:

⇐ 5 14 ⇒

Деморализация не обошла и суд. Солдаты получали оправдание даже приполностью доказанном обвинении в предумышленном убийстве, пока наконец судьии должностные лица не были вынуждены объявить, что так называемый «неписаныйзакон» — а это просто значило, будто солдат мог делать все, что ему угодно,в гражданской жизни, — не был законом Англии и что крест Виктории не давалправа на вечную и неограниченную безнаказанность. К сожалению, безумиеприсяжных и судей сказывалось не всегда в одном потворстве. Человек, понесчастью обвиненный в каком-либо поступке, вполне логичном и разумном, нобез оттенка военного исступления, имел самую малую надежду на оправдание. ВАнглии к тому же имелось известное число людей, сознательно отказывавшихсяот военной службы как от установления преступного и противного христианству.Акт парламента, вводивший обязательную воинскую повинность, легко освобождалэтих людей; от них требовалось только, чтобы они доказали искренность своихубеждений. Те, кто делал это, поступали неблагоразумно с точки зрениясобственных интересов, ибо с варварской последовательностью их судили,несмотря на закон. Тем же, кто вовсе не заявлял, что имеет какие-либовозражения против войны, и не только проходил военное обучение в офицерскихподготовительных войсках, но и объявлял публично, что вполне готовучаствовать в гражданской войне в защиту своих политических убеждений, — темразрешалось воспользоваться парламентским актом на том основании, что они несочувствовали именно этой войне. К христианам не проявлялось никакогомилосердия. Даже когда имелись недвусмысленные доказательства их смерти «отдурного обращения» и приговор с несомненностью определил бы предумышленноеубийство, даже в тех случаях, если расположение коронерских присяжныхсклонялось в другую сторону,- их убийцы беспричинно объявлялись невиновными. Существовала только одна добродетель — желание лезть в драку и только одинпорок — пацифизм. Это основное условие войны. Но правительству не хваталомужества издавать соответствующие постановления; и его закон отодвигался,уступая место закону Линча. Законное беззаконие достигло своего апогея воФранции. Величайший в Европе государственный деятель — социалист Жорес былзастрелен джентльменом, которому не нравились старания Жореса избежатьвойны. В господина Клемансо стрелял другой джентльмен, придерживающийсяменее распространенных мнений, и тот счастливо отделался тем, что былвынужден на всякий случай провести несколько дней в постели. Убийца Жоресабыл, несмотря ни на что, оправдан; предполагавшийся убийца господинаКлемансо был из предосторожности признан виновным. Нечего сомневаться, такслучилось бы и в Англии, начнись война с удачного убийства Кейра Харди иокончись она неудачной попыткой убить министра Ллойд Джорджа.

СИЛА ВОЙНЫ

Эпидемия, обычно сопутствующая войне, называлась инфлюэнцей. Сомнение втом, была ли она действительно болезнью войны, порождал тот факт, что большевсего она наделала бед в местах, отдаленных от полей сражения, особенно назападном побережье Северной Америки и в Индии. Но нравственная эпидемия,бывшая несомненно болезнью войны, воспроизвела этот феномен. Легко было быпредположить, что военная лихорадка сильней всего станет бушевать в странах,на самом деле находящихся под огнем, а другие будут держатьсяпоблагоразумней. Бельгии и Фландрии, где на широких пространствах буквальнокамня на камне не осталось, пока армии противников после ужасающихпредварительных бомбардировок топтались по ней и толкали друг друга то взад,то вперед, этим странам было бы простительно выражать свои чувства болеерезко, чем простым пожиманием плеч да словами: «C’est la guerre». [Таковавойна! (франц.)] От Англии, остававшейся нетронутой в течение столькихстолетий, что военные налеты на ее поселения казались уже так жемаловероятны, как повторение вселенского потопа. трудно было ожидатьсдержанности, когда она узнала наконец, каково прятаться по подвалам и встанциях подземки, каково лежать в постели, содрогаясь и слушая, какразрывались бомбы, разваливались дома, а зенитки сыпали шрапнелью безразбору по своим и чужим, так что некоторые витрины в Лондоне, ранее занятыемодными шляпками, начали заполняться стальными шлемами. Убитые и изувеченныеженщины и дети, сожженные и разрушенные жилища в сильной степени извиняютругань и вызывают гнев, и много раз еще зайдет и взойдет солнце, прежде чемон утихомирится. Но как раз в Соединенных Штатах Северной Америки, где войнаникому не мешала спать, именно там военная лихорадка разразилась внепределов всякого здравого смысла. В судах Европы возникло мстительноебеззаконие; в судах Америки царствовало буйное умопомешательство. Не мневыписывать экстравагантные выходки союзной державы: пусть это сделаеткакой-нибудь беспристрастный американец. Могу только сказать, что для нас,сидевших в своих садиках в Англии, когда пушки во Франции давали о себезнать сотрясением воздуха так же безошибочно, как если бы мы слышали их, иликогда мы с замиранием сердца следили за фазами луны в Лондоне, поскольку отних зависело, устоят ли наши дома и останемся ли в живых мы сами кследующему утру, для нас газетные отчеты о приговорах в американских судах,выносимых равным образом молоденьким девушкам и старикам за выражениемнений, которые в Англии высказывались перед полным залом под громаплодисментов, а также более частные сведения о методах, какимираспространялись американские военные займы, — для нас все это было такудивительно, что на миг начисто заставляло забывать и про пушки, и проугрозу налета.

ЗЛОБНЫЕ СТООЖЕВЫЕ ПСЫ СВОБОДЫ

Не довольствуясь злоупотреблениями в суде и нарушениями существующегозакона, военные маньяки яростно набрасывались на все конституционныегарантии свободы и благополучия, стремясь отменить их. Обычный законзаменялся парламентскими актами, на основании которых совершались простыеполицейские налеты a la russe, [В русском духе (франц.)] редакции газетзахватывались, печатные станки разбивались, а люди арестовывались ирасстреливались без всякого подобия судебного разбирательства или открытойпроцедуры с привлечением свидетелей. Хотя было насущно необходимоувеличивать продукцию, применяя самую передовую организацию труда и егоэкономию, и хотя давно было установлено, что чрезмерная длительность инапряженность труда сильно уменьшают продукцию вместо того, чтобыувеличивать ее, действие фабричных законов приостанавливалось и мужчин иженщин отчаянно эксплуатировали, пока снижение эффективности труда не сталослишком явным и его нельзя было далее игнорировать. Любые возражения ипредостережения встречали обвинение в германофильстве, либо звучала формула:»Не забывайте, у нас сейчас война». Я говорил, что люди считали, будто войнаопрокинула естественный порядок и будто все погибнет, если мы не будемделать как раз противоположное тому, что в мирное время всегда считалосьнеобходимым и полезным. Но истина оказалась еще хуже. Война не могла такизменить человеческий рассудок. -На самом деле столкновение с физическойсмертью и разрушением, этой единственной реальностью, понятной каждомудураку, сорвало маску образованности, искусства, науки и религии с нашегоневежества и варварства, и мы остались голыми всем напоказ и могли до одуриупиваться внезапно открывшейся возможностью проявлять наши худшие страсти исамый малодушный страх. Еще Фукидид в своей истории написал, что, когдаангел смерти затрубит в трубу, все претензии на цивилизацию сдунет с душичеловека в грязь, словно шляпу порывом ветра. Но, когда эти словаисполнились в наше время, потрясение не оказалось для нас менее страшнымоттого, что несколько ученых, занимавшихся греческой историей, ему неудивились. Ведь эти ученые ринулись в общую оргию так же бесстыдно, как иневежды. Христианский священнослужитель присоединялся к военной пляске, дажене сбрасывая сутаны, а почтенный директор школы изгонял преподавателя-немца,не скупясь на брань, применяя физическое насилие и объявляя, что ни одинанглийский ребенок никогда больше не должен изучать язык Лютера и Гете. Ипутем самого бесстыдного отказа от всяких приличий, свойственныхцивилизации, и отречения от всякого политического опыта оба получалиморальную поддержку со стороны тех Самых людей, кому в качествеуниверситетских профессоров, историков, философов и ученых доверялась охранакультуры. Было только естественно и, быть может, даже необходимо для целейвербовки, чтобы журналисты и вербовщики раскрашивали черной и краснойкраской германский милитаризм и германское династическое честолюбие,доказывая, какую опасность представляют они для всей Европы (как это и былона самом деле). При этом подразумевалось, будто наше собственноеполитическое устройство и наш собственный милитаризм издревле демократичны(каковыми они, разумеется, не являются). Однако, когда дело дошло добешеного обличения немецкой химии, немецкой биологии, немецкой поэзии,немецкой музыки, немецкой литературы, немецкой философии и даже немецкойтехники, как неких зловредных мерзостей, выступающих против британской ифранцузской химии и так далее и так далее,- стало ясно, что люди, доходившиедо такого варварского бреда, никогда в действительности не любили и непонимали искусства и науки, которые они проповедовали и профанировали. Чтоони просто плачевно выродившиеся потомки тех людей семнадцатого ивосемнадцатого столетий, кто, не признавая никаких национальных границ ввеликом царстве человеческого разума, высоко ставили взаимную европейскуювежливость в этом царстве и даже вызывающе поднимали ее над кипящими злобойполями сражений. Срывать орден Подвязки с ноги кайзера, вычеркивать немецкихгерцогов из списков наших пэров, заменять известную и историческиприсвоенную фамилию короля названием некой местности, не имеющей традиций,было не очень достойным делом. Но выскабливать немецкие имена из британскиххроник науки и образованности было признанием того, что в Англии уважение кнауке и образованности является лишь позой, за которой кроется дикарское кним презрение.