат романтизма и принял участие в борьбе за развитие нового направления в немецкой литературе, которое со временем стало называться критическим реализмом. Но в течение всего творческого пути Гейне романтизм и реализм были связаны в его поэтике. Г.Гейне: «В романтической школе я провел самые приятные годы своей юности, а под конец высек учителя». Гейне свойственно: трезвый анализ событий окружающей действительности, борьба за политические свободы, народное благо, под влиянием 1848 (фр. революция) в произведениях Гейне тема утраченных иллюзий, разочарованность. 1816-1831г. 1 этап творчества. Книга песен, Путевые картины - Ранние произведения отразили протест против господства феодально-монархической реакции и подъем освободительного движения. Влияние романтизма способствовало развитию лиризма Гейне, вызвало интерес к немецкой народной песне. Вместе с тем Гейне внес в романтическую лирику совершенно новые элементы в расширении тематического диапазона, в трактовке традиционных тем романтиков (любовь, природа), в идейно-эстетическом осмыслении фольклора и, наконец, в самой художественной манере. Романтическая школа появилась как литературное выражение феодального противодействия, которым Восточная Европа реагировала на наступление Франции, само рождение предуказало романтизму "освещенную луной волшебную ночь" средних веков, как мир его идеалов и грез; дело шло при этом о глубочайшей его сущности, а не о случайном явлении, от которого он мог бы отречься, если бы его хорошенько уговорить. Но, конечно, романтическая школа не была просто феодально-реакционным выродком; она отличалась тем же двойственным характером, как и вообще движение народов, приведшее к падению Наполеона: она воплощала, - пусть в ограниченном смысле и в искаженном виде, - национальное возрождение и являлась в этом отношении решительным шагом вперед по сравнению с классической литературой. И особенно большие заслуги романтизм имеет перед немецким языком, снова начавшим медленно застывать под гнетом академических правил: он влил ему свежую кровь из сокровищниц средневековой литературы, неисчерпаемого источника народных сказок и народных песен; и он таким образом мог бы вступить в значительно более тесный контакт с широкими массами нации, нежели классическая литература, если бы историческое развитие не оборвало нить его жизни. Быть может, никто заботился о сохранении истинной ценности романтизма более самого Гейне, который из всех его противников нанес ему, может быть, самые смертельные удары. Ему нравилось, когда его называли "дезертировавшим романтиком", и часто он признавался, что, несмотря на все его походы против романтизма, его снова и снова охватывает тоска по голубому цветку. Он не избавился вполне даже от дурных привычек романтизма: злоупотребления мотивом сновидения, кокетливой игры с мраморными статуями и мертвыми женщинами; даже когда в 1820 г. он наряду с отказом от христианско-германского средневековья выставил "пластическое" изображение как главное требование по отношению к романтизму, он сам смог удовлетворить этому требованию только в области лирики, здесь, правда, очень широко; его драматические и новеллистические попытки все страдают романтической бессвязностью. Только когда Гейне усвоил подлинную жизненную и движущую силу, которой обладала романтическая школа, он приобрел также силу преодолеть эту школу и стать одновременно последним романтическим и первым новым поэтом. Меньше всего на свете думал он о том, чтобы бежать в царство эстетических призраков, которые построила себе некогда в облаках классическая литература. Подконец Гейне возвращается к центральному литературно-философскому понятию раннего немецкого романтизма- к романтической иронии. Он освобождает понятие иронии от характера чистой артистической игры, который эта ирония приобрела у самих романтиков, в особенности у Тика. Гейне делает иронию центральным пунктом критического и художественного освоения современной действительности. Ирония становится у Гейне принципом разрушения фальшивой гармонии, разрушения буржуазных иллюзий о якобы гармонической действительности. В написанном еще в Париже предисловии ко второму изданию "Путевых картин" Гейне с особой силой подчеркивает этот контраст между своей поэзией и поздним романтизмом Уланда. "Конечно, эти благочестивые и рыцарские звуки, эти отзвуки средневековья, которые еще недавно, в период патриотического угара, раздавались со всех сторон, заглушаются в настоящий момент шумом теперешней борьбы за свободу, гулом общеевропейского движения за братство народов и скорбным ликованием тех современных песен, которые не хотят лживо выдумывать какую-то католическую гармонию чувств, а, наоборот, по-якобински беспощадно раздирают чувства ради истины". То, что он все сознательнее прибегал к лирико-иронической, фантастически-ироническую формам как в поэзии, так и в прозе, решительно отказываясь от эпического и драматического реализма в духе Гете, имеет более глубокие общественно-исторические причины. Гейне ищет такой формы поэзии, в которой глубочайшие общественные противоречия эпохи были бы изображены на самом высоком духовном уровне, доступном эпох и возможном в то время для немецкого поэта. Но опасность литературной манерности возникает у Гейне не только в виде игры в остроумие, но и со стороны чрезмерного лиризма. Гейне нередко стоит под угрозой превращения своего подлинного, глубокого лирического чувства в сентиментальность. Он чувствует эту опасность и чаще всего устраняет сентиментальность удачными ироническими вставками. Но ироническое разложение чувства есть глубокая и потому оправданная ирония только в том случае, если само это чувство было чувством подлинным. Ироническое разложение сентиментальности остается пустым остроумием. Все биографы поэта подчеркивают, каким мужественным борцом был Генрих Гейне. Используя жанр путевых заметок, Гейне создал реалистическую прозу, оригинальную форму политического фельетона. В его "Путевых картинах" -- острая сатира на современные условия жизни в Германии и в то же время нежная любовь к простому человеку. У себя на родине Гейне встретили восторженно как лирика, но после публикаций сатирической прозы власти стали его преследовать.

baza-referat.ru

Гейне "Путевые картины" - часть 4

В комментариях к этим словам немецкого поэта Н. Я. Берковский писал: «Гейне поддается довольно распространенному в тогдашней европейской литературе заблуждению, будто в России царская власть выполняет революционную миссию и стоит ближе к интересам нации, чем к интересам дворянства. Очевидно, Гейне попал под влияние всей этой литературы, превратно изображавшей роль и значение русского самодержавия, как во внутренних делах России, так и в делах внешнеполитических». После 1830—1831 гг. эти иллюзии, относящиеся к русскому самодержавию, рассеялись.

Жанровое своеобразие «Путевых картин».

Художественная проза Гейне 20-х годов - «Путевые картины» -отразила новые существенные моменты в развитии его мировоззрения и творческого таланта. Острее и шире, нежели в «Книге песен», ставятся здесь социально-политические проблемы. Гейне сознательно избирает прозу как жанр, дававший ему возможность шире охватить явления общественной жизни.

«Путешествие по Гарцу» написано в форме путевых очерков , уже имевших свою традицию в немецкой литературе. Путешествуя по стране, Гейне видит то неприглядное, убожество, которое несет его родине раздробленность на карликовые государства. Книга проникнута страстным протестом против феодально-монархического режима и клерикального гнета, сковывающих свободные умы Германии. Рассказывая о городах и селениях, встречающихся на пути, он подметил некоторые черты отсталой, погрязшей в мещанстве и мелких страстях Германии.

Сатирическое описание Гёттингена, которым открываются очерки, сразу создает у читателя представление о том филистерском захолустье, каким была современная поэту его родина.

Рассказывая о гёттингенских профессорах, набрасывая сатирически-гротескный образ доктора Саула Ашера «с его абстрактными ногами, в тесном трансцендентально-сером сюртуке», Гейне смеется над бесплодной схоластической наукой. В традициях ранних романтиков он с издевкой высмеивает немецкого филистера за его самодовольные претензии на просвещенность, которые демонстрирует ему «упитанный обыватель из Гослара... с дурацки-умным лицом...».

Неблагополучие общественно-политических установлений в стране не отнимает у автора «Путешествия» веры в социальный прогресс, не заслоняет перед ним красоты жизни. На фоне нового общественно-политического подъема в Европе, полной еще отзвуками революционных событий во Франции, Гейне осмысляет свое время как эпоху преобразований. Характерной особенностью «Путешествия по Гарцу» является светлый оптимистический колорит . Не случайно путевые впечатления автора даются на фоне прекрасных картин природы: солнце льет свои праздничные лучи, весело щебечут лесные птицы, ласково журчат ручьи, «непринужденно и грациозно низвергается Ильза с причудливых утесов... а внизу пробегает по мелким камням, как резвая девушка».

Проза Гейне романтична по своему лиризму , по широкому использованию арсенала различных романтических изобразительных средств: сновидения, призраки, кошмары и фантастические приключения, народные легенды и сказания, противопоставление природы и «естественного» человека городской цивилизации. Наконец, вслед за романтиками, оставаясь и в прозе поэтом , автор обращает большое внимание на ритмическое построение фразы . В частности, здесь автор использует сложившийся в его поэтической манере прием, когда мысль, содержащаяся в первой половине фразы, иронической концовкой подвергается резкому осмеянию . Прозе Гейне присуще широкое использование неожиданной метафоры. Внезапный сатирический эффект создается также сочетанием совершенно различных понятий: «...оба университета отличаются один от другого тем простым обстоятельством, что в Болонье самые маленькие собаки и самые большие ученые, а в Гёттингене, наоборот, самые маленькие ученые и самые большие собаки».

Революционный характер романтизма молодого Гейне отчетливо проявился во второй части «Путевых картин» - «Идеи. Книга Ле Гран» (1826), в которой поставлен вопрос о революции.

Заключительная часть «Путевых картин» - «Английские фрагменты» - примечательна тем, что Гейне стремится осмыслить противоречия буржуазного общества. Приехав в Англию в надежде увидеть свободу в стране парламентской демократии, поэт глубоко разочаровался. Он был поражен противоречием между роскошью и нищетой, столь характерным для этой конституционной буржуазной страны.

«Английские фрагменты» уже в большей степени тяготеют к собственно публицистике, нежели к художественной прозе. Здесь складываются те стилевые черты очеркового репортажа, которые станут характерными для корреспонденции Гейне 30-40-х годов.

В произведении «Путешествии по Гарцу» не только романтическое описание природы, немецкого характера и менталитета, но также и первые революционные идеи Гейне.

Особенности Романтизма.

Гейне разделял 2 литературных направления – романтизм и критический реализм. В начале Гейне – поэт- романтик, с гордостью носил это звание. Раньше других осознал закат романтизма и принял участие в борьбе за развитие нового направления в немецкой литературе, которое со временем стало называться критическим реализмом. Но в течение всего творческого пути Гейне романтизм и реализм были связаны в его поэтике.

Г.Гейне: «В романтической школе я провел самые приятные годы своей юности, а под конец высек учителя».

Гейне свойственно: трезвый анализ событий окружающей действительности, борьба за политические свободы, народное благо, под влиянием 1848 (фр. революция) в произведениях Гейне тема утраченных иллюзий, разочарованность.

1816-1831г. 1 этап творчества. Книга песен, Путевые картины - Ранние произведения отразили протест против господства феодально-монархической реакции и подъем освободительного движения. Влияние романтизма способствовало развитию лиризма Гейне, вызвало интерес к немецкой народной песне.

Вместе с тем Гейне внес в романтическую лирику совершенно новые элементы в расширении тематического диапазона, в трактовке традиционных тем романтиков (любовь, природа), в идейно-эстетическом осмыслении фольклора и, наконец, в самой художественной манере.

Романтическая школа появилась как литературное выражение феодального противодействия, которым Восточная Европа реагировала на наступление Франции, само рождение предуказало романтизму "освещенную луной волшебную ночь" средних веков, как мир его идеалов и грез; дело шло при этом о глубочайшей его сущности, а не о случайном явлении, от которого он мог бы отречься, если бы его хорошенько уговорить. Но, конечно, романтическая школа не была просто феодально-реакционным выродком; она отличалась тем же двойственным характером, как и вообще движение народов, приведшее к падению Наполеона: она воплощала, - пусть в ограниченном смысле и в искаженном виде, - национальное возрождение и являлась в этом отношении решительным шагом вперед по сравнению с классической литературой. И особенно большие заслуги романтизм имеет перед немецким языком, снова начавшим медленно застывать под гнетом академических правил: он влил ему свежую кровь из сокровищниц средневековой литературы, неисчерпаемого источника народных сказок и народных песен; и он таким образом мог бы вступить в значительно более тесный контакт с широкими массами нации, нежели классическая литература, если бы историческое развитие не оборвало нить его жизни.

Быть может, никто заботился о сохранении истинной ценности романтизма более самого Гейне, который из всех его противников нанес ему, может быть, самые смертельные удары. Ему нравилось, когда его называли "дезертировавшим романтиком", и часто он признавался, что, несмотря на все его походы против романтизма, его снова и снова охватывает тоска по голубому цветку. Он не избавился вполне даже от дурных привычек романтизма: злоупотребления мотивом сновидения, кокетливой игры с мраморными статуями и мертвыми женщинами; даже когда в 1820 г. он наряду с отказом от христианско-германского средневековья выставил "пластическое" изображение как главное требование по отношению к романтизму, он сам смог удовлетворить этому требованию только в области лирики, здесь, правда, очень широко; его драматические и новеллистические попытки все страдают романтической бессвязностью.

Только когда Гейне усвоил подлинную жизненную и движущую силу, которой обладала романтическая школа, он приобрел также силу преодолеть эту школу и стать одновременно последним романтическим и первым новым поэтом. Меньше всего на свете думал он о том, чтобы бежать в царство эстетических призраков, которые построила себе некогда в облаках классическая литература.

Подконец Гейне возвращается к центральному литературно-философскому понятию раннего немецкого романтизма- к романтической иронии. Он освобождает понятие иронии от характера чистой артистической игры, который эта ирония приобрела у самих романтиков, в особенности у Тика. Гейне делает иронию центральным пунктом критического и художественного освоения современной действительности. Ирония становится у Гейне принципом разрушения фальшивой гармонии, разрушения буржуазных иллюзий о якобы гармонической действительности. В написанном еще в Париже предисловии ко второму изданию "Путевых картин" Гейне с особой силой подчеркивает этот контраст между своей поэзией и поздним романтизмом Уланда. "Конечно, эти благочестивые и рыцарские звуки, эти отзвуки средневековья, которые еще недавно, в период патриотического угара, раздавались со всех сторон, заглушаются в настоящий момент шумом теперешней борьбы за свободу, гулом общеевропейского движения за братство народов и скорбным ликованием тех современных песен, которые не хотят лживо выдумывать какую-то католическую гармонию чувств, а, наоборот, по-якобински беспощадно раздирают чувства ради истины".

mirznanii.com

Гейне "Путевые картины" - часть 3

При этом Платен в высшей степени нагло обращался с Иммерманом и еще хуже с Гейне, которого он отвратительно и тупоумно высмеивал как природного еврея. В этом отношении на Платене лежит первая и более тяжелая вина в этом досадном споре, образующем столь безрадостный эпизод в жизни обоих поэтов; грубой и неловкой рукой дотронулись до самого больного места Гейне, и он в свою очередь нанес удар с жестокой силой, предавшей его в руки филистеров.

Итальянские главы "Путевых картин" с особой силой дают почувствовать, в какой мере Гейне уже в те годы был писателем политическим. Надо помнить о традициях "итальянской темы" в немецкой литературе, о многочисленных описаниях Италии как страны-музея (от Винкельмана до Гете и романтиков), чтобы оценить смелость, с какой Гейне эту традиционную картину Италии отодвинул на второй план. Для Гейне живые люди, условия, в которых они живут, важнее памятников старины. Он видит прежде всего итальянский народ, страдающий от засилия чужеземных захватчиков, но не порабощенный духовно и не сломленный морально . В Италии тогда росло народное негодование, в начале 20-х годов поднялись восстания в Неаполе и Сицилии, жестоко подавленные силами Священного союза, оккупировавшего большую часть страны австрийскими войсками. Иносказанием, намеком, деталью Гейне умеет показать, сколько революционной энергии таится в простом народе Италии, и с сожалением противопоставляет итальянцев своим законопослушным соотечественникам, столь неприязненно выведенным в "Луккских водах".

В первой половине тома, "Путешествие из Мюнхена в Геную", разворачивался ряд очаровательнейших картин природы, в неподражаемой манере поэта одухотворенных влиянием передовых мыслей.

В итальянских частях «Путевых картин» вопреки традиции Гейне интересует не Италия римских древностей или искусство прошлых веков, а Италия современная, раздробленная, страдающая под австрийским игом . Исследователи отмечают близость Гейне к позициям Байрона и Стендаля. Вместе с тем Гейне и в итальянских главах не теряет из виду Германию, продолжая создавать галерею комических и сатирических фигур, из которых наиболее выразительны банкир Гумпелино и средней руки коммерсант Гиацинт, которые изображаются во второй половине тома "Луккские воды».

Особенности трактовки темы Наполеона.

Часть "Путешествие от Мюнхена до Генуи", представляла собой блестящий, пронизанный

юмором очерк. Повсюду в описания городов и людей вкраплены мысли поэта не только о

прошлом, но и о будущем Италии и всей Европы. На северо-западе страны, в маленькой

деревушке Маренго, Гейне вспоминает о битве 1800 года, когда Наполеон одержал блестящую победу над австрийцами. И, стоя на поле сражения, поэт высказывает свои мысли о Наполеоне.

Ценна для Гейне и фигура Наполеона, в возвеличивании которого в ту пору крылся заряд немалой оппозиционной силы . Впрочем, возвеличивание здесь скорее художественное, нежели историческое, образ Наполеона перерастает в символ революционной эпохи, всякое воспоминание о которой правители Священного союза старались вытравить. Из столкновения подлинных масштабов истории с масштабами устаревшими и мелкими, с реалиями феодально-монархической Европы Гейне умеет извлекать не только драматические, но и комические эффекты, особенно во всем, что касается Германии. "Лоскутное" убожество провинциальных немецких княжеств, безнадежный застой немецкой общественной жизни именно на фоне недавних исторических бурь, отзвуками которых полна книга Гейне, делаются жалкими и смешными.

Позорные узы немецкого еврейства были разорваны французами, под владычеством которых находились рейнские провинции в первые годы жизни Гейне, и этим объясняется восхищение Гейне Наполеоном, вполне естественное чувство, которое отнюдь не служит ему к бесчестию: иначе нужно было верить новогерманскому патриотизму, что, во всяком случае, большее счастье получать, как собака, пинки от какого-нибудь Гогенцоллерна, чем пользоваться человеческим обращением со стороны Наполеона. Вдобавок, в более зрелые годы Гейне положил определенный предел своему поклонению перед Наполеоном.

Но как раз, когда Гейне вступил в годы умственного пробуждения, образ Наполеона должен был казаться ему тем светлее, что прусское правительство, которому при барышничестве землями, учиненном Венским конгрессом, достались рейнские провинции, в своей остэльбской тупости, принялось уничтожать благодетельные реформы французского правительства и в особенности снова загонять евреев под старое иго. Молодому Гейне, окончившему Дюссельдорфский лицей, были тем самым закрыты все виды на чиновничью карьеру, о которой мечтала для него мать.

«Быть может, через тысячи лет какой-нибудь хитроумный учитель юношества в своей преученой диссертации неопровержимо докажет, что Наполеон Бонапарте совершенно тождественен с другим титаном, похитившим огонь у богов, прикованным за это преступление к одинокой скале среди моря и отданным в добычу коршуну, который ежедневно клевал его сердце».

«Прошу тебя, любезный читатель, не прими меня за безусловного бонапартиста; я поклоняюсь не делам, а гению этого человека . Я, безусловно, люблю его только до восемнадцатого брюмера - в тот день он предал свободу. И сделал он это не по необходимости, а из тайного влечения к аристократизму. Наполеон Бонапарте был аристократ, аристократический враг гражданского равенства, и страшным недоразумением оказалась война, в смертельной ненависти навязанная ему европейской аристократией во главе с Англией; дело в том, что если он и намеревался произвести некоторые перемены в личном составе этой аристократии, он сохранил бы все же большую ее часть и ее основные принципы; он возродил бы эту аристократию, которая теперь повержена в прах, чему виною ее собственная дряхлость, потеря крови и усталость от последней, несомненно, самой последней ее победы.

Любезный читатель! Условимся здесь раз навсегда. Я прославляю не дела, а только дух человеческий; дела - только одежды его, и вся история - не что иное, как старый гардероб человеческого духа. Но любви дороги иногда и старые одежды, и я именно так люблю плащ Маренго».

Он отвечает тем, кто обвинял поэта в бонапартизме, в слепом преклонении перед французским

императором. Он ценит Наполеона только как разрушителя феодальной системы , которая "являлась, может быть, необходимой или служило необходимым условием для успехов цивилизации, но теперь оно останавливает прогресс и возмущает образованные сердца".

"В чем же великая задача нашего времени?" - спрашивает Гейне. И тут же даст ответ: "Это- освобождение (эмансипация). Нe только освобождение ирландцев, франкфуртских евреев, вест-индских чернокожих и других угнетенных народов, но освобождение всего мира, в особенности

Европы, которая достигла совершеннолетия и рвется из железных помочей привилегированных

сословий – аристократии. Пусть некоторые философы и ренегаты свободы продолжают ковать тончайшие цепи доводов, чтобы доказать, что миллионы людей созданы в качестве вьючных животных для нескольких тысяч привилегированных рыцарей: они не смогут убедить нас в этом, пока не докажут, выражаясь словами Вольтера,что первые родились на свет с седлами на спинах, а последние- со шпорами на ногах".

На поле Маренго Гейне мечтал о счастливом будущем: "Да, будет чудесный день, солнце свободы согреет землю лучше, чем аристократия всех звезд, вместе взятых... Свободно родившись, человек принесет с собой свободные мысли и чувства, о которых мы, прирожденные рабы, не имеем никакого понятия. О! Они также не будут иметь никакого понятия о том, как ужасна была ночь, во мраке которой мы должны были жить, как страшна была наша борьба с безобразными призраками, мрачными совами и ханжествующими грешниками! О бедные бойцы, мы всю нашу жизнь отдали этой борьбе, усталые и бледные встретим мы зарю дня победы'".

«Восславим французов! ни позаботились об удовлетворении двух величайших потребностей человеческого общества- о хорошей пище и о гражданском равенстве... Каждая эпоха верит в то, что ее борьба – самая важная из всех».

И поэт закончил эту патетическую главу знаменитыми словами: "Право, не

знаю, заслуживаю ли я, чтобы мой гроб украсили когда-нибудь лавровым

венком... Но меч вы должны возложить на мою могилу, потому что я был

храбрым солдатом в войне за освобождение человечества ".

В одной из статей, говоря об исторических судьбах Франции, Гейне обратился к образу, волновавшему его с детства: он заговорил о Наполеоне и при этом признался, что романтический ореол, каким было окружено для него имя этого императора, уже поблек: "Он мертв, а это, по крайней мере для меня, - самое приятное в Наполеоне, так как, будь он еще жив, мне пришлось бы бороться против него"...

В XXX главе поэт с иронией констатирует, что обстоятельства сложились так, что теперь «самый пылкий друг революции видит спасение мира только в победе России и даже смотрит на императора Николая как на гонфалоньера свободы». По мнению Гейне, Россия, победив в войне, сможет избавить Европу от уз аристократии, так как в самой России «правительство не уходит корнями в феодализм и клерикализм, оно прямо враждебно силам дворянства и церкви; уже Екатерина ограничила церковь, а право на дворянство дается в России государственной службой; Россия — демократическое государство...».

mirznanii.com