Глава 40

Глава 40

| |

: Глава 1 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Глава 16 Глава 17 Глава 18

«Запоздавший» по-прежнему лежал забытый на столе. Все рукописи, которые Мартин разослал по журналам, вернулись и лежали под столом. Только одну он отправлял снова и снова – «Эфемериду» Бриссендена. Велосипед и черный костюм опять были в закладе, и агентство проката пишущих машинок вновь беспокоилось из-за арендной платы. Но все это больше не волновало Мартина. Он пытался заново обрести в этом мире почву под ногами, а до тех пор ничего он не станет предпринимать.

Через несколько недель случилось то, на что он надеялся. Он встретил на улице уфь. Правда, ее сопровождал брат, Норман, и они хотели пройти мимо – и Норман сделал Мартину знак не подходить.

– Если вы станете навязываться сестре, я позову полицейского, – пригрозил он, – Она не желает с вами разговаривать, и ваша настойчивость оскорбительна.

–Не мешайте, не то придется позвать полицейского, но тогда ваше имя попадет в газеты, – угрюмо ответил Мартин. – А теперь прочь с дороги, и если хотите, зовите полицейского. Я намерен поговорить с уфью.

– Я хочу услышать это из твоих уст, – сказал Мартин.

Ее кинуло в дрожь, она побледнела, но взяла себя в руки и выжидающе посмотрела на Мартина.

– В письме я задал тебе вопрос, – напомнил он. Норман, нетерпеливо дернулся, но быстрый взгляд Мартина обуздал его.

уфь покачала головой.

– Ты поступаешь так по своей воле? – требовательно спросил он.

– Да. По своей воле. – Она говорила негромко, твердо, обдуманно. – Вы меня опозорили, я стыжусь встречаться со знакомыми. Я знаю, все обо мне сплетничают. Больше мне нечего вам сказать. Из-за вас я несчастлива, и я не хочу больше вас видеть.

– Знакомые! Сплетни! Газетные враки! Да разве все это сильнее любви? Я понимаю одно: значит, ты никогда меня не любила.

Бледное лицо уфи вспыхнуло.

– После всего, что было?-слабым голосом воскликнула она. – Мартин, вы сами не понимаете, что говорите. Я не фабричная работница.

– Вы же видите, она не желает иметь с вами ничего общего, – выпалил Норман и повел уфь прочь.

Мартин шагнул в сторону и дал им пройти, бессознательно сунул руку в пустой карман в поисках табака и бумаги для курева.

До Северного Окленда дорога не близкая, и Мартин понял, что она осталась позади, лишь когда поднялся по ступенькам и очутился у себя. Оказалось, он сидит на краю кровати и озирается, словно лунатик, которого разбудили. Увидел на столе рукопись «Запоздавшего», придвинул стул, потянулся за пером. В нем слишком сильно было стремление к законченности. А тут перед ним нечто незавершенное. Он все медлил с этим, пока не завершил другое дело. Теперь с ним покончено и можно всецело отдаться вот этой работе, пока не доведешь ее до конца. Что будет потом, Мартин не знал. Знал только, что в жизни его наступил перелом. Какой-то период подошел к концу, и он устранял недоделки, как свойственно рабочему человеку. Будущее сейчас ему не любопытно. Он и без того очень скоро узнает, что там ему припасено. Так ли, эдак, не имеет значения. Казалось, ничто сейчас не имеет значения.

Пять дней неотрывно работал он над «3апоздавшим», никуда не ходил, никого не видел, почти не ел. Утром шестого дня почтальон принес ему тоненький конверт от редактора «Парфенона». С одного взгляда он понял, что «Эфемерида» принята. «Мы послали поэму на отзыв мистеру Картрайту Брюсу, – писал редактор, – и он так высоко оценил ее, что мы не можем выпустить ее из рук. Чтобы Вы убедились, как приятно нам опубликовать поэму, хочу Вам сообщить, что мы поставили ее в августовский номер, июльский номер уже сверстан. Не откажите в любезности передать мистеру Бриссендену, как мы польщены и признательны ему. Просьба сразу же выслать нам его фотографию и сообщить биографические сведения. Если предлагаемый нами гонорар недостаточен, пожалуйста, немедля телеграфируйте, какая сумма для Вас приемлема».

Поскольку они предложили гонорар в триста пятьдесят долларов, Мартин не счел нужным телеграфировать. И надо еще получить согласие Бриссендена. Итак, он был прав. Нашелся редактор журнала, который знает толк в поэзии. И оплата превосходная, даже для поэмы века. А что до Картрайта Брюса, Мартин знал, это единственный критик, вызывающий у Бриссендена хоть малую толику уважения.

Мартин ехал в трамвае, смотрел на убегающие назад дома и перекрестки и невесело думал, что не ощущает ликованья, какое должен бы. вызвать успех друга и его, Мартина, знаменательная победа. Единственно стоящий критик в Соединенных Штатах высоко оценил поэму, и, значит; прав был Мартин, утверждая, что настоящая вещь в, конце концов пробьется в журнал. Но пружина восторга ослабла, и он поймал себя на том, что ему сейчас куда важней просто увидеть Бриссендена, чем принести ему добрую весть. Письмо из «Парфенона» напомнило, что все пять дней, посвященные «Запоздавшему», он ничего не знал о Бриссендене и даже не вспомнил о нем.. Только теперь он понял, до чего оцепенела душа, и устыдился, что забыл о друге. Но и стыд не слишком обжег. Все ощущения притупились, кроме тех, что связаны с творчеством, с работой над «Запоздавшим». Ко всему остальному он в эти дни был слеп и глух. Да он и сейчас еще слеп и глух. Весь этот мир, через который с шумом мчался трамвай» казался далеким и призрачным, и если бы каменная громада мелькнувшей неподалеку колокольни внезапно рассыпалась в прах и рухнула на него, вряд ли он удивился бы и, уж конечно бы, не испугался.

В гостинице он поспешно поднялся в номер Бриссендена и тут же поспешно спустился. Номер оказался пуст. Вещей тоже не было.

– Что, мистер Бриссенден не оставлял какого-нибудь адреса?-спросил он портье, и тот посмотрел на него с любопытством.

– Вы разве не слыхали? – спросил он. Мартин покачал головой.

– Да все газеты про это писали. Его нашли в постели мертвым. Самоубийство. Прострелил себе голову.

– Похороны уже были?-Мартину почудилось, это спросил откуда-то издалека чей-то чужой голос.

– Нет. Осмотрели тело да и отправили на Восток. Его родные наняли законников, а уж те обо всем позаботились.

– Они, видно, не теряли времени, – заметил Мартин.

– Как сказать. Застрелился-то он пять дней назад.

– Пять дней?

– Да, пять дней.

– Вот как, – сказал Мартин, повернулся и вышел.

На углу он зашел на телеграф и отправил в «Парфенон» телеграмму, советуя печатать поэму. В кармане у него было лишь пять центов на обратный проезд, и он послал телеграмму с оплатой при доставке.

Дома он тотчас опять засел за работу. Проходили, сменяясь, дни и ночи, а он сидел за столом и писал. Он никуда не выходил, если не считать ростовщика, и ел, если чувствовал голод и было из чего приготовить, а если готовить было не из чего, обходился без еды. Мысленно он давно уже выстроил повесть, главу за главой, но потом придумалось иное начало, гораздо сильнее, и Мартин его написал, хотя на это потребовалось еще двадцать тысяч слов. Не так уж необходимо было тут стремиться к совершенству, но этого требовала его натура художника. Он работал по-прежнему в оцепенении, странно отрешенный от всего вокруг, и в привычной писательской упряжке ощущал себя призраком прошлого. Вспомнилось, кто-то когда-то сказал, будто призрак-это дух умершего, которому не хватило ума понять, что он умер; и Мартин на минуту задумался– может быть, он и вправду мертв и только не сознает этого?

Настал день, когда «Запоздавший» был закончен. Агент конторы проката пришел за машинкой и сидел на кровати, пока Мартин, сидя на стуле, допечатывал последние страницы последней главы. «КОНЕЦ» отстучал он заглавными буквами, и для него это был поистине конец. Он даже с облегчением смотрел, как выносят из комнаты пишущую машинку, потом лег на постель. Он совсем обессилел от голода. Уже тридцать шесть часов у него маковой росинки во рту не было, но он об этом не думал. Закрыв глаза, лежал он. на спине без мыслей, медленно погружаясь то ли в оцепенение, то ли в беспамятство, в котором тонуло сознание. В полубреду он вслух бормотал строки неизвестного поэта, которые любил читать ему Бриссенден. Это однообразное бормотанье пугало Марию, которая в тревоге прислушивалась за дверью. Беспокоили ее не слова, не слишком ей понятные, беспокоило, что он непрестанно что-то бормочет.

Кончил петь – не трону струн.

Замирают песни быстро,

Так под ветром гаснут искры.

Кончил петь – не трону струн.

Пел когда-то утром чистым —

Вторил дрозд веселым свистом.

Стал я нем, скворец усталый.

Песен в горле не осталось,

Время пенья миновалось.

Кончил петь – не трону струн.

Не в силах больше это выносить, Мария метнулась к плите, налила миску супу, зачерпнула со дна кастрюли побольше мелко нарубленного мяса и овощей. Мартин приподнялся на кровати, сел и принялся есть, уверяя Марию, что разговаривал не во сне и что нет у него никакой лихорадки.

Мария ушла, а он сидел на кровати мрачный, поникший, тусклым, невидящим взглядом обводил комнату, и вот на глаза ему попалась надорванная обертка журнала, полученного с утренней почтой и еще не раскрытого, и в помраченном сознании блеснул свет. «Парфенон», – подумал Мартин, – августовский «Парфенон», в нем должна быть «Эфемерида». Если бы Бриссенден дожил!»

Он листал журнал и вдруг замер. Поэма была напечатана на видном месте, под броской заставкой, на полях рисунки в стиле Бердсли. С одной стороны заставки – фотография Бриссендена, с другой – британского посла сэра Джона Вэлью. Из редакторского вступления следовало, что однажды сэр Вэлью сказал, будто в Америке нет поэтов, а «Парфенон» публикацией «Эфемериды» отвечает: Вот вам, сэр Вэлью, получайте! Картрайт Брюс был подан как замечательнейший американский критик, и приводились его слова, что «Эфемерида» замечательнейшая поэма, другой такой американская литература не знает. И заканчивалось это вступление так: «Мы еще не сумели оценить все достоинства „Эфемериды“, а быть может, и никогда не сумеем вполне их оценить. Но мы неоднократно перечитывали поэму, поражались – где нашел мистер Бриссенден такие слова, как удачно подобрал их и как сумел связать в единое целое». А дальше шла сама поэма.

– Да, повезло, что вы не дожили до этого, Брисс, дружище, – пробормотал Мартин, опустил журнал, и тот соскользнул между колен на пол.

Все это отдавало тошнотворной дешевкой, пошлостью, но Мартин равнодушно заметил, что не так уж ему и тошно. Он бы рад был обозлиться, но и не пытался, не хватало сил. Слишком в нем все оцепенело. Кровь застыла, где ей вскипеть негодованием. В конце концов, не все ли равно? Это не хуже всего прочего, что Бриссенден так осуждал в буржуазном обществе.

– Бедняга Брисс, – прошептал Мартин. – Он бы никогда мне этого не простил. – Через силу он поднялся и взял коробку из-под бумаги для пишущей машинки. Порылся в ней, достал одиннадцать стихотворений, написанных другом. азодрал их и бросил в корзинку. Проделал это медленно, вяло, а кончив, сел на край кровати и тупо уставился в одну точку.

Он не знал, сколько времени так просидел. И вдруг перед невидящим взором справа налево протянулась белая полоса. Странно. Она становилась все отчетливей, и оказалось, это коралловый риф, курящийся брызгами пены. Потом среди бурунов он различил маленькое каноэ с выносными уключинами. На корме молодой бронзовый бог в алой набедренной повязке; поблескивая на солнце, мелькает у него в руках весло. Мартин узнал его. Это Моти, младший сын Тати, вождя, это остров Таити, и за курящимся брызгами пены рифом лежит сладостная земля Папара и у самой реки крытый пальмовыми листьями домик вождя. Близится вечер, и Моти возвращается после рыбной ловли домой. Он ждет, когда накатит высокая волна, и готов перенестись на ней через риф. Потом Мартин увидел себя в ту далекую пору – сидит в каноэ впереди, как сиживал когда-то, опустив весло в воду, и ждет команды Моти: едва позади встанет стеною огромный бирюзовый вал, надо грести изо всех сил. И вот он уже не зритель, он сидит в каноэ, Моти издал клич, и оба они бешено заработали веслами, взлетели на крутой гребень вздымающейся бирюзы. ассекаемая лодкой вода шипит, будто рвется наружу пар из котла, облаком встала водяная пыль, стремительное движенье, рокот, раскатистый грохот, и каноэ выносится в безмятежные воды лагуны. Моти смеется и трясет головой, трет глаза, в которые попали соленые брызги, и они вдвоем гребут к изъеденному волнами коралловому берегу, где за кокосовыми пальмами золотится в лучах заходящего солнца дом Тати.

Видение растаяло, и опять перед глазами Мартина его неприбранная убогая комнатенка. Тщетно пытался он снова увидеть Таити. Он знал, там поют среди пальм и девушки танцуют в лунном свете, но их он не увидел. Увидел только заваленный бумагами стол, пустоту на месте пишущей машинки и немытое окно. Он со стоном закрыл глаза и уснул.

---

: 2015-09-10; : 6 |

Глава 29 | Глава 30 | Глава 31 | Глава 32 | Глава 33 | Глава 34 | Глава 35 | Глава 36 | Глава 37 | Глава 38 |

---

lektsii. net — . — 2014-2022 . (0.026 .)

Внутренняя политика Мехмеда II — История

Мехмед II издал в 1476 г. свод законов («Канун-намэ»), в котором определялись функции государственных сановников и размеры их жалованья, устанавливались организация мусульманского суннитского духовенства (точнее — сословия богословов), режим военных ленов и т. д.

Мехмед II установил также статут для немусульманских религиозных общин, утвердив православного (греческого) и армянского патриархов и еврейского главного раввина в Константинополе.

Все православные народности (греки, болгары, сербы, часть албанцев, грузины, валахи и молдаване) рассматривались отныне как одна «греческая община» — рум-миллети, над которой константинопольский патриарх пользовался не только церковной, но и судебной властью.

Патриарх и епископы могли выносить судебные приговоры православным вплоть до ссылки на каторгу (галеры). Но если православный судился с мусульманином, то дело разбиралось у мусульманского духовного судьи, кади.

Патриарху и епископам принадлежал контроль над школами и книгами у православных народностей, и им были присвоены некоторые личные привилегии. Такие же права над своими общинами получили армянский патриарх и еврейский главный раввин.

Давая некоторые права высшему христианскому и иудейскому духовенству, султанское правительство стремилось держать в повиновении иноверцев с помощью их же духовенства. Масса иноверцев была совершенно бесправной.

Они были лишены права иметь оружие, должны были носить одежду особых цветов, не имели права приобретать землю и т. д. Впрочем, некоторые ограничения для иноверцев на практике не всегда соблюдались.

Отправление немусульманских культов было обставлено серьёзными ограничениями: нельзя было, например, строить новые культовые здания. Ещё хуже было положение мусульманских еретиков — шиитов, которых в Малой Азии было очень много.

Их жестоко преследовали, и они вынуждены были скрывать свою веру.

Мехмед II издал в 1476 г. свод законов («Канун-намэ»), в котором определялись функции государственных сановников и размеры их жалованья, устанавливались организация мусульманского суннитского духовенства (точнее — сословия богословов), режим военных ленов и т. д.

Мехмед II установил также статут для немусульманских религиозных общин, утвердив православного (греческого) и армянского патриархов и еврейского главного раввина в Константинополе. Все православные народности (греки, болгары, сербы, часть албанцев, грузины, валахи и молдаване) рассматривались отныне как одна «греческая община» — рум-миллети, над которой константинопольский патриарх пользовался не только церковной, но и судебной властью. Патриарх и епископы могли выносить судебные приговоры православным вплоть до ссылки на каторгу (галеры).

Но если православный судился с мусульманином, то дело разбиралось у мусульманского духовного судьи, кади. Патриарху и епископам принадлежал контроль над школами и книгами у православных народностей, и им были присвоены некоторые личные привилегии. Такие же права над своими общинами получили армянский патриарх и еврейский главный раввин.

Давая некоторые права высшему христианскому и иудейскому духовенству, султанское правительство стремилось держать в повиновении иноверцев с помощью их же духовенства. Масса иноверцев была совершенно бесправной. Они были лишены права иметь оружие, должны были носить одежду особых цветов, не имели права приобретать землю и т.

д. Впрочем, некоторые ограничения для иноверцев на практике не всегда соблюдались. Отправление немусульманских культов было обставлено серьёзными ограничениями: нельзя было, например, строить новые культовые здания.

Ещё хуже было положение мусульманских еретиков — шиитов, которых в Малой Азии было очень много. �х жестоко преследовали, и они вынуждены были скрывать свою веру.

КультураПоселившись в Малой Азии в XI в., предки турок — сельджукские огузы долгое время находились под культурным влиянием �рана и в меньшей степени Армении и Византии. В малоазиатских городах поселилось много персов, и новоперсидский язык долгое время был официальным и литературным языком сельджукской Малой Азии.

На базе переработанных традиций искусства �рана, Армении и отчасти Византии в Малой Азии сложился «сельджукский» архитектурный стиль, главными особенностями зданий которого были высокий портал, богато орнаментованный резьбой по камню, и конический купол, заимствованный, вероятно, у армян. Лучшими памятниками этого стиля были медресэ Чифтэ-минарэ в Эрзуруме (XII в. ) и памятники XIII в.

в Конье — Каратай-медресэ, Сырчалы-медресэ и мечеть �ндже-минарели с замечательным резным порталом и стройным минаретом. На смену этому стилю при Османах пришёл так называемый «стиль Бурсы», господствовавший в XIV — XV вв. Его памятниками являются построенные в Бурсе мечеть Улу джами (на рубеже XIV и XV вв.

) и мечеть Ешиль джами (Зелёная мечеть), декорированная плитками фаянса с поливой из бирюзовой и зеленоватой глазури. Мечети султана Мехмеда II и султана Баязида II в Стамбуле знаменуют переход от «стиля Бурсы» к «классическому» турецкому стилю, созданному путём усвоения в переработанном виде византийских традиций (центрально-купольные мечети, построенные по плану церкви св. Софии, с круглым куполом, абсидами и т.

Рґ. ).

Представителями устной народной поэзии малоазиатских тюрок-огузов, героической и любовной, были странствующие певцы — озаны и ашыки. Литература на складывавшемся в сельджукской Малой Азии турецком языке, с использованием арабского алфавита, долгое время развивалась под сильным персидским влиянием. Сын знаменитого поэта Малой Азии Джелал-ад-дина Руми, писавшего на персидском языке, — Султан Велед (умер в 1312 г.

) стал писать стихи на турецком языке («Книга лютни»). Крупными турецкими поэтами XIV в. были Ашык-паша, поэт-моралист, Юнус Эмре, лирик-суфий, использовавший мотивы турецкой народной поэзии, и Бурхан-ад-дин Сивасский, поэт-воин.

В XV в. наступил расцвет турецкой художественной литературы. Наиболее видным её представителем был поэт Неджати (1460—1509), лучший турецкий лирик.

Темами его стихотворений являлись весна, любовь, горе, разлука влюблённых и т. д. Блестящим поэтом был Хамди Челеби (умер в 1509 г.

), автор поэмы «Лейли и Меджнун» и других произведений. Поэтесса Михри-хатун (умерла в 1514 г. ) и поэт Месихи (умер в 1512 г.

) были певцами земной любви и боролись за светский характер поэзии, против суфизма. До XIV в. включительно исторические сочинения (правда, очень немногочисленные) писались на персидском языке.

В XV в. потомок поэта Ашык-паши, Ашык-паша-задэ, и Нешри положили начало исторической литературе на турецком языке.

ТЕМА 18: М.Х. Дулати – первый историк казахского народаМирза Мухаммад Хайдар ибн Мухаммад Хусайн Дуглат (1499-1551 гг.), принадлежавший к высшим кругам знати, происходил из одного из крупнейших племен Могулистана. Родился М.Х. Дулати родился в 905 г.х. в Ташкенте, бывшем в то время под властью могульских ханов. �з за политической обстановки в Могулистане, Мухаммед Хайдар в 1533 г. бежал в Кашмир, которым правил от имени правителей �ндии, Великих Моголов до 1551 г., когда был убит в одном из сражений.

Мирза Мухаммед Хайдар писал литературные сочинения на тюрки, но в мусульманскую историографию он вошел как автор исторического труда «Тарих-и Рашиди». Сочинение написано на среднеазиатском фарси в 1542-1546 гг. в Кашмире.

Состоит из двух частей – дафтаров. Дафтар 1 содержит историю могульских ханов-чагатаидов, изложены события в Могулистане. Дафтар 2 представляет собой мемуары, доведенные автором до 1541 г.

Мухаммед Хайдар Дулати, более известный под именем Мирза Хайдар Куркена, происходил из племени дуглат, или, как его называли казахи, дулат. Мухаммед Хайдар родился в 1499-м, по другим источникам, в 1500 году в Шаше (Ташкент). Детство его протекало в смутное, полное постоянными неожиданностями и опасностями время.

Тогда огромная армия из племен Дешт-и-Кипчака, возглавляемая Мухаммед Шейбени-ханом, вторглась в Мавераннахр и овладела Самаркандом. В 1508 году Мухаммед Хайдар находился в Бухаре, когда получил известие о гибели отца, убитого в Хорасане по приказанию Шейбени-хана, а также о том, что последний приказал подвергнуть и семью этой же участи. Вместе с матерью мальчик бежал из Бухары.

После долгих скитаний они прибыли в Фергану, где нашли убежище у своего дяди — знаменитого Бабура, будущего основателя империи моголов в �ндии. Малолетний Мухаммед Хайдар, находясь при свите Бабура, сопровождал его в походах на Самарканд и Бухару, был очевидцем многих сражений. Тринадцатилетним он выехал в Кашгар к своему двоюродному брату Султан-Сейд-хану, правителю Моголистана. Здесь он прожил 24 года, вначале как гость и член семьи, а впоследствии как советник-визирь.

После смерти Султан-Сейд-хана он уехал в �ндию, где много путешествовал и видел жизнь индийского двора Бабура, а затем прибыл в Лагор к Камран-мирзе, от которой перешел к Гамаюну. Последний отправил его правителем в Кашмир.

В Кашмире, кроме административной работы, Мухаммед Хайдар занимался и литературным творчеством. �менно здесь в период 1541—1546 годов он завершил свой труд «Тарих-и-Рашиди» («Рашидова история»), принесший ему мировую славу.

В 1551 году в возрасте 52 лет он погиб в одной из стычек с соседними горными племенами.

Мухаммед Хайдар был большим знатоком Средней Азии и Казахстана, дальновидным и всесторонне развитым человеком. С малых лет он занимался чтением книг, стихосложением, рисованием, чеканкой, кузнечным делом и другими ремеслами, прославившись среди своих современников смекалкой, глубиной мысли, мастерством слова. Бабур в своих мемуарах «Бабур-наме» так отзывался о нем: «К писанию, к рисованию, к изготовлению стрел, наконечников стрел и колец для натягивания лука — ко всему его руки ловки. Ко мне пришло от него прошение — слог его недурен».

Восточный писатель Амин-Ахмед Рази, автор известной географии «Семь климатов», воздает должное творчеству Мухаммеда Хайдара, ссылаясь на «Тарих-и-Рашиди», откуда заимствовал почти все, что тот сообщает об истории Кашгарского края. А вот что говорил Мухаммед Азам, писатель XVI века: «Мухаммед Хайдар знал глубоко все науки, как светские, так и богословские, отлично сочинял стихи и писал превосходно. Его труд «Тарих-и-Рашиди» есть книга, заслуживающая доверия современников и полная любопытных рассказов».

«Тарих-и-Рашиди» — единственная из дошедших до наших дней книг Мухаммеда Хайдара — была широко известна на Востоке. Это классическое произведение посвящено главным образом истории Моголистана, в состав которого входила и значительная часть современного Казахстана. Особая ценность этой книги для казахского читателя заключается в том, что это первая и почти единственная работа, где с исчерпывающей полнотой и исключительной точностью сообщается о происхождении казахов, об их первых шагах на исторической арене, их связях с соседними народами, местожительстве и образе жизни.

Чистый литературный язык и высокий стиль произведения, логичность в изложении материала и глубокое знание жизни — все это показывает, что Мухаммед Хайдар был выдающимся ученым своего времени.

На основании многочисленных восточных документов и собственных наблюдений он подробнейшим образом излагает историю распада Золотой Орды и создания Чагатайского улуса. Мы находим у него уникальные известия о Моголистане и его границах, о консолидации казахских племен в середине XV века и их объединении в крупное государственное образование.

В наши дни исследователь истории казахского народа обращается к «Тарих-и-Рашиди» как к важнейшему источнику, без учета которого любой научный труд окажется неполноценным. Его страницы листают писатели и учителя, черпая в них примеры героического прошлого казахского народа.

Его рукописи были найдены в �ндии в XVIII веке. Первое издание трудов Дулати вышло в 1885 году в Англии, через три года — второе, а в 1972 году в �ндии — третье. По одной ценнейшей рукописи Дулати хранится в Берлине и Кашгарии.

Семь его списков на персидском и чагатайском языках находится в Санкт-Петербурге, один, написанный по-персидски, — в Душанбе, и еще два списка — в Ташкенте, и одно лондонское издание первой книги ученого — в библиотеке ТарГУ имени М. Х. Дулати.

«Рашидова история» является неоценимым подспорьем и при археологическом изучении Казахстана, при исследовании истории его культуры. В ней содержатся ценнейшие сведения о древнем городе Таразе (Таласе), Барсхане, Баласагуне, Киялыке, Алмалыке.

Восстановить в памяти народа имя великого предка ставила своей целью Международная научно-теоретическая конференция, проходившая 13—15 марта 1997 года в Таразе. В ее работе приняли участие историки, востоковеды, государствоведы, источниковеды и библиографы, изучающие развитие общественной мысли народов Центральной Азии. В 26 докладах были затронуты различные аспекты изучения главного творения М.

Х. Дулати — «Тарих-и-Рашиди».

ТЕМА 19: Образование Казахского ханстваОбразование Казахского ханства связано с именами Жанибека и Керея, которые вели борьбу за власть с другими чингизидами. Жанибек, сын хана Барака, правнук Урус хана, со своим родственником, тоже правнуком Урус хана Кереем в 1459-1460 гг. откочевали из ханства Абулхаира во владения могольского хана Есен-Буги. В 1462 г. Есен-Буга хан умер, и это укрепило положение Жанибека и Керея в Семиречье. Согласно датировке Мухаммеда Хайдара Дулати, время образования Казахского ханства – 1465-1466 гг. Образование Казахского ханства – это переплетение политических и этнических процессов. С середины 15 до начала 18 века Казахское ханство было единым политическим образованием. Оно пережило становление, периоды меньшей и большей стабильности. Территория ханства неоднократно меняла свои очертания в пределах расселения казахского этноса. В 18 веке в жузах стали избирать своих ханов.

ТЕМА 20: Новые независимые тюркские государстваДата добавления: 2015-11-30; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав

mybiblioteka. su – 2015-2019 РіРѕРґ. (0.

008 сек. ).

5 апреля 1453 года турецкие войска провели последнюю подготовку к началу последней осады Константинополя. Захватом руководил турецкий султан Мехмед II Завоеватель (Фатих), ему был 21 год. О том, каким был человек, покоривший Второй Рим, читайте в нашем материале.

Дважды султанМехмед II родился 30 марта 1432 года. Четвертый сын султана Мурада II, он прославится на весь мир, хотя поначалу события, разворачивавшиеся вокруг родной империи, вызывали у него лишь хладнокровие. В шестилетнем возрасте Мехмед II был поставлен правителем Османской провинции Манисы. После нескольких ощутимых поражений в начале 1440-х годов, нанесенных объединенными войсками крестоносцев во главе с венгерским генералом Яношем Хуньяди, Мурад II был вынужден признать независимость сербских земель, граничащих с Венгрией. После этого он оставил престол в пользу сына. В ноябре 1444 года состоялась Битва при Варне, тогда турки разбили крестоносцев, и спустя два года Мурад II вновь взошел на турецкий престол. За две недели до смерти отца, в самом конце 1450 года, власть в Османской империи вновь оказывается в руках Мехмеда. Отныне он своего не упустит.

ПросветительСтав султаном, Мехмед приказал утопить другого претендента на престол, своего трехлетнего единокровного брата. Впрочем, подобное при дворе в Османской империи не было чем-то особенным. Мехмед II получил разностороннее и прекрасное для своего времени образование. Именно Мехмед создал центральное правительство Османской империи – Порту. По этому названию будут нередко именовать саму Турцию, как теперь понимают «Белый дом», имея в виду США. Основываясь на изречениях Корана, Мехмед II издал свод законов – Канун. Понимая важность образования для процветания государства, Мехмед Завоеватель заботился о строительстве школ, в которых юношам преподавали догматы ислама, грамматику, законоведение, логику, филологию и другие науки.

ЗавоевательМедлительность, с которой поначалу действовал в области внешней политики Мехмед II, привела к некоторой уверенности противников (Венеции с союзниками) Турции в собственных силах.